кто регулярно нарушает закон, опять попадется. Это я вам как юрист говорю. И пойдете вы по этапу…
— У твоей сестры, Мариночка, очень своеобразный юмор.
Тимофей хотел добавить еще кое-что, но резкий дверной звонок заставил вздрогнуть всех троих.
— Гарик! — прошептала Марина.
— Ничего не поделаешь! — Вика поправила бретельки платья и повела бедрами, будто проверяя, так ли плотно прилегает его ткань к телу. — Я пошла открывать.
— Кавалеры пожаловали! — хмыкнул Тимофей. — Развязала бы, что ли, зачем позорить?
— О позоре забеспокоился! — Марина потихоньку обретала прежнее душевное равновесие. — Раньше нужно было думать. Когда шел туда, куда тебя не звали. И потом, тебе же сказали, кто у нас старший. Младшая сестра.
— Неужели это маленькая Витуська? — раздался в коридоре голос Георгия. — На улице встретил бы, ни за что не узнал. Какая красавица выросла! Держи, май бэби, тебе, как и положено девице на выданье, белые розы. А твоей сестре, как ты догадываешься, красные. — Он шагнул в гостиную. — Мариночка…
Затем его взгляд зацепился за лежащего на полу мужчину, и он внимательно на него посмотрел.
Наверное, Гарик с детства воспитывал в себе привычку к выдержанности, умению прятать чувства, не отражая их внешне.
Еще в техникуме однокурсники удивлялись его невозмутимости и рассказывали о нем всякие небылицы. Никому из них не удавалось сбить его с толку даже на спор.
Вот и теперь. Гарик подарил букет цветов Марине, поцеловал ей руку.
— В этом платье, Маришка, ты сногсшибательна!
А потом подошел к Тимофею.
— Извини, мужик, руку тебе не подаю, потому что все равно пожать ее ты не сможешь. Меня звать Георгием.
— Тимофей, — нервно хохотнул тот.
— А что, подруга, неплохо живешь, — между тем огляделся гость и пояснил для Тимофея: — Мы с Маринкой старые приятели. В техникуме вместе учились. Сегодня впервые за десять лет увиделись. Предложил подруге должность главбуха, а она в ответ решила прогнуться, в гости пригласить.
— Вот еще, прогнуться! — фыркнула Марина.
Гарик повернулся к ней:
— Я, кстати, там небольшой пакетик Витуське передал. Свой скромный вклад, пока ты еще не главный бухгалтер. Хочешь, помоги ей, а мы — мужчины — пока пообщаемся.
— Думаю, Вика будет недовольна, если я оставлю вас одних, — сказала Марина.
— Тимоха, серебристый «мерс» твой? — поинтересовался Гарик, не отвечая на ее реплику.
— Мой.
— Я как чувствовал, именно его подпер. Веришь ли, у подъезда негде приткнуться. Все говорят, плохо живем. У каждого второго — машина.
— Это ничего. Я все равно пока не могу сесть за руль, — отозвался Тимофей.
Вика на кухне гремела посудой, видно, пакет Георгия оказался не очень маленьким и требовалось его разложить. Он сам с удовольствием плюхнулся в кресло.
— Господи, как я устал! Целый день будто заводной… Маришка, ты чего столбом стоишь? Расслабься, чувствуй себя как дома… А этот парень так и будет связанный лежать?
— Вика развязывать не дает.
— Не даю. — Вика вошла и поставила на стол поднос с тарелками. — Развяжи его, а он буйствовать начнет. Ворвался к нам со своим автоматом, чуть меня заикой не сделал. Нет, вы как хотите, а я против. Пусть скажет спасибо, что в милицию не позвонили. Марина настояла: давай маску снимем, посмотрим. Любопытная Варвара! Оказалось, знакомый.
— Может, он слово даст хорошо себя вести? — предположил Гарик.
— Слово! Ты словам веришь? — ехидно поинтересовалась Вика.
— Чтобы да, так нет, как говорил в известном фильме Буба Касторский. Иначе я давно бы вылетел в трубу. Но ведь здесь-то не бизнес. И как я понял, человек он вам знакомый. Или ошибаюсь?
— Не ошибаешься. Это Маркин хахаль.
— Виктория!
— Видишь, ей не нравится. А как тогда его называть?
— Знакомый.
Тимофей шевельнулся и многозначительно кашлянул. Марина покраснела.
Мы — словно половинки двух разбившихся зеркал. Обрезать можно, склеить, только трещина видна. И лезут в эту трещину, не пряча свой оскал, Косматые чудовища. И мрак. И тишина… Ну что же, остается наше зеркало разбить, Удариться в веселие и пьяный тарарам. А жалко; я ведь мог тебя лет тысячу любить И на руках нести тебя по рифмам и мирам.
— Что это он за стихи читает? — поинтересовалась Вика.
— Наверное, те, что сам написал.
— Ты не говорила, что он еще и поэт.
— Не успела.
— Здорово, правда? У какого-то юмориста был поэт-мазохист, а этот, значит, поэт-рецидивист.
— Заладила, рецидивист!
Марина отчего-то рассердилась на саму себя и пошла на кухню, наказывая сестре:
— Ты уж тут мужчин развлекай, а я остальное сама доделаю.
— Да, девчонки, с вами не соскучишься! — покачал головой Георгий. — Ну-ка, Витуся, принеси мне с кухни острый нож.
— Но, Гарик, давай я хоть автомат спрячу.
— Неси, я сказал! Феминистки! Не для нашей страны эта выдумка. Нашу бабу покорность красит, женственность… Ты что, в самом деле здесь стрелять собирался?
— Да какой там стрелять! У меня автомат и не заряжен вовсе. Разозлился, вот и попугать решил. Бросила она меня…
— Это бывает.
Недовольная Вика принесла нож, и Георгий собственноручно разрезал путы.
— Ты посмотри, что эти Меньшовы удумали! Колготками тебя связали… Как же ты им подставился?
— К Виктории спиной повернулся. Она меня и отоварила. Хрустальной вазой.
— Все-таки не молотком каким-нибудь.
— И это успокаивает.
Тимофей, морщась, потер запястья.
— Ты их не обижай, — без улыбки сказал Георгий. — Не думай, будто девчонки одни. И за них заступиться некому. Теперь я у них есть.
— А ты кто такой? — воинственно начал говорить Тимофей.
— Кто я такой, всем давно известно. А вот кто ты такой? Сам-то хоть знаешь?
