— Милая. — Он говорит.
Она говорит:
— Я слышу их голоса.
— Они покуда живы, — говорит Листер. — Очевидно. Это еще не произошло.
— Но произойдет, — говорит она.
— О, моя радость, это неизбежно. — Он берет сигарету из серебряной продолговатой сигаретницы, закуривает с помощью настольной зажигалки. Потом поднимает палец, как бы требуя тишины, хоть Элинор и не думает шуметь. — Слушай! — Он говорит. — Спорят в повышенных тонах. Элинор, ты права!
Элинор вынимает из сумочки длинную стальную пилку для ногтей, встает, идет к краю ковра, его приподнимает, опускается на колени и пилкой поддевает расшатанную паркетину.
— Движением нежным и проворным, любовь моя.
Она поднимает взгляд:
— К чему эти остроты. Сейчас не время веселиться. — Она нагибается, чтобы поддеть другую планку, слегка пятится, переступая коленками и помогая себе локтями, ухом прижимается к обнаружившимся под паркетом простым деревяшкам.
— Оставь, Элинор, тебя это недостойно, — говорит Листер. — Ты сейчас похожа на горняшку. А минуту назад отнюдь не была.
Она усиленно вслушивается, как в забытьи глядя сквозь пространство на высокий потолок. То и дело смутная волна голосов плещет в пол гостиной — взвизг, снова взвизг, потом страстно-перебивчивый дуэт. Сверху слышен грохот, потом опять, и шарканье, и голоса. Элинор поднимает голову, в отчаянии шепчет:
— Этот, на чердаке, лает, стучит, да ты еще, просто же невозможно толком разобрать, о чем у них там речь внизу. И почему эта сестра Бартон не сделает ему укол?
— Не знаю, — Листер откидывается с сигаретой, — я ей рекомендовал, определенно. Этот паркет принадлежал когда-то иноземному королю. Ему пришлось покинуть трон, бежать. Паркет из своего дворца он прихватил с собой, дверные ручки тоже. Королевские особы всегда так поступают, когда приходится смываться. Все прихватывают, как бродячие труппы свой реквизит. Ибо в королевской жизни все, в сущности, зависит от декораций. И от освещения. Королевские особы вечно озабочены своими декорациями и освещением. И римский папа, кстати. Барон напоминал королевскую особу и папу, по крайней мере в этом смысле. Дверные ручки и паркет. Да. Барон купил все скопом с домом заодно, когда преставился старый король. Определенно, это все из королевского дворца.
— Только и смогла расслышать, — говорит Элинор, поднимаясь, кладя на место планку дворцового паркета и накрывая ковром: — «Ты говоришь...» — «Нет, это ты говоришь, а я...» — «Да как же, это ты!» — «Когда, да вообще, ах, чтобы я...» Значит, они снова-здорово все мусолят, Листер. А это на всю ночь.
— Элоиз сказала, что это произойдет около шести утра, — говорит Листер, покуда Элинор стоит и обирает с юбки — о странность! — пух и ворсинки. — Обыкновенно, — он прибавляет, — мне на слова Элоиз плевать. Но она в интересном положении. А в таком состоянии женщина делается прозорливей.
Элинор снова в кресле. Внизу, у черного хода, шум, такой громкий, что проникает в тишь гостиной. Стук. Крик. И в ту же минуту заходится звонок парадного.
— Надеюсь, пойдет кто-то открывать, пока баронессе не взбредет самой пойти, — вздыхает Элинор. — Любой перерыв в разговоре их отвлечет, уведет в сторону, ведь правда?
— Барон велел не беспокоить, — говорит Листер. — В том смысле, что, мол, никто отсюда не уйдет, пока мы не выясним отношения, как бы ни накалилась атмосфера. И это окончательно. Из библиотеки ей не выйти.
— Они же проголодаться могут. У них там никакой еды.
— Пускай пирожные едят, — говорит Листер, и он прибавляет:
Когда наскучат обветшалые чертоги,
Где стук дверей и неуют,
Припомни — некогда султаны, полубоги
Вкушали сладкий отдых тут.[5]
— У них гости шикарные бывали, что да, то да, — подтверждает Элинор.
— Прилагательное «обветшалые» я употребляю расширительно. — Листер озирает тихий простор гостиной. — Да и о чертогах можно вести речь лишь с известной натяжкой. Дом больше напоминает швейцарский отель, в каковой, уж будь уверена, он и преобразится. Но насчет полубогов, султанов в некотором роде, отдых они здесь вполне вкушали, и очень даже сладкий. Тут я не отклоняюсь от истины. Дивный получится отель. Поменять мебель, и отель готов.
— Листер, — говорит она, — какой ты изумительный. Больше никого и никогда не будет в моей жизни.
Приподнимаясь в кресле, чтобы к ней подойти, он спрашивает:
— При том, что ты мне тетушка, согласна ли ты выйти за меня замуж под «Книгу общей молитвы»?
Она отвечает:
— Я человек щепетильный, и тем горжусь.
Он говорит:
— Во Франции тетка имеет полное право выйти за племянника.
— Нет, Листер, я придерживаюсь законной нашей табели о свойстве и родстве. И я не желаю возбуждаться, Листер, в такой момент, в такую ночь. Не заводи меня. Вот-вот полиция нагрянет и пресса, и всего шестьдесят четыре дня осталось на покупки к Рождеству.
— Я просто предложил. — Он говорит. — Подкинул тебе идейку на то время, когда все будет кончено.
— Нет, это слишком. Обуздывай свои несообразные порывы. Я старомодна не по летам. И не люблю разбрасываться.
— Идем-ка вниз, — говорит Листер. — Посмотрим, как там слуги.
Они спускаются по лестнице, у библиотеки эхо отдает их голоса.
Листер и Элинор дальше идут молча, и, заворачивая к людской, Листер останавливается, смотрит на дверь библиотеки.
— И что они тут делали, средь нас, на нежной этой тверди? — Он декламирует. — Что они тут делали?
Остальные слуги смолкают.
— Что они вообще тут делают, на этом свете?
Элоиз, бело-розовая, свежая со сна, отзывается:
— Свое дело они делают.
— И не кончили пока, — говорит Кловис. — Я уже даже беспокоюсь. Слышите? Их голоса.
— В них, возможно, и было что-то хорошее, — говорит Элинор. — Так не бывает, чтобы сплошь одно плохое.
— О, согласен. Они хорошо творили зло. Прекрасно с этим справлялись, пока существовали, — говорит Листер. — Так бумажная одноразовая посуда годна на случай: используешь и выбрасываешь. Кто приволок сюда это манто? — Он тычет пальцем в брошенную на кресло белую норку.
— На мне — прям мечта, — говорит Элоиз. — Спереди не сходится, но ничего, потом сойдется.
— Ты бы отнесла его обратно. В нем видели Виктора Пассера, — говорит Листер. — У полиции могут возникнуть вопросы.
Элоиз уносит шубку, кидая на ходу:
— В конце концов моя будет. Прям чувствую — моя будет в конце концов.
— Возможно, она права, — говорит Листер. — На данном этапе у нее обостренное предвидение. А кто эти люди, которые колотились у черного хода и трезвонили у парадного?
— Девушки в машине, спрашивали, что с мистером Пассера, он их друг, — объясняет Адриан. — Я говорю, он с бароном и баронессой, и велено не беспокоить. А они на это — мол, им назначено. Одна массажистка, раньше ее не видел.
— А другая? — спрашивает Листер.
— Другая не сказала. Я спрашивать не стал.
— Не лишено резона. Они к сюжету не относятся.
Снаружи слышно, как озерная вода плещется о пирс, как гудит в могучих вязах ветер. Парочка в машине сидит порознь, на заднем сидении и на переднем, кутаясь в пледы. Кажется, они спят, но то и дело кто-нибудь из них шевелится, что-то говорит, и снова поникают головы, пледы соскальзывают с пригнутых плеч. И, вторя каждому движению, то и дело по ним промахивает свет — из дома, с отдаленного въезда.
Обе фигуры рывком распрямляются, когда другой автомобиль, большой и темный, тормозит рядом. Извилистый господин в кожаном пальто выскакивает из автомобиля, устремляясь к ним. Они уже выкарабкиваются из своей машины.
— Мы в дом попасть не можем, — говорит та, что за рулем. — Нам даже дверь не открывают. Мы здесь уже три часа, мы ждем нашего друга.
— Какого друга? Что вам угодно? — спрашивает извилистый молодой человек, нервозно бренча ключами в связке. — Я секретарь, мистер Сэмюэл. Изложите мне, что вам угодно.
Вторая подруга мистера Пассера ему отвечает:
— Виктор Пассера. Мы его дожидаемся. Это важно. Ему назначена встреча с бароном и баронессой, и...
— Минуточку, — перебивает мистер Сэмюэл, внимательно вглядываясь в эту вторую подругу, — одну минуточку. Голос у вас как бы мужской.
— Я мужчина.
— Ну-ну. Я принял вас за девушку.
— Это из-за одежды. Моя подруга — она женщина. Я Алекс, она массажистка.
— Меня зовут Анна, — сообщает массажистка, не отрывая глаз от связки ключей в руке у мистера Сэмюэла. — У вас ключи от дома?
— Естественно, — отвечает мистер Сэмюэл.
— Ну так вот, мы хотим знать, что там происходит, — говорит Анна.
— Мы беспокоимся, если честно, — говорит ее юный друг.
Мистер Сэмюэл каждому на плечо кладет участливую руку.
— А не кажется ли вам, — говорит он, — что куда целесообразней было бы удалиться восвояси, события предоставя их естественному ходу? Уезжайте-ка спокойненько, без шума. А там можете, положим, на пианино поиграть, то-сё. Выпейте рюмочку на сон грядущий и забудьте вы про Пассера.
