Джон Стейнбек - Зима тревоги нашей

– Вы меня прекрасно понимаете. Вокруг вас мы можем создать новую солидную группировку. Да, это самый лучший выход.

– От продавца бакалейной лавки до мэра?

– Никто никогда не считал Хоули всего лишь продавцом.

– Я сам себя считал. Мэри меня считала.

– Но теперь все по-другому. Мы можем заявить об этом до того, как шушера вылезет вперед.

– Мне надо обдумать это, как следует обдумать, сверху донизу.

– Некогда.

– А кого вы прочили раньше?

– Когда это раньше?

– До того, как муниципалитет погорел. Хорошо, мы с вами потом поговорим. Суббота у меня такая выдалась, что все раскупили. Впору было весы продавать.

– Вы можете хорошо обернуться с этой лавкой, Итен. Советую вам поставить торговлю на более широкую ногу, а потом продать. Вы будете важным человеком в городе, такому неудобно обслуживать покупателей. А как там Дэнни? Слышно о нем что-нибудь?

– Нет. Пока ничего не слышно.

– Напрасно вы дали ему денег.

– Да, пожалуй. Я думал, что делаю доброе дело.

– Конечно, конечно!

– Мистер Бейкер, сэр… Скажите мне, что случилось с «Прекрасной Адэр»?

– Как что случилось? Она сгорела.

– В гавани. Отчего возник пожар, сэр?

– Нашли время спрашивать! Я знаю обо всем этом с чужих слов. Сам был мальчишкой – не помню. Старые корабли насквозь пропитаны китовым жиром. Наверно, кто-нибудь из матросов бросил спичку. Шкипером был ваш дед. Кажется, он находился на берегу. Только что пришел из плавания.

– Плавание было неудачное.

– Да, так рассказывали.

– Страховку трудно было получить?

– Обследование всегда производится. Да, насколько я помню, выдали ее не сразу, но мы, Хоули и Бейкеры, все-таки получили сколько следовало.

– Мой дед считал, что «Прекрасную Адэр» подожгли.

– Господи помилуй, зачем?

– Чтобы получить деньги. Китобойный промысел шел на убыль.

– Никогда не слышал, чтобы он так говорил.

– Не слышали?

– Итен! К чему вы клоните? Почему вы вдруг извлекли на свет божий такую давнюю историю?

– Сжечь корабль – страшное дело. Это убийство. Когда-нибудь я все-таки подниму со дна ее киль.

– Ее киль?

– Я знаю, где он лежит. В полукабельтове от берега.

– Зачем это вам?

– Хочу посмотреть, прогнило дерево или нет. Ведь на «Прекрасную Адэр» пошел дуб с Шелтер-Айленда. Если киль еще жив, значит, она не совсем умерла. Вам, пожалуй, пора идти, если вы хотите благословить открытие сейфа. И мне тоже пора открывать.

Тут колесики у него внутри заработали, и он – тик-так, тик-так – проследовал к себе в банк.

Появления Биггерса я, надо думать, тоже ожидал. Ему, бедняге, наверно, то и дело приходилось караулить у дверей. Должно быть, и сейчас сторожил где-нибудь за углом и едва дождался, когда мистер Бейкер уйдет.

– Надеюсь, сегодня вы не будете затыкать мне рот?

– Какая в этом нужда?

– Я понимаю, почему вы тогда обиделись. Я был недостаточно… дипломатичен.

– Может быть.

– Ну как, обмозговали мое предложение?

– Да.

– И что решили?

– Решил, что шесть процентов лучше, чем пять.

– Боюсь, что фирма на это не пойдет.

– Их дело.

– Пять с половиной еще куда ни шло.

– А вторую половину вы от себя добавите.

– Ой-ой-ой! А я-то думал, что имею дело с простачком! Ну и хватка у вас!

– Вот так и не иначе.

– Ну, а какие будут заказы?

– Вон у кассы лежит список, но это еще не все.

Он взял обрывок бумаги, на котором я писал.

– Кажется, подцепили вы меня на крючок. Боюсь, несдобровать мне. А нельзя ли получить сегодня полный список?

– Лучше завтра, и завтра будет полнее.

– Понимай так, что все заказы перейдут к нам?

– Если поладим.

– Да вы, приятель, своего хозяина за горло держите! Сойдет вам это с рук?

– Там видно будет.

– Ну что ж, до завтра я, может быть, успею заглянуть к усладе коммивояжеров. А вы, братец, видать, не мужчина, глыба льда. Такая, скажу вам, дамочка!

– Подруга моей жены.

– Вот оно что! Понятно. Слишком близко к дому – не разгуляешься. Хитрец вы. Теперь-то уж я это понял. Шесть процентов. Ай-ай-ай! Значит, завтра утром.

– Если успею, может быть, сегодня к концу дня.

– Нет, давайте уж завтра утром.

В субботу покупатели шли пачками. Сегодня, во вторник, темп торговли был совсем другой. Люди не торопились. Им хотелось поговорить о событиях, разыгравшихся в городе. Они восклицали: как это прискорбно, отвратительно, ужасно, позорно, – но вместе с тем упивались всем этим. У нас в городе давно такого не случалось. И хоть бы кто-нибудь обмолвился словом о предстоящем съезде демократической партии в Лос-Анджелесе! Правда, Нью-Бэйтаун республиканский город, но у нас вообще больше интересуются тем, что нам ближе. Тех людей, на могилах которых мы сейчас плясали, каждый из нас хорошо знал.

Часов в двенадцать в лавку вошел Стонуолл Джексон, какой-то усталый, грустный.

Я поставил на прилавок банку с маслом и куском проволоки выудил оттуда револьвер.

– Вот, начальник. Избавьте меня от этой улики. Она мне покоя не дает.

– Протрите его чем-нибудь. Глядите-ка. Ведь это «айвер-джонсон» старого образца. У вас есть кто-нибудь, кто может побыть в лавке?

– Нет.

– А где Марулло?

– Он уехал.

– Придется вам ненадолго закрыть торговлю.

– Что случилось, начальник?

– Да такое дело… сынишка Чарли Прайора убежал сегодня утром из дому. Чего-нибудь выпить похолоднее у вас не найдется?

– Все, что угодно. Оранжад, крем-сода, лимонад, кока-кола?

– Ну, лимонаду. Чарли у нас чудной какой-то. Его сынишке Тому восемь лет. Он решил, что весь мир против него, надо убегать из дому и податься в пираты. Другой на месте Чарли всыпал бы ему горячих, а Чарли – нет. Ну что же вы, откройте лимонад.

– Простите. Вот, пожалуйста. Чарли славный малый, но при чем тут я?

– Да ведь у него не как у людей. Он решил, что лучший способ вылечить Тома от его фантазий – это помочь ему… И вот они позавтракали, закатали подушку в одеяло и наготовили гору всякой еды. Том хотел взять с собой японский меч, на случай если понадобится обороняться, но он длинный, волочится. Помирился на штыке. Чарли сажает его в машину и отвозит за город, чтобы стартовал оттуда. А высадил он его у тейлоровского луга, – там, где раньше была усадьба Тейлоров… вы ведь знаете. Случилось это сегодня часов в девять утра. Чарли не сразу уехал, последил издали за своим сынком. Первое, что тот сделал, это сел и за один присест умял шесть сандвичей и два крутых яйца. Потом пошел через тейлоровский луг со своим узелком, штык в руке, а Чарли уехал.

Вот оно. Я знал, о чем он, я знал. И вздохнул чуть ли не с облегчением, что наконец одолею это.

– Часов около одиннадцати мальчишка с ревом выбежал на дорогу, остановил какую-то машину, и его подвезли домой.

– Стони, я догадываюсь. Дэнни?

– Что поделаешь… да. В погребе старого дома. Ящик виски, пустых бутылок только две, и склянка со снотворными таблетками. Я сам не рад обращаться к вам с такой просьбой, Ит. Он долго там пролежал, и что-то у него с лицом. Кошки, наверно, потрудились. Вы не припомните, какие-нибудь рубцы или отметины у него были?

– Я не хочу на него смотреть, начальник.

– Кто захочет? Так как же, рубцы были?

– На левой ноге повыше колена должен быть шрам… он напоролся на колючую проволоку. И еще… – Я засучил рукав. – Еще вот такая же татуировка – сердце. Мы с ним вместе это сделали, когда были совсем мальчишками. Нацарапали рисунок бритвенным лезвием, а потом втерли туда чернила. До сих пор осталось. Видите?

– Да… это годится. А еще что?

– Еще большой шрам на левом боку после удаления части ребра. Он болел плевритом, теперешних средств тогда не было, и ему вставляли дренажную трубку.

– Ну, если удалена часть ребра, тогда этого достаточно. Я даже не пойду туда. Пусть коронер сам побеспокоится, оторвет зад от стула. Вам придется присягнуть насчет этих отметин.

– Хорошо. Только не заставляйте меня смотреть на него. Он… вы же знаете, Стони, мы с ним были друзьями.

– Знаю, Ит. Слушайте, что это говорят, будто вас прочат в мэры?

– Первый раз слышу. Начальник… побудьте здесь минуты две.

– Мне надо идти.

– Две минуты, пока я сбегаю напротив и выпью чего-нибудь.

– А! Понимаю! Ну конечно! Бегите, бегите! С новым мэром надо ладить.

Я выпил там и еще прихватил бутылку с собой. Когда Стони ушел, я написал на куске картонки печатными буквами: «Вернусь в два», – запер дверь и спустил шторы.

Я сел на кожаную коробку из-под шляпы, стоявшую за холодильником, и долго сидел в своей лавке – в своей собственной лавке, окутанной зеленоватым сумраком.

Без десяти минут три я вышел через боковую дверь, завернул за угол и поднялся в банк. Морфи, сидевший в своей металлической клетке, принял в окошечко пачку денег, чеки, желтый пакет и заполненные ордера. Потом, придерживая рогаткой пальцев раскрытые банковские книжки и шурша стальным пером, стал вписывать туда мелкие квадратики цифр. Пододвинув книжки ко мне, он посмотрел на меня, казалось бы, затуманенным, но пристальным взглядом.