стоило устраивать из-за него скандал, когда появился Эл Вагнер. Оглядев зал, он увидел нас и подошел.
– Что случилось? – спросил я.
– Они меня ободрали, – сказал он.
– Не много же им для этого понадобилось времени.
– Этим много времени не нужно, – сказал он. – Они играют по-крупному. Чем тут кормят?
Я подозвал официанта.
– Слишком поздно, – сказал он. – Мы уже не обслуживаем.
– Этот товарищ – танкист, – сказал я. – Он был в бою весь день и завтра ему снова в бой, и он сегодня еще ничего не ел.
– Это не моя вина, – сказал официант. – Слишком поздно. Ничего не осталось. Почему этот товарищ не поел у себя в части? Армия прекрасно снабжается продовольствием.
– Я пригласил его пообедать со мной.
– Вам следовало предупредить об этом заранее. А теперь уже поздно. Мы больше никого не обслуживаем.
– Позовите метрдотеля.
Метрдотель сказал, что повар ушел домой и плиту на кухне уже погасили, после чего удалился. Они злились на нас за то, что мы отослали назад три бутылки вина.
– Ну и пусть катятся к черту, – сказал Эл – Пошли в какое-нибудь другое место.
– В это время уже нигде не поешь. А у этих какие-то припасы наверняка есть. Пойду-ка я попробую подлизаться к метрдотелю, подмажу его.
Так я и сделал. Мрачный официант принес нам тарелку нарезанного холодного мяса, половину колючего омара с майонезом и салат из латука и чечевицы. Метрдотель выдал все это из своих личных запасов, которые держал для того, чтобы либо унести домой, либо продать припозднившимся посетителям.
– Дорого обошлось? – спросил Эл.
– Нет, – солгал я.
– Наверняка дорого, – не поверил он. – Я расплачусь с тобой, когда нам выдадут жалованье.
– И сколько ты сейчас получаешь?
– Еще не знаю. Раньше платили десять песет в день, но теперь я офицер, так что жалованье повысят. Только нам пока еще не платили, а я не спрашивал.
– Товарищ, – позвал я официанта. Тот подошел, злой из-за того, что метрдотель через его голову обслужил Эла. – Принесите нам, пожалуйста, еще бутылку вина.
– Какого?
– Любого, только не настолько залежалого, чтобы уже обесцветилось.
– Оно все одинаковое.
Я сказал ему по-испански что-то вроде «черта с два», и он принес бутылку «Шато Мутон-Ротшильд» 1906 года, которое было настолько же хорошим, насколько отвратительным был выпитый нами до того кларет.
– Черт, вот это вино! – сказал Эл. – Чем это ты его умаслил?
– Ничем. Просто он случайно вытащил из клети удачную бутылку.
– Вообще-то эта бурда из дворцовых погребов – порядочная дрянь.
– Оно перестарилось. Здешний климат для вина – смерть.
– А вон и наш многомудрый товарищ. – Эл кивнул на столик, стоявший в конце зала.
Коротышка в толстых очках, рассказывавший им про Ларго Кабальеро, беседовал с людьми, которые, как я точно знал, были большими шишками.
– Должно быть, и он большая шишка, – сказал я.
– Такие, когда высоко взлетят, несут уже все, что вздумается. Но лучше бы я с ним не встречался до послезавтра. Он мне весь завтрашний день испортил.
Я наполнил его бокал.
– То, что он говорил, вообще-то разумно, – продолжал Эл. – Мне и самому это приходило в голову. Но мой долг – исполнять приказы.
– Да не думай ты об этом, иди поспи.
– Я бы лучше еще раз сыграл, если бы ты одолжил мне тысячу песет, – сказал Эл. – Мне ведь теперь причитается гораздо больше тысячи, а я оставлю тебе доверенность на получение моего жалованья.
– Не нужна мне твоя доверенность. Сам отдашь, когда получишь.
– Не думаю, что дотяну до этого, – сказал Эл. – Скажешь, я снова кисну, да? И да, я знаю, что азартные игры – шальная привычка. Но только в такой игре я и забываю про завтрашний день.
– Тебе та девушка, Манолита, не понравилась? Ты ей понравился.
– У нее глаза змеиные.
– Она неплохая девушка. Дружелюбная, и все у нее как надо.
– Не нужна мне никакая девушка. Я хочу вернуться и еще раз сыграть в крэпс.
На другом конце стола Манолита рассмеялась в ответ на что-то, сказанное ей новым английским знакомцем по-испански. За столом, кроме них, уже почти никого не осталось.
– Давай допьем вино и пойдем, – сказал Эл. – Ты сам-то не хочешь сыграть?
– Сначала понаблюдаю, – сказал я и крикнул официанту, чтобы он принес счет.
– Куда вы сейчас? – через стол спросила Манолита.
– Ко мне в номер.
– Мы зайдем попозже, – сказала она. – А этот парень очень забавный.
– Она надо мной издевается, – сказал англичанин. – Высмеивает мои ошибки в испанском языке. Разве leche по-испански не «молоко»?
– Это только одно из значений.
– А есть еще и непристойное?
– Боюсь, что да, – сказал я.
– Знаете, это вообще какой-то непристойный язык, – сказал он. – Все, Манолита, хватит водить меня за нос.
– Я не вожу вас за нос, – рассмеялась Манолита. – Я даже не прикасалась к вашему носу. Я просто посмеялась насчет leche.
– Но это же слово действительно означает «молоко». Разве вы не слышали, Эдвин Генри так и сказал.
Манолита снова начала хохотать, а мы направились к выходу.
– Какой же он дурак, – сказал Эл. – Я бы, пожалуй, даже согласился увести ее у него только потому, что он такой дурак.
– Когда речь идет об англичанине, никогда нельзя ничего знать наверняка. – По тому, сколь глубокомысленным было это замечание, я понял, что мы выпили слишком много.
На улице холодало, в лунном свете большие белые облака проплывали над обрамленным домами широким каньоном Гран-Виа; мы шли по тротуару, изрытому сегодняшними, свежими воронками от снарядов и засыпанному обломками, которые еще не успели смести, наверх, к Пласа Каллао, где стоял отель «Флорида», обращенный фасадом к другому невысокому холму, по склону которого тянулась широкая улица, заканчивавшаяся на фронте.
Пройдя мимо двух часовых, стоявших в темноте по обе стороны входа, и задержавшись в дверях, мы с минуту прислушивались к стрельбе, доносившейся с конца улицы, она постепенно переросла в шквал огня, потом стихла.
– Если так будет продолжаться, думаю, мне придется идти в часть, – сказал Эл.
– Да нет, это пустяк, – сказал я. – В любом случае это далеко слева, где-то возле Карабанчеля.
– Да нет, грохотало вроде прямо в парке.
– Тут ночью звук всегда так разносится. И это вводит в заблуждение.
– Не станут же они контратаковать нас ночью, – сказал Эл. – У них крепкие позиции наверху, зачем им покидать их только для того, чтобы выкинуть нас из речки.
– Из какой речки?
– Ну, помнишь песенку?
– Ах, из той речки!
– Ну да: «Вверх по речке без весла…»
– Пошли внутрь. Нечего прислушиваться. Тут каждую ночь так стреляют.
Мы вошли, пересекли вестибюль, миновали ночного дежурного за стойкой портье, тот встал, проводил нас к лифту, нажал кнопку, лифт спустился. В нем оказался мужчина с красной лысиной и красным сердитым лицом, в белой куртке из потертой курчавой овчины. Под мышками и в руках он сжимал шесть бутылок шампанского.
– Какого дьявола вы вызвали лифт? – сказал он.
– Вы катаетесь в нем уже целый час, – сказал ночной дежурный.
– Ну, что ж поделаешь? – сказал Овчинная куртка. И, обращаясь ко мне, спросил: – Где Фрэнк?
– Какой Фрэнк?
– Ну, Фрэнк, вы же знаете, –
