Когда, наконец, мы окончили наш осмотр, и напряженное возбуждение несколько улеглось, Легран, видя, что я горю нетерпением разрешить эту необыкновеннейшую загадку, подробным образом рассказал мне все обстоятельства, связанные с ней.
– Вы помните, – сказал он, – ту ночь, когда я показал вам грубый набросок скарабея, который я сделал. Вы помните также, что я был очень обижен на вас за то, что вы утверждали, будто мой рисунок походит на мертвую голову. Когда вы в первый раз сделали это замечание, я подумал, что вы шутите; но потом я вспомнил странные пятнышки на спине жука и допустил, что ваше замечание действительно имело некоторое основание. Все же насмешка над моими рисовальными способностями раздражила меня – так как я считаюсь порядочным художником – и потому, когда вы протянули мне кусок пергамента, я был готов скомкать его и с гневом бросить в огонь.
– Кусок бумаги, хотели вы сказать, – сказал я.
– Нет; в нем было большое сходство с бумагой, и сначала я так и думал, но, когда я начал рисовать на этом куске, я увидел сейчас же, что это кусок очень тонкого пергамента. Как вы помните, он был совершенно грязен. Хорошо. Когда я готов был уже скомкать его, мой взгляд упал на рисунок, который вы рассматривали, и вы можете себе представить мое удивление, когда я действительно увидал изображение мертвой головы как раз на том самом месте, где, как мне показалось, я нарисовал жука. Первое мгновение я был слишком изумлен, чтобы думать правильно. Я знал, что мой рисунок в мелочах очень отличался от этого – однако, тут было некоторое сходство в общих очертаниях. Тогда я взял свечу и, усевшись в другом конце комнаты, стал рассматривать пергамент более тщательно. Перевернув его, я увидел мой собственный рисунок на обратной стороне точно таким, как я его сделал. Первым моим чувством было теперь простое удивление, вызванное действительно замечательным сходством общих очертаний – странным совпадением, заключавшемся в том неизвестном для меня факте, что тут был череп на обратной стороне пергамента, как раз под моим изображением скарабея, и что череп этот не только очертанием, но и размером мог так точно походить на мой рисунок! Я говорю, что странность этого совпадения на мгновение совершенно ошеломила меня. Это обычное действие таких совпадений. Ум старается установить соотношение – последовательность причины и следствия – и, будучи бессилен сделать это, подвергается неизвестного рода временному параличу. Но когда я опомнился от этого оцепенения, во мне постепенно зародилось убеждение, которое поразило меня даже гораздо более, чем самое совпадение. Я точно и ясно начал припоминать, что рисунка не было на пергаменте, когда я делал мой набросок скарабея. Я совершенно уверился в этом, ибо припомнил, что сначала я повернул его на одну, потом на другую сторону, ища более чистого места. Если бы череп был там, конечно, я не преминул бы заметить его. Тут действительно была какая-то тайна, и я чувствовал, что ее невозможно изъяснить; но даже в этот самый миг мне показалось, что в самых отдаленных и тайных уголках моего ума слабо засветилось подобное мерцанию светляка представление об истине, которое приключением прошедшей ночи было приведено к такому блестящему разрешению. Я немедленно встал и осторожно убрал пергамент, отложив все дальнейшие размышления до) тех пор пока не буду один.
Когда вы ушли и Юпитер крепко заснул, я предался более методичному исследованию этого дела. Прежде всего я стал соображать, каким образом пергамент попал в мои руки. То место, где мы нашли скарабея, было на берегу материка, около мили на восток от острова и лишь в небольшом отстоянии над уровнем прилива. Когда я поймал его, он жестоко меня укусил, что заставило меня выпустить его. Юпитер, с обычной ему осторожностью, прежде чем схватить насекомое, которое полетело по направлению к нему, посмотрел вокруг себя, ища листа или чего-либо в этом роде, чем бы взять его. В это самое время взгляд его, так же как и мой, упал на кусок пергамента, который я принял за бумагу. Он лежал наполовину зарытый в песок, один уголок торчал наружу. Около того места, где мы нашли его, я заметил обломки судна, которое, по видимости, было длинной корабельной лодкой. Как казалось, обломки лежали тут с очень давнего времени, ибо в них с трудом можно было усмотреть сходство с лодочными ребрами.
Хорошо. Юпитер поднял пергамент, завернул в него жука и отдал его мне. Вскоре мы направились обратно к дому и по дороге встретили лейтенанта Г. Я показал ему насекомое, и он попросил у меня позволения взять его к себе в крепость. Я согласился; он сунул его в свой жилетный карман, без пергамента, в котором тот был завернут и который я продолжал держать в руке моей, пока он рассматривал жука. Может быть, он опасался, что я передумаю и счел, прежде всего, за наилучшее увериться в добыче – вы знаете, как восторженно он относится ко всему, что касается естественной истории. В то же самое время, совсем бессознательно, я, должно быть, положил пергамент в мой собственный карман.
Вы помните, что, когда я подошел к столу, намереваясь сделать рисунок жука, я не нашел бумаги там, где она обыкновенно лежала. Я заглянул в ящик и там не нашел ничего. Я пошарил у себя в карманах, в надежде найти какое-нибудь старое письмо, когда рука моя наткнулась на пергамент. Я так точно и так подробно описываю способ, которым он попал в мое обладание, ибо все эти обстоятельства произвели на меня особенно сильное впечатление.
Без сомнения, вы сочтете меня за мечтателя – но я уже установил род соотношения. Я соединил два звена большой цепи. Лодка, лежащая на берегу, и неподалеку от нее пергамент – не бумага – с черепом, нарисованным на нем. Вы, конечно, спросите: «Где тут соотношение?» Я отвечу, что череп или мертвая голова, это – хорошо известная эмблема пиратов. Флаг с мертвой головой поднят во всех морских схватках.
Я сказал вам, что то был пергамент, а не бумага. Пергамент вещь прочная – почти не гибнущая. Дела маловажные редко препоручают на хранение пергаменту; ибо для простого обыкновенного рисунка или писания он далеко не так удобен, как бумага. Эта мысль внушила мне некоторые предположения – доводы для составления заключений о мертвой голове. Я также не преминул заметить форму пергамента. Несмотря на то, что один из его углов был уничтожен какой-либо случайностью, можно было видеть, что первоначальная его форма была продолговатая. Это был один из таких свитков, который мог быть выбран для меморандума – для записи чего-нибудь такого, что не должно было быть забыто и что надлежало тщательно сохранить.
– Но, – прервал я, – вы говорите, что черепа не было на пергаменте, когда вы делали набросок жука. Как же вы устанавливаете какое-либо соотношение между лодкой и черепом – если этот последний, по вашему собственному уверению, был нарисован (Бог весть как и кем), после того как вы сделали ваш набросок скарабея?
– А! вокруг этого-то и вертится вся тайна; хотя в данном пункте мне сравнительно нетрудно было получить разъяснение. Путь мой был верен и мог привести лишь к одному отдельному результату. Я рассуждал, например, так: когда я рисовал скарабея, черепа не было видно на пергаменте. Когда я кончил рисунок и передал его вам, я внимательно наблюдал за вами, пока вы переворачивали его. Вы, поэтому, не могли нарисовать черепа, а другого никого не было, чтобы сделать это. Значит, это не было сделано с человеческой помощью, и тем не менее это было сделано.
Но, дойдя до этого пункта моих размышлений, я постарался припомнить и вспомнил, с полной ясностью, все малейшие обстоятельства, которые имели место в упомянутое время. Погода была холодная (о, редкое и счастливое событие!), и огонь горел в очаге. Я был разгорячен прогулкой, и сел около стола. Вы же придвинули стул вплотную к камину. Как раз когда я вложил пергамент в вашу руку, и когда вы собрались рассматривать его, вбежал Вольф, – ньюфаундлендская собака, – и прыгнул вам на плечи. Левой рукой вы ласкали его и отстраняли, между тем как вашу правую руку, держащую пергамент, вы уронили небрежно между ваших колен и в непосредственной близости от огня. Одно мгновение я думал, что пламя охватило его, и хотел уже предостеречь вас, но, прежде чем я успел заговорить, вы приблизили его к себе и начали вновь рассматривать. Когда я обсудил все подробности, я ни минуты не колебался, что влияние тепла вызвало на свет Божий тот череп на пергаменте, который я видел нарисованным на нем. Вы хорошо осведомлены, что с незапамятных времен существуют химические препараты, при посредстве которых возможно писать на бумаге или пергаменте так, что буквы делаются видимыми только тогда, когда их подвергнуть действию тепла. Иногда употребляется цафра, растворенная в aqua regia[2] и разбавленная в четырехкратном количестве воды сравнительно со своим весом; в результате получаются чернила зеленого цвета. Королек кобальта, растворенный в нашатырном спирте, дает красный цвет. Эти цвета пропадают более или менее скоро, после того как материал, на котором пишут, остынет, но опять делаются видимыми при нагревании.
