И он то и дело приводил Нэн в смятение своими колкими замечаниями на тему семейной жизни. «Семейная пара – это опаснейший механизм»! – говаривал он, поднимая палец и наблюдая за выражением лица Нэн. «Брак есть выражение эгоизма, благоустроенного, да еще и санкционируемого обществом. Семейному человеку ох как трудно войти в Царствие Небесное!» А однажды после какой-то его особенно острой реплики, когда Мор вступился за Нэн, Демойт, можно сказать, выгнал обоих из дома, да еще и прокричал вслед: «Вы можете мириться друг с другом, но я с вами мириться не обязан!»
После этого Мору лишь с величайшим трудом удавалось убедить Нэн ходить вместе с ним на обеды к Демойту. Но в глубине души он понимал – если бросить уговоры и начать ходить одному, враждебность Нэн к Демойту удвоится. И она сделает все, чтобы положить конец этой дружбе. Поэтому они ходили в гости вдвоем, но на обратном пути Нэн всякий раз давала волю своей язвительности. Вяло соглашаясь с жениными комментариями, Мор оправдывал свое мелкое предательство тем, что таким образом предотвращает более чувствительную для его самолюбия капитуляцию. Нэн соглашалась терпеть Демойта, но при условии, что Мор присоединится к ее неприязненному мнению. И чтобы умиротворить жену, Мор присоединялся, при этом не переставая мысленно бичевать себя за малодушие.
Мор прошел по асфальтированной площадке, по привычке стараясь не смотреть на окна классных комнат, за которыми все еще шли уроки. С некоторым разочарованием он вспомнил, что сегодня Демойт будет не один. Мор иногда заезжал на Подворье поздно вечером, уже после ужина. Но почему-то особенно драгоценны были для него короткие встречи перед обедом, когда, вырвавшись из тусклых школьных стен, он от души наслаждался отдыхом в необыкновенной гостиной Демойта. Мор радовался, когда к Демойту приходили гости, и вместе с тем ему нравилось встречаться со стариком наедине. И если он успевал приехать к шести, то обычно так и получалось. Но сегодня вечером эта художница, мисс Картер, наверняка будет там. По отношению к этой молодой особе Мор испытывал какое-то смутное любопытство.
Несколько месяцев тому назад умер ее отец и газеты запестрели некрологами и хвалебными отзывами о его картинах, а в этих заметках часто упоминалась и дочь. Кажется, она слыла талантливой. Эверард поделился впечатлением о ней, но ему, как выразилась Нэн, в том, что касается женского пола, доверять, в общем-то, было нельзя. Мысли о девушке улетучились как облачко, и Мор вновь задумался о Демойте.
Демойт и Тим Берк всегда были противниками в области политических взглядов. Но несмотря на это, Демойт поддерживал, к удивлению Мора, планы Тима – выдвинуть его, Мора, кандидатом от лейбористов. «Вреда от вас не будет, – говорил он Мору, – потому как, что бы вы там, в Вестминстере, ни делали, страной все равно управлять не вам, зато себе пользу принесете, вырветесь из этой проклятой рутины. Быть на побегушках у Эвви – жалкая роль, а больше вас здесь ничего не ждет. Мне думать больно об этом. Это так несправедливо». В последнем пункте Мор целиком соглашался с Демойтом. Но ему не хотелось, чтобы нынешним вечером, в присутствии Нэн, Демойт заговорил об этих планах, и поэтому надо успеть его предупредить. Ведь если Демойт голосует за, то Нэн тут же, по привычке, голосует против.
Гараж, где стояли учительские велосипеды, представлял собой ветхое деревянное строение, оплетенное вьюнком, скрытое в густых зарослях, именуемых «учительским» садиком. И существовал параграф в «Правилах поведения школьника», запрещающий ученикам приближаться к этому участку. От гаража вела усыпанная гравием и поросшая сорняками тропинка. По ней можно было проехать к площадке, на которой стоял новенький «остин» Эверарда и громадный дряхлый «моррис» Пруэтта. Мор отыскал свой велосипед, проехал по чуть бугристой дорожке между деревьями; затем, одолев площадку, подъехал к воротам, за которыми в нескольких шагах чернела гладкая лента асфальтового шоссе. Автомобили мчались в обоих направлениях, и Мору пришлось ждать. Наконец он перебрался на другую сторону и поехал по склону вверх, к железнодорожному мосту. Подъем был довольно крутой. Как обычно, он дал себе приказ – одолеть подъем единым махом, не сходя с велосипеда. И, как обычно, пришлось сделать передышку. Наконец он добрался до вершины и начал спускаться.
И вот вдалеке между деревьями замелькало Подворье. Отсюда, с этого места дороги, казалось, что дом стоит в полнейшем уединении. Городок на мгновение скрылся за мостом, а возвышающийся по другую сторону полей, возле проходящей параллельно дороги, торговый центр еще не успел показаться. Величественно-меланхолический дом Демойта вырисовывался как на картине. Точно таким же был этот дом в те времена, когда в экипажах, через грозящие нападением разбойников вересковые пустоши, сюда наезжали из Лондона гости, привозя провинциалам известия о последнем театральном триумфе Гаррика и новейшие остроты Доктора.
Еще раз переждав на обочине, Мор переехал на другую сторону и свернул на ведущую к дому, окаймленную старыми вязами аллею. Трухлявые вязы давно уже были угрозой для проходящих и проезжающих под ними, но Демойт отказывался их выкорчевывать. «Пусть Эвви корчует после моей смерти, – отвечал он. – Я завещаю ему это удовольствие. У него в жизни так мало радостей».
Длинный фасад дома, выстроенного из розоватого кирпича, украшали четыре эркера. Гости, идущие по аллее, могли видеть широкий, снабженный каменным фронтоном подъезд. Но чтобы оказаться возле дверей, предстояло еще объехать обширный квадратный газон. Проделав это, Мор оставил велосипед у стены бывшего каретного сарая и направился к дверям. Почувствовав, что за ним наблюдают, он поднял голову и в окне над парадным входом увидел мисс Хандфорт. Приветливо помахал ей. Мор был из числа любимцев Ханди.
Мисс Хандфорт встретила его в вестибюле, спустившись по витой лестнице с топотом, от которого затрясся дом. Это была крепкая, властная женщина средних лет, с лицом льва и поступью носорога. В свое время она преподавала в начальных классах.
– Привет, – произнес Мор. – Как дела, Ханди? Как его светлость?
– Еще более ленив и несносен, чем обычно, – зычным голосом доложила мисс Хандфорт. – Вы, как всегда, пришли слишком рано, но ничего страшного. – Ханди никогда не называла людей по именам. Во время разговора она то и дело покашливала. – Подхватила какую-то ужасную простуду, хотя, как это меня угораздило в такую погоду, ума не приложу. Может, это сенная лихорадка, но сено ведь уже убрали, впрочем, кто его знает. Если хотите умыться, идите, не стесняйтесь, дорога вам известна. Сегодня лучше воспользоваться туалетной комнатой на первом этаже, если вам угодно. Его величество сейчас наряжается, а юная особа – в гостиной, если хотите знать. Ну как хотите, ступайте к старикану, если вам так угодно.
