И на следующий, и на третий день, и в продолжение недели я ежедневно спрашивал Готтесмана, нет ли чего нового.
— Пока ничего. Молчи и жди.
Через неделю, однако, и ему это ожидание надоело.
— Послушай, Петр, — сказал он, — я боюсь, что Кемень струсил. Ничего не делает, только обнадеживает. Следовало бы, пожалуй, нам самим взяться за дело. Как ты думаешь?
Я передал ему мнение Пойтека, не скрыв от него, что теперь уже и я считаю весь план не очень-то серьезным. Он молча выслушал меня, выпятив нижнюю губу, и покачал головой.
— Стыдись! — сказал он хриплым голосом, когда я изложил ему все свои соображения, и затем, не говоря ни слова и не попрощавшись, ушел.
Если бы кто вздумал судить о Драге по ее наружности, тот бы очень ошибся. Внешностью она ничем не отличалась от буржуазных студенток; ее платье, ботинки, шляпа всегда были в порядке и чистоте. Думаю, что ее платье было из очень хорошей материи, а руки у нее были выхолены, как у актрисы.
— Ты из буржуазной семьи, Драга?
— Да, а почему ты спрашиваешь?
— Да вот задаю себе вопрос, как это ты стала коммунисткой.
Драга засмеялась и погладила меня по голове. Вначале это движение меня сердило, но впоследствии я с ним примирился. В обращении Драги со мной было что-то материнское, что, впрочем, не портило наших товарищеских отношений.
— А ты, Петр, почему стал коммунистом?
— По убеждению, — ответил я без колебаний.
— Ну, и я тоже. Но я, конечно, пришла к этому совершенно иным путем, потому что у меня исходная точка была другая. Мы оба — коммунисты, но я так же мало являюсь совершенной коммунисткой, как и ты…
Тут я вскочил, но Драга энергично положила мне руку на плечо. Трудно было поверить, что у нее может быть такая сильная рука.
— Выслушай меня спокойно. Ты с детства находился среди рабочих, потом пришла война, революция… Не твоя вина, если у тебя не было времени и возможности учиться. Что касается меня, то всего только несколько лет, как я стала на этот путь… Ты же знаешь, что раньше мне не было никакого дела до рабочего движения, но я много училась, да и теперь продолжаю учиться. Я прекрасно понимаю, чего мне нехватает, но и ты также должен понять, что тебе еще много нужно учиться. Нам предстоит еще большой, упорный труд. За время своего вынужденного отдыха тебе следует подготавливать себя к предстоящей работе. Я с удовольствием буду читать вместе с тобой, если это облегчит тебе работу. Может быть, попытаемся читать вместе Маркса, хочешь?
Чтение давало мне меньше, чем объяснения Драги, хотя у нас с ней при этом нередко происходили столкновения. Думаю, что правда была чаще на моей стороне, но я не умею так хорошо, как она, выражать свои мысли. Немецкий язык мне давался туго, да, говоря по-венгерски, я бы не сумел ее переспорить.
— Невелика польза от наших с тобой споров, — сказала Драга однажды, захлопывая книгу.
Я встал и провел по ее красивым золотистым волосам, как раньше она гладила меня по голове. Но рука у меня дрогнула, коснувшись ее волос. Драга засмеялась, а я вспыхнул до корней волос.
У Драги сразу же пропало ее веселое настроение, лицо ее стало строгим. Она погладила меня по пылающей щеке.
— Скажи, — сказала она так же просто, как если бы продолжала говорить о заработной плате и прибавочной стоимости, — скажи: эта ласка — выражение дружбы или чего-то большего?
Я не нашелся, что ответить и беспомощно стоял перед нею.
— Не хочешь говорить, Петр?
Я был не в силах ответить. Опустив глаза, я стоял перед Драгой, а потом, не давая себе отчета, что делаю, вдруг обнял ее и прижал к себе с такой силой, что она тихо вскрикнула.
В продолжение трех недель мы ежедневно проводили вместе все послеобеденное время и вечера. Мы читали и спорили. Драга с такой настойчивостью проверяла, много ли я прочел и что из прочитанного сохранилось у меня в памяти, точно она и впрямь задалась целью сделать из меня ученого.
— Ты до тех пор нуждаешься в моем контроле, пока сам не поймешь, что без напряженного труда ты не можешь стать хорошим коммунистом. Только тогда можно будет тебя предоставить себе самому. Во всяком случае, учение дается тебе легче, чем мне, потому что ты на практике изучил, что такое рабочее движение, что такое революция…
Зайдя однажды вечером к Драге в комнату, я застал там всех вверх дном. На столе, на кровати, даже на полу в страшном беспорядке были навалены тетрадки, письма, рукописи. Ящик от стола был вынут и прислонен к стене.
— Что случилось?
— Навожу порядок, — ответила Драга и кинула связку в открытую пасть маленькой железной печки. — Садись, Петр.
Я сел, а она снова принялась за работу. Она целыми пригоршнями бросала разорванные бумаги в печку, другие же перевязывала и укладывала на подоконник. Через полчаса в ее комнате и следа беспорядка не оставалось, и только дымилась печурка. Драга открыла окно, и мы принялись кипятить воду для чая.
— Пока вода вскипит, я прочту тебе письмо, полученное от матери.
— Я же не понимаю по-хорватски.
— Знаю. Я переведу тебе на немецкий. Слушай.
Достав из папки письмо, она принялась читать так быстро, точно оно написано было по-немецки и не приходилось терять времени на его перевод.
«Дорогая моя дочь. Несколько проживающих в Вене знакомых передали нам тревожный и чудовищный слух, будто ты без церковного и родительского благословения и без гражданской регистрации стала жить с мастеровым, с каким-то слесарем, бежавшим от преследования закона в Вене. Мы отказываемся верить этому, но если это окажется правдой, то ты, мое бедное, заблудшее дитя, причинило нам, своим несчастным родителям, глубокое горе. Я и твой бедный отец невыразимо страдаем. Чтобы положить конец неизвестности, Елена послезавтра выедет в Вену и тотчас же навестит тебя. Встреть ее с любовью, пойми, наконец, что она любящая сестра, которая приносит огромную жертву, отправляясь за тобой в проклятый город, где грабители и убийцы разгуливают на свободе. Нас обнадежили, что здесь твое дело вскоре будет прекращено, и тебе можно будет вернуться…»
— Ну, дальше читать не стоит, остальное уже неинтересно. Главное же, что завтра, по всей вероятности, ко мне пожалует гостья — старшая сестра.
— Ты мне до сих пор не говорила, что у тебя есть сестра.
— Не считала нужным о ней говорить. Елена, думаю, тоже не очень любит хвастать мною, — мы обе стыдимся друг друга. Кстати, она замужем за жандармским майором. В последний раз я видела ее, когда сидела в загребском арестном доме — она явилась с тем, чтобы попрекать меня. Это было, когда меня арестовали за распространение листков среди солдат, мобилизованных против венгерских красных.
— Значит, это ты для госпожи майорши наводишь в комнате порядок?
— Да, дело в том, что госпожа майорша способна на все, буквально все… Я не хочу, чтобы ее сестринская любовь причинила еще кому-нибудь неприятности помимо меня. Я уничтожила все, что — попадись оно в чужие руки — могло бы причинить вред тем или иным товарищам. То, что я здесь сложила, я еще сегодня вечерам отнесу в более надежное место. До сих пор таким «более надежным местом» была моя комната. Проводишь меня в Гицинг?
— Конечно.
На следующий день, проходя по двору, я издали увидел Драгу с сестрой. Она была чрезвычайно похожа на Драгу, но очень мне не понравилась. Лицо у нее было точно фарфоровое и одета она была, как уличная женщина. Вечером я дважды заходил к Драге, но не заставал ее дома.
Утром я отправился навестить Анталфи. Отобедав, мы все послеобеденное время провели вместе, а вечером даже пошли в кино. Когда я вернулся домой, время уже шло к полуночи. Шел я пешком около часа, потому что теперь, когда дела Анталфи пошли в гору, мне как-то неловко было просить у него денег на трамвай, ему же и в голову не пришло спросить, есть ли у меня деньги.
— Где это ты шатался? — пробормотал Пойтек.
— Я был у Анталфи.
— Ну, ладно. Завтра утром переговорим.
Я очень устал и, едва натянув на себя одеяло, тотчас же уснул. Долго мне, однако, спать не пришлось.
— Именем закона!
— Обыск, чорт бы их побрал, — пробормотал Вильнер.
Два сыщика «именем закона» предложили нам предъявить документы. У двоих из наших соквартирантов бумаги оказались в порядке. Когда очередь дошла до меня, я совершенно спокойно протянул сыщику свой вид на жительство, выданный по ходатайству комитета помощи венской полицией, будучи уверен, что тотчас же смогу опять уснуть. Я, однако, ошибся.
— Петр Ковач, — вслух прочел высокий сыщик, стоявший рядом со мной.
— Петр Ковач? — переспросил другой, оставшийся у дверей. — Вы и есть тот Петр Ковач, которому принадлежит это удостоверение?
— Да.
— Одевайтесь. Вы пойдете с нами.
