Бенедикт Спиноза - Этика

Ознакомительная версия.

ПОЛОЖЕНИЕ LI

Благорасположение не противно разуму, но может быть согласно с ним и происходить из него.

Ибо благорасположение есть любовь к тому, кто делает добро другому (по 19 опр. афф.). И поэтому оно может относиться к душе, поскольку она называется действующей (по пол. 59 части 3), т. е. (по пол. 3 части 3) поскольку понимает; а отсюда оно согласно с разумом, и проч., – что и требовалось доказать.

Кто живет по руководству разума, тот и другому хочет того добра, которого желает для себя (по пол. 37 этой части). Поэтому при виде того, как кто-нибудь делает добро другому, поощряется и его стремление к деланию добра, т. е. (по пол. 11 части 3) он будет радоваться, и это (по предположению) в сопровождении идеи того, кто делает добро другому; а отсюда (по 19 опр. афф.) он чувствует благорасположение к нему, – что и требовалось доказать.

Негодование, как оно определяется нами (см. 20 опр. афф), необходимо есть зло (по пол. 45 этой части). Но нужно заметить, что когда верховная власть, побуждаемая желанием обеспечить спокойствие, наказывает гражданина, причинившего обиду другому, то я не говорю, что она негодует на гражданина, так как она наказывает гражданина, не будучи побуждаема ненавистью погубить его, но движимая чувством долга.

Довольство собой может проистекать из разума, и толь– ко то довольство, которое проистекает из разума, есть высшее довольство, которое может существовать.

Довольство собой есть радость, возникающая оттого, что человек представляет себе себя самого и свою способность к деятельности (по 25 опр. афф.). Но истинная способность к деятельности у человека или добродетель есть сам разум (по пол. 3 части 3), который человек созерцает ясно и отчетливо (по пол. 40 и 43 части 2). Следовательно, довольство собой вытекает из разума. Далее, человек, когда он созерцает самого себя, воспринимает ясно, отчетливо или полно только то, что вытекает из его способности к деятельности (по опр. 2 части 3), т. е. (по пол. 3 части 3) что вытекает из его способности понимания. Поэтому высшее довольство собой, какое только может быть, возникает лишь из этого созерцания себя, – что и требовалось доказать.

Действительно, довольство собой есть самое высшее, чего мы можем ожидать. Ибо (как мы показали в пол. 25) никто не стремится сохранить свое бытие для какой-нибудь цели; и так как это довольство собой более и более поддерживается и усиливается похвалами (по королл. пол. 53 части 3) и наоборот, более и более смущается порицанием (по королл. 1 пол. 55 части 3), то поэтому мы более всего руководимся славой и вряд ли можем выносить жизнь с позором.

Смирение (униженность) не есть добродетель, или не происходит из разума.

Смирение есть печаль, происходящая от того, что человек созерцает свое бессилие (по 26 опр. афф.). Но поскольку человек познает себя истинным разумом, постольку он предполагается понимающим свою сущность, т. е. (по пол. 7 части 3) свою силу. Поэтому если человек, созерцая себя, замечает какое-нибудь бессилие, то это происходит не от того, что он понимает себя, но (как мы показали в пол. 55 части 3) от того, что ограничивается его способность к деятельности. Если же мы предположим, что человек познает свое бессилие из того, что узнает что-нибудь сильнее себя и познанием этого определяет свою способность к деятельности, то мы ничего другого не представляем себе, кроме того, что человек отчетливо понимает самого себя (по пол. 2 этой части), чем его способность к деятельности поддерживается. Поэтому смирение или печаль, исходящая из того, что человек созерцает свое бессилие, возникает не из истинного созерцания или разума и есть не добродетель, а страсть, – что и требовалось доказать.

Раскаяние не есть добродетель, другими словами, не про– исходит из разума, но тот, кто раскаивается в сделанном, вдвойне жалок или бессилен.

Первая часть этого положения доказывается так же, как предыдущее положение. Вторая же часть следует из определения этого аффекта (см. опр. 27 афф.). Ибо человек сначала поддается превратному пожеланию, а потом печали.

Так как люди редко живут по предписанию разума, то эти два аффекта, именно смирение и раскаяние, а кроме них надежда и страх, приносят больше пользы, чем вреда, и поэтому уж если грешить, то лучше грешить в этом направлении. Ибо если бы бессильные духом люди все были одинаково горды, то они ничего не стыдились бы и ничего не боялись бы, чем могли бы быть обузданы и связаны. Чернь страшна, если сама не имеет страха. Поэтому нет ничего удивительного, что пророки, имевшие в виду пользу не немногих, а всех, особенно проповедовали смирение, покаяние и благоговение. И действительно, людей, подверженных этим аффектам, гораздо легче, чем других, довести до того, чтобы они, наконец, жили по руководству разума, т. е. чтобы они были свободны и наслаждались жизнью блаженных.

Величайшая гордость или самоуничижение есть величайшее незнание себя.

Это следует из 28 и 39 опр. афф.

Величайшая гордость или самоуничижение указывают на величайшее бессилие души.

Первое основание добродетели состоит в сохранении своего существования (по королл. пол. 22 этой части), и притом по руководству разума (по пол. 24 этой части). Итак, кто не знает самого себя, тот не знает основания всех добродетелей и, следовательно, не знает никаких добродетелей. Затем, действовать добродетельно значит не что иное, как действовать по руководству разума (по пол. 24 части 2), и кто действует по руководству разума, необходимо должен знать, что он действует по руководству разума (по пол. 43 части 2). Кто, таким образом, не знает самого себя и, следовательно (как мы только что показали), не знает никаких добродетелей, тот наименее действует добродетельно, т. е. (как следует из опр. 8 этой части) наиболее бессилен духом; и потому (по пред. пол.) величайшая гордость или самоуничижение указывает на величайшее бессилие духа, – что и требовалось доказать.

Из этого яснейшим образом следует, что гордые и самоуничиженные наиболее подвержены аффектам.

Впрочем, самоуничижение легче можно исправить, чем гордость, потому что последняя есть аффект радости, а первая – аффект печали; и потому (по пол. 18 этой части) последняя сильнее первой.

Гордый любит присутствие прихлебателей или льстецов, а присутствие благородно мыслящих ненавидит.

Гордость есть радость, происходящая от того, что человек имеет о себе преувеличенное мнение (по 28 и 6 опр. афф.), и это мнение гордый человек будет стремиться, сколько возможно, поддерживать (см. схол. пол. 13 части 3). И потому гордецы любят присутствие прихлебателей или льстецов (определения их я пропустил, так как они слишком известны) и избегают людей благородно мыслящих, которые думают о них как следует, – что и требовалось доказать.

Было бы слишком долго перечислять здесь все отрицательные стороны гордости, потому что гордые подвержены всем аффектам, но менее всего – аффектам любви и милосердия. Но здесь не следует умолчать о том, что гордым называется также и тот, кто о других думает меньше надлежащего, и в этом смысле гордость следует определить так, что она есть радость, происходящая из ложного мнения, по которому человек считает себя выше других. А в противоположность гордости самоуничижение следует определить так, что оно есть печаль, происходящая из ложного мнения, по которому человек считает себя ниже других. Приняв это, мы легко поймем, что гордый необходимо бывает завистлив (см. схол. пол. 55 части 3) и всего более ненавидит тех, которых много хвалят за добродетели, с трудом сдерживает свою ненависть, которую они хотят побудить любовью и благодеянием (см. схол. пол. 41 части 3), и ему доставляет удовольствие присутствие только тех, которые подлаживаются под его бессильный дух и из дурака делают его сумасшедшим. Хотя самоуничижение противоположно гордости, однако же самоуничиженный весьма близок к гордому Ибо так как его печаль происходит от того, что он о своем бессилии судит по силе или добродетели других, то эта печаль облегчится, т. е. он будет радоваться, если его воображение будет занято созерцанием недостатков других, откуда и произошла пословица: утешение для несчастных – иметь товарищей по несчастью; и наоборот, он тем больше будет печалиться, чем больше будет считать себя ниже других. Из этого следует, что никакие люди настолько не склонны к зависти, как люди само– уничиженные, что они особенно стараются наблюдать человеческие действия больше для порицания, чем для исправления их, хвалят только самоуничижение и похваляются им, но так, чтобы они все-таки казались самоуничиженными. И это вытекает из аффекта столь же необходимо, как из природы треугольника вытекает, что три его угла равны двум прямым. А я уже сказал, что эти и подобные аффекты я называю злом, поскольку я имею в виду лишь человеческую пользу. Но законы природы относятся к общему порядку природы, часть которой составляет человек; это я хотел заметить здесь мимоходом для того, чтобы кто-нибудь не подумал, что я здесь рассказываю о пороках и абсурдных поступках людей, а не хочу показать природу и свойства вещей. Ибо, как я сказал в предисловии к третьей части, я рассматриваю человеческие аффекты и их свойства совершенно так же, как и все другие естественные вещи. И действительно, человеческие аффекты свидетельствуют если не о человеческой силе, то о силе и искусстве природы не менее, чем многое другое, чему мы удивляемся и созерцание чего доставляет нам удовольствие. Затем, я продолжаю указывать в аффектах то, что приносит людям пользу или что приносит им вред.

Ознакомительная версия.