— Отвяжись, — сердито огрызнулся он, наконец. — С нынешнего дня ты уже не эмигрант, а мой секретарь. И к этим прохвостам никакого касательства больше не имеешь.
— Я тебя, по правде говоря, не понимаю. Что Шварц мерзавец, это я знаю. Что некоторые стали предателями, это я тоже знаю. Но это еще далеко не значит, что все поголовно негодяи, и раз мы не таковы, то в нас нужда тем больше, чем меньше нас осталось.
— Брось эти глупости. С нынешнего дня ты мой секретарь и даже близко подходить к эмиграции не будешь.
— Нет, — сказал я тихо, но решительно. — Предателем я не стану.
Анталфи так стукнул по столу кулаком, что полированная дубовая планка едва не разлетелась в куски.
— Предателем! Не станешь предателем? А я, что, — предатель, по-твоему? Ошибаешься, мой милый! Я не предатель, но, к сожалению, именно я один, быть может, и не предатель. Впрочем, бросим это! Мы — старые друзья, — продолжал он уже более миролюбиво. — Я не намерен каждое лыко в строку ставить. Не впервые уже говорю я тебе о тех, которые работают, что они все предатели, потому, что если кто работает, тот помогает укреплять капитализм. Настоящий враг буржуазии поступает так, как я, — разлагает капитализм.
— Для того, кто оторвался от рабочего класса…
— Знаю, знаю, — прервал меня Анталфи. — Наизусть все знаю! Слова!.. Рабочий класс… Я еще дрался на фронте с румынами, а в Будапеште рабочие уже мечтали об антантовских поездах с продуктами.
— Это отчасти верно, но рабочие, которые в то время мечтали об антантовских поездах, не знали еще того, что ты знал… Теперь же они уже научены горьким опытом и понимают, что собой представляет помощь Антанты… Теперь гораздо легче переубедить их…
— Ерунда! Тебя не узнать, Петр! Ты очень изменился.
— Ты тоже.
Анталфи в сердцах швырнул сигару на пол и яростно растоптал ее, затем стал большими шагами ходить взад и вперед по комнате. Я продолжал сидеть за столом, опустив голову на руки и глядя в пространство. После длительного молчания Анталфи заговорил первым:
— Слушай, Петр. Я тебя понимаю, но и ты также должен понять меня. Разница между нами не в том, в чем ты предполагаешь: не в том, что я — предатель, а ты — честный революционер, а в том, что я старше, опытнее и образованнее тебя. Дело революции… Где она, эта революция? Она окончилась. Не бойся слов. Если мы не хотим обманывать самих себя, то должны это признать: окончилась революция. Это прискорбный, очень прискорбный факт, но факт. Как ты хочешь, чтобы, зная это, я стал приносить новые жертвы и у других требовать жертв во имя погибшего дела!
— Новая революция…
— Новая революция? Брось! Я уже тебе сказал: я много читал и знаком с историей. Вначале всякая эмиграция рассчитывает, что и нескольких месяцев не пройдет, как она победоносно вернется на родину. Потом месяцы вырастают в годы, а под конец всякая эмиграция неминуемо гибнет…
— Русская эмиграция…
— Там были иные исторические условия. Ты этого не поймешь. Нет, что тут ни говори, совершенно бессмысленно с серьезной миной грозить кулаком по ту сторону границы. Я не хочу быть смешным.
— Есть и другая возможность — вернуться домой и работать.
— Благодарю покорно. Лезть льву в самую пасть, чтобы спасать какие-то пустяки? Издохнуть только затем, чтобы иметь право под виселицей сказать самому себе: «Ну-с, Анталфи, старый дурак, ты, по крайней мере, был последователен!» Нет, на это я не пойду. Что я сумею сделать здесь, на месте, то сделаю, остальное же все ерунда. Новая революция… Кто будет делать эту новую революцию? Рабочие, которые побросали оружие? Или крестьяне, которые морили города голодом? Или господь бог?
Я понял, что Анталфи не прав. Борьба, не всегда будет так проста, как в тот момент, когда мы с оружием в руках стоим против врага, когда в точности знаем, кто друг и кто враг…
— Нечего возразить? Говори, если можешь! Кто способен воскресить революцию?
— Кто способен ее воскресить!? — повторил я. — Коммунистическая партия.
— Коммунистическая партия! Даже и во время победоносной революции у нас не было коммунистической партии. Откуда же ей взяться теперь? С тем же успехом можешь возлагать надежды на лунное затмение или на восход солнца. А где же эта прославленная коммунистическая партия, если позволишь спросить? Где?
— Где? В Венгрии, здесь, в Австрии, потом в Чехо-Словакии, потом в Румынии, — всюду, где побывала Красная армия.
— Ну, Петр, ты, видно, совсем рехнулся. Будет… что, ты меня тоже за сумасшедшего считаешь? Ждешь помощи от рабочих да от чехов и румын, которые с оружием в руках пошли на венгерскую советскую республику!.. Чистейшее безумие!..
— Несомненно, что чешские и румынские рабочие, да и рабочие всего мира, извлекли урок из судеб нашей революции…
— Извлекли урок! Ах, Петр… Я тоже кое-чему научился. Меня уже не проведешь. Рабочий не заслуживает того, чтобы всем для него жертвовали.
На следующее утро я сказал Анталфи, что переезжаю от него.
— Куда?
— Не знаю.
— Ты — погибший человек, — с грустью сказал Анталфи. — Ну, ладно, делай, как знаешь. Но, чтобы я не упрекал себя впоследствии за твою гибель, окажи мне услугу — останься у меня еще на день. Я раздобуду тебе какую-нибудь работу, чтобы ты, по крайней мере, не погиб с голоду.
На следующий день я действительно получил работу: место ночного сторожа при дровяном складе.
На этом месте я пробыл восемь дней. С десяти вечера до шести утра я расхаживал по обширному двору дровяного оклада. Спал я днем в дворницкой. За все восемь дней ничего особенного не случилось. Если ночью слышался подозрительный шорох, то я, ни на минуту не забывая о том, что не епископ и не банкиры ходят воровать дрова, тотчас же уходил в дворницкую, но утром, во время смены, я всегда оказывался на месте, и таким образом все шло как нельзя лучше.
На восьмой день, около полудня, меня разбудил Готтесман.
— От кого ты узнал, что я здесь?
— От Анталфи. Одевайся. Пройдемся немного. Или, если есть деньги, пойдем в кофейную.
— Деньги у меня есть.
— Ну, тогда живее.
— Есть какие-нибудь новости?
— Есть.
— В чем дело?
— На улице расскажу…
Я быстро натянул на себя платье, и несколько минут спустя мы уже сидели в маленьком кафе.
— Заказывай смело, — сказал я Готтесману, сидевшему с таким растерянным видом, что я тотчас же понял, что у него нет денег и что он очень голоден. — Поешь чего-нибудь, — посоветовал я, но он только отмахнулся.
— Не до того мне…
— А что случилось?
— Ты газет не читаешь?
— Нет. Уж неделя, как ничего не читал, да ни с кем и не разговаривал.
— Дело идет о Пойтеке. Он поехал в Венгрию на нелегальную работу, и там его арестовали.
Невозможно передать впечатление, произведенное на меня этими словами. Кафе завертелось у меня в глазах — я сидел, точно отравленный. Готтесман продолжал молчать. Я тотчас же догадался, что он не все еще сказал, но не решался расспрашивать.
— Бедный Пойтек, — заговорил он наконец.
— Умер?
Готтесман утвердительно кивнул головой.
— Его два дня мучили, а потом сбросили с третьего этажа.
Когда мы час спустя вышли на улицу, мы больше не говорили о Пойтеке, и только я время от времени тяжело вздыхал…
— С каких пор у тебя новая фамилия?
— С тех пор, как меня выслали. Ведь меня уже на вокзал повезли.
— Меня тоже. Меня арестовали из-за дела с Красной армией. Этот мерзавец Кемень работал для полиции.
— Вот оно что!..
Уже вечером, когда мы расстались, Готтесман на прощанье передал мне, что «старик» Ландлер просит меня на следующее утро зайти к нему. Он сообщил мне его адрес; раз десять заставил меня повторить его, но записать не позволил.
«Старик» встретил меня очень приветливо.
— Пойтек мне говорил про вас, — начал он. — Лучшей рекомендации не надо. Бедный Пойтек был настоящим большевиком.
Ландлер снял очки, цветным носовым платком протер оба стекла, потом опять надел их и пристально посмотрел на меня.
Только теперь я заметил, насколько он за последние месяцы постарел. Теперь он уже был «стариком» не только по прозвищу, но и на самом деле. Глаза были усталые и окружены сетью морщин, лицо пожелтело и осунулось. Только движения остались прежние, порывистые и быстрые, как у юноши.
— Жена Пойтека с двумя ребятами уже по пути в Вену, — заговорил он опять, расхаживая по комнате. — Мы отправим их в Россию. Там из маленького Леучи сделают человека. Я угадал, мне кажется, вашу мысль: ведь вы хотели узнать о семье Пойтека?
— Верно. Как это вы догадались, товарищ Ландлер?
— Не трудно было угадать. Ну, с этим вопросом мы покончили. Конечно, я вас позвал не для этого…
Он принялся подробно расспрашивать меня о том, как я живу, где работаю, что читаю, с кем встречаюсь. Над моими ответами он задумывался и временами одобрительно кивал головой.
