...Ирландцы приобретают в Нью-Йорке такое колоссальное влияние, что, когда я об этом думаю и вижу возвышающуюся там громаду римско-католического собора, мне кажется несправедливым клеймить названием "американский" другие чудовищные сооружения, каких здесь немало. Коррупция и расхищение местных финансов приняли невероятные размеры. В некоторых судах наблюдается одна угрожающая особенность, боюсь, местного происхождения. На днях один человек, заинтересованный в том, чтобы не выполнять постановление суда, рассказал мне, что первым делом он отправился "навестить судью".
Вчера здесь, в Филадельфии (это был мой первый вечер), весьма впечатлительная и чуткая аудитория была до такой степени ошеломлена тем, что я просто вошел и открыл свою книгу, что я никак не мог понять, в чем дело. Они явно ожидали широковещательной рекламы и думали, что Долби явится подготовить мой приход. Изумление у них вызывает именно простота всей процедуры. "Поразительное самообладание мистера Диккенса" газеты не считают необходимым атрибутом публичных чтений, напротив, они ревниво за ним наблюдают, втайне подозревая, что за этим скрывается пренебрежение к публике. И то и другое представляется мне чрезвычайно забавным и типичным...
Мне кажется, следует ожидать, что, продвигаясь к Западу, я увижу, что старые нравы движутся впереди и, возможно, начну наступать им на пятки. Однако до сих пор я страдаю от докучливых и навязчивых людей не больше, чем в то время, когда разъезжал с чтениями по городам Англии. Я пишу это письмо в огромной гостинице, но никто меня не беспокоит, и в моих комнатах так же тихо, как если бы я находился в гостинице "Привокзальной" в Йорке. Число моих слушателей в Нью-Йорке достигло уже сорока тысяч, и на улицах меня знают не хуже, чем в Лондоне. Люди оборачиваются, смотрят на меня и говорят друг другу: "Смотрите! Диккенс идет!" Но никто никогда меня не останавливает и не вступает со мною в разговор. Сидя с книгой в экипаже возле нью-йоркской почтовой конторы, пока один из моих служащих отправлял письма, я заметил, что меня узнали несколько зевак. Когда я весело выглянул наружу, один из них (по-видимому, бухгалтер торговой фирмы) подошел к дверце кареты, снял шляпу и заявил: "Мистер Диккенс, я бы счел за большую честь пожать Вам руку", после чего представил мне еще двоих. Все это выглядело очень вежливо и ничуть не навязчиво. Если я замечаю, что кто-нибудь хочет заговорить со мною в железнодорожном вагоне, я обычно предупреждаю это желание и заговариваю первый. Когда я стою в тамбуре (чтобы избежать невыносимой печки), люди, выходящие из вагона, с улыбкой говорят: "Поскольку я удаляюсь, мистер Диккенс, и могу побеспокоить Вас только на одну минутку, я хотел бы пожать Вам руку, сэр". Итак, мы пожимаем друг другу руки и расходимся в разные стороны...
Разумеется, многие мои впечатления создаются во время чтений. Так, я нахожу, что люди стали более веселыми и смешливыми, чем раньше; и все классы общества, несомненно, обладают большой долей простодушной фантазии - в противном случае они не могли бы извлекать столько удовольствия из рассказа Коридорного о тайном бегстве двоих малолетних детей. Кажется, будто они видят перед собою этих малюток; причем особенно трогательны сочувствие и радость женщин. Сегодня я читаю двадцать шестой раз, но поскольку уже проданы билеты еще на четыре вечера в Филадельфии и на четыре в Бруклине, Вы можете считать, что я выступаю уже, скажем, тридцать пятый раз. Я послал банку Кутс десять тысяч фунтов с лишним английским золотом, и по моим весьма приблизительным подсчетам за все выступления Долби выплатит мне еще тысячу фунтов. Эти цифры, разумеется, пока между нами, но разве они не изумительны? Не забудьте, что и расходы огромные. С другой стороны, нам ни разу не пришлось печатать никаких афиш (в Англии печатание и рассылка афиш обходятся очень дорого), и мы только что продали за полной ненадобностью заранее заготовленную бумагу для афиш на 90 фунтов...
Работа очень утомительна. До отъезда в Англию нет ни малейшей надежды избавиться от американской простуды. Это очень неприятно. Нередко после чтения я так смертельно устаю, что, умывшись и переодевшись, ложусь в постель и целых четверть часа не могу прийти в себя от страшной слабости...
190
МИСС ДЖОРДЖИНЕ ХОГАРТ
Гостиница "Вестминстер", Нью-Йорк,
вторник, 21 января 1868 г.
Дорогая моя Джорджи,
Сегодня я кончил свои выступления в церкви. Это - церковь брата миссис Стоу, и в ней очень удобно выступать. Вчера церковь была набита битком ("Мериголд" и "Суд"), но читать было не трудно. Мистер Уорд Бичер (брат миссис Стоу) сидел на своей скамье. Перед уходом я пригласил его зайти ко мне. Это скромный, видимо неглупый, прямой и приятный человек; он отлично образован и хорошо разбирается в искусстве.
Я никак не могу избавиться от простуды и, но преувеличивая, ужасно страдаю от бессонницы. Позавчера я уснул только под утро и не мог встать до двенадцати. Сегодня то же самое. На завтрак я почти никогда не ем ничего, кроме яйца и чашки чаю, - даже ни одного гренка или бутерброда. Обед в три часа и перепелка или еще какое-нибудь легкое блюдо по возвращении вечером вот мое ежедневное меню. Я взял за правило съедать перед выходом одно яйцо, взбитое в хересе, и еще одно во время антракта. Мне кажется, это меня взбадривает: во всяком случае, у меня больше не было приступов слабости.
Поскольку все мои люди очень много трудятся, вкладывая в работу душу, то, возвращаясь из Бруклина, я заталкиваю их в свою карету и на запятки. Как-то вечером Скотт (положив на колени чемодан и надвинув на нос широкополую шляпу) сообщил мне, что попросил билет в цирк (кстати, здешний цирк не хуже цирка Франкони), но ему отказали. "Это единственный тиятер, в котором мне указали на дверь. Такого еще в жизни не было", - мрачно заявил он. На что Келли заметил: "Наверно, произошло какое-то недоразумение, Скотт, потому что мы с Джорджем пошли и сказали: "Персонал мистера Диккенса", - и нас посадили на лучшие места. Сходите еще раз, Скотт". "Нет уж, спасибо, Келли, - мрачнее прежнего отвечает Скотт, - я не собираюсь еще раз оставаться с носом. Мне еще в жизни не указывали на дверь в тиятере, и этого больше не будет. Что за дьявольская страна". - "Скотт, - вмешался Мэджести, - уж лучше б вы не выражали своих мнений об этой стране". - "Нет, сэр, отвечает Скотт, - я этого никогда не делаю, сэр, но когда вам в первый раз в жизни указывают на дверь в тиятере, сэр, и когда эти твари в поездах выплевывают табачную жвачку вам на башмаки, вы (между нами) видите, что попали в дьявольскую страну".
Возможно, меня в скором времени занесет снегом на какой-нибудь железной дороге, ибо идет густой снег, а завтра я собираюсь в путь. По реке плывет столько льда, что, отправляясь на чтения, приходится очень долго ждать парома...
191
МИСС ДЖОРДЖИНЕ XОГАРТ
Балтимор,
среда, 29 января 1868 г.
...У меня остался час до отъезда в Филадельфию, и потому я начинаю это письмо нынче утром. Хотя Балтимор расположен на той же широте, что и Валенсия в Испании, целые сутки не переставая шел снег, и мой антрепренер, который едет в Нью-Йорк, вполне может где-нибудь по дороге увязнуть в снегу. Балтимор - одно из тех мест, где во время войны действовал Батлер * и где дамы, бывало, плевались, проходя мимо солдата Северной армии. Это очень красивые женщины, в них есть что-то восточное, и они великолепно одеваются.
Публика здесь очень чуткая и отзывчивая, и читать ей - одно удовольствие. Редко можно увидеть в зале столько красивых лип. Я читаю здесь в прелестном маленьком оперном театре, построенном обществом немцев; он отлично подходит для этой пели. Я стою на сцене, занавес опущен, а перед ним установлена моя ширма. Все выглядит очень мило, и слушатели живо на все откликаются. Отсюда я еду в Филадельфию, где читаю завтра вечером и в пятницу; в субботу буду здесь проездом в Вашингтон, возвращаюсь сюда в следующую субботу для двух заключительных вечеров, затем еду в Филадельфию на два прощальных чтения - и, таким образом, покидаю южную часть страны. Наш новый план включает всего восемьдесят два выступления. Разумеется, потом мы обнаружили, что в конце концов разделались со списком в пятницу. В Вашингтоне будет как раз половина, конечно, тоже в пятницу, и притом в мой день рождения.
Долби и Осгуд откалывают презабавные штуки, чтобы поддержать во мне бодрость (я постоянно чувствую вялость и редко высыпаюсь); они решили в субботу 29 февраля устроить в Бостоне состязание по ходьбе. Придумав этот план в шутку, они постепенно преисполнились величайшей серьезности, и Долби (к ужасу своего противника) даже послал домой за носками без швов, чтобы удобнее было ходить. Все наши чрезвычайно взволнованы этим состязанием и беспрестанно бьются об заклад. Филдс * и я должны пройти шесть миль, а "люди" должны догнать нас и вернуться обратно. Никто из них не имеет ни малейшего представления о том, что значит пройти двенадцать миль без передышки. Вчера они попросили меня задать им "упражнение", и я выбрал довольно тяжелый маршрут - пять миль по плохой дороге во время снегопада, причем полпути - в гору. Я заставил их идти со скоростью четыре с половиной мили в час, и Вы не представляете себе, какой у них был вид, когда мы вернулись обратно, - оба дымили, как фабричные трубы, и, прежде чем выйти к обеду, вынуждены были переодеться. У них нелепейшие представления о состязаниях по ходьбе. Каждую минуту они как сумасшедшие вскакивают с места, чтобы посмотреть, на какой _высоте они могут пнуть ногой в стену_. Вся деревянная панель в одном углу испещрена их карандашными пометками. Невозможно без смеха смотреть, как Великан Долби и Коротышка Осгуд задирают ноги...
