Данте Алигьери - Божественная комедия. Чистилище

1. Наложница древнейшего Тифона,[295]
Бежав из нежных рук его, лила
Свой бледный свет с восточного балкона.[296]

4. Из дорогих каменьев вкруг чела
Сверкал венец, принявший вид холодный,
Вид твари той, чей хвост так полон зла.[297]

7. И, два шага свершив в стези восходной,
Склоняла Ночь на третьем крылья вниз,
Там, где сидел с семьей я благородной.[298]

10. Адамовых еще не снявший риз,
Я тут поник, дремотой удрученный,
В траву, где все мы пятеро сошлись.[299]

13. И в час, как петь начнет свои канцоны
Касаточка, пред утром, – может быть,
Еще твердя все прежней скорби стоны, —

16. Когда душа, порвав всех мыслей нить,
Из тела вон летит к пределам высшим,
Чтоб в сновиденьях вещий дар явить,[300] —

19. В тот час во сне я зрел с небес повисшим
Орла с златыми перьями, как свет,[301]
Готового упасть к пределам низшим.

22. Я был, казалось, там, где Ганимед,
Покинув братьев при их тщетном кличе,
Взлетел к богам в верховный их совет,[302]

25. И я подумал: знать, его обычай
Быть только здесь, и, знать, в других местах
Гнушается спускаться за добычей,[303]

28. И, покружась немного в небесах,
Как молния, в меня он громом грянул
И в мир огня умчал меня в когтях.[304]

31. И, мнилось, в огнь, как в бездну, с ним я канул,
И жег меня так сильно мнимый пыл,
Что сон исчез, и я от сна воспрянул.[305]

34. Не иначе затрепетал Ахилл[306]
И очи вкруг водил, открывши веки,
Не ведая, что с ним и где он был,

37. Когда он, сонный, матерью, в те веки,
Был на руках снесен с Хиоса в Скир,
Откуда в бой его умчали греки, —

40. Как я вздрогнул, как скоро сонный мир
Рассеялся, и, ужасом подавлен,
Я бледен стал, беспомощен и сир.

43. Но не был я моим отцом оставлен.[307]
Уж два часа, как в небе день пылал,[308]
И вниз ко взморью взор мой был направлен.[309]

46. – Не бойся! – мне владыка мой сказал:[310]
Мы в добром месте! Пусть в тебе не стынут.
Но крепнут силы здесь меж этих скал.

49. Уж ты в чистилище, и мной не кинут![311]
Смотри, утес стеной идет вокруг;
Смотри, вон вход, где тот утес раздвинут.

52. Пред самым днем, там на заре, твой дух[312]
Предался сну, и ты заснул, почия
В лугу цветов. Тогда явилась вдруг

55. Жена с небес, сказав мне: – Я Лючия![313]
Дай мне поднять уснувшего и вам
Тем облегчить тревоги путевые. —

58. Средь призраков Сорделл остался там;[314]
Она ж, подняв тебя, наверх с рассветом
Пошла, и я – за нею по пятам.

61. И, здесь сложив тебя и дивным светом
Очей сверкнув туда, где вход открыт,[315]
Исчезла вдруг, прогнав твой сон при этом.

64. Как человек, кто верой заменит
Сомнения и миром – дум тревогу,
Как скоро в лик он истину узрит,[316] —

67. Так в душу мир сходил мне понемногу:
И вот, когда все страхи улеглись,
Пошел мой вождь, и я за ним, в дорогу.[317] —

70. Читатель! Видишь, на какую высь
Вознесся я: так, если здесь одену
В блеск вымысла предмет мой, – не дивись![318]

73. Мы, приближаясь, вышли на арену
Чистилища, где в том, что мы сочли
Сперва за щель, какая делит стену,[319]

76. Увидели врата, к которым шли[320]
Три вверх ступени, разного все цвета,
С привратником, являвшимся вдали.

79. Храня молчанье, грозный, без привета.
На верхней он ступени восседал,
С лицом столь светлым, что не снес я света,

82. В руке своей он голый меч держал,
Столь лучезарный, что при виде чуда
Я всякий раз взор книзу опускал.[321]

85. – Что нужно вам? ответствуйте оттуда![322] —
Так начал он: – Кто вас привел сюда?
Подумайте, чтоб не было вам худа.[323]

88. – Жена (известны ей с небес места!)[324] —
Ответил вождь, – вселила в нас отвагу,
Сказав: Туда идите, там врата. —

91. – И да направит вас она ко благу!
Вновь начал вратарь, радостный, как день,
Идите же по ступеням ко прагу.

94. Мы подошли. И первая ступень[325]
Был чистый мрамор, столь блестящий, белый,
Что я, как был, мою в нем видел тень.

97. Вторая – камень грубый, обгорелый,
Багрово-темный, вдоль и поперек,
Надтреснувший в своей громаде целой.

100. Но третий камень, что над тем возлег,
Был красно-огненный порфир, похожий
На брызнувший из жилы алый ток.

103. На нем стопы поставил Ангел Божий,[326]
Воссев на праг, что блеском походил
На адамант. По глыбам трех подножий[327]

106. Меня по доброй воле возводил[328]
Учитель мой, сказавши: – Умиленно
Моли его, чтоб двери отворил.

109. К святым стопам припал я униженно,
Крестом грудь трижды осенив себе,
И отворить нам дверь молил смиренно.[329]

112. Концом меча он начертил семь Р[330]
Мне на челе и: – Смой, вещал мне свято,
Семь этих ран на горной той тропе.

115. Как цвет золы, как прах, что взрыт лопатой,[331]
Был цвет одежд на Ангеле. И вот,
Взяв два ключа, – из серебра и злата,

118. Из-под одежд, вложил он наперед
Ключ белый, после желтый, и – по вере
Души моей – мне отпер двери вход.

121. – Когда один из них не в полной мере
Войдет в замок, не тронет всех пружин. —
Он нам сказал, – не отопрутся двери.

124. Один ценней; зато с другим почин
Трудней, и дверь им отпереть хитрее,
Узлы же снять лишь может он один.[332]

127. Мне дал их Петр, сказав: – Впусти скорее.[333]
Чем ошибись впустить в мой вечный град,
Всех, кто припал к стопам твоим, робея.[334]

130. Тут, сильно пнув во вход священных врат:
– Сюда! – сказал, – но знайте: тот в печали
Извергнется, кто кинет взор назад.[335]

133. И вот, когда вдруг крючья завизжали[336]
На вереях громадной двери той
Из громозвучной, самой чистой стали, —

136. Не так взревел и меньший поднял вой
Утес Тарпейский, быв лишен Метелла[337]
И оскудев расхищенной казной.[338]

139. И, слыша гром, душа во мне замлела,[339]
И песнь «Te Deum», показалось мне,[340]
Торжественно запелась и гремела.

142. Что слышал я, то можно бы вполне
Сравнить лишь с тем, когда хоралы пышно
Поют под гром органа в вышине,

145. При чем нам слов то слышно, то неслышно.

1. Лишь мы вошли в ту дверь, к ее ж порогу
Любовь ко злу не допускает нас,
Сводя с прямой на ложную дорогу,[341] —

4. Как дверь, я слышал, с громом заперлась;
Но оглянись я чем, безумья полный,
Я-б оправдал мой грех на этот раз?[342]

7. В расселине скалы мы шли, безмолвны,
Где путь то вправо, то налево шел,
Как толчеёй колеблемые волны.[343]

10. – Здесь, – начал вождь, – нельзя на произвол
Идти; но надо, чтобы применялся
Наш шаг к извилинам, где путь прошел.

13. Чрез то наш ход настолько замедлялся,[344]
Что прежде стал на синие валы
Серп месяца, где в море погружался,[345]

16. Чем мы прошли сквозь то ушко иглы.[346]
Когда ж на волю вывели нас ноги
Туда, где сзади вновь слились скалы,[347] —

19. Я, став без сил, и оба мы, в тревоге
Насчет пути, вступили в край пустой,[348]
Безлюднейший, чем по степям дороги.[349]

22. Он был от мест, где смежен с пустотой,[350]
До стен из скал, скрывавших верх в эфире,
В три человечьих роста шириной.[351]

25. И, сколько мог я видеть в этом мире,
Направо ли, налево-ль взор летел,
Весь тот карниз, казалось, был не шире.

28. Там, прежде чем пошли мы, я узрел,[352]
Что весь оплот стенных его окраин
(Знать, для того, чтоб взлезть никто не смел)[353]

31. Был мраморный и дивно так изваян;
Что не тебе лишь труд сей, Поликлет,[354]
Но и природе был бы чрезвычаен.

34. Там Ангел, в мир принесший нам декрет
О мире том, его ж в веках напрасно
Ждал человек, чтоб с неба снял запрет,[355] —

37. Пред нами был, так с истиной согласно
Изваянный, столь благостный в очах,
Что предстоял, казалось, не безгласно.

40. Клянусь, имел он «Ave» на устах,[356]
Направленных к той Деве благодати,
Что дверь любви отверзла в небесах.[357]

43. Вложен в уста ей был глагол дитяти:
«Ессе Ancilla Domini», верней,[358]
Чем в воск влагают оттиск от печати.

46. -Не устремляй в один предмет очей,
Сказал Виргилий, близ меня стоявший
С той стороны; где сердце у людей.[359]

49. И, от Мадонны взор мой оторвавши,
За Ней узрел я в той же стороне.
Где был и вождь, меня к себе позвавший,

52. Другую быль на каменной стене.
И, обойдя поэта, к той картине
Я подошел, чтоб рассмотреть вполне.

55. На колеснице там влекла в долине
Чета волов божественный кивот,[360]
На ужас всем, не призванным к святыне.[361]

58. Пред ним, в семь ликов разделен, народ,[362]
Казалось, пел, и слух о гласе пенья
Твердил мне: – Нет! a взор мой: – Да, поет!

61. Так точно и о дыме всесожженья,
Там восходившем, ноздри и мой глаз
Меж да и нет вели друг с другом пренья.[363]

64. Царь-псалмопевец, сердцем веселясь,
Скакал там пред кивотом, кроткий видом,[364]
Быв и царем и не-царем за раз.[365]

67. В окне дворца являлась, пред Давидом,[366]
Жена его Мелхола, вниз глядя,
Как женщина, что не простит обидам.

70. И, от Мелхолы дальше отойдя,
Осматривать я стал другие лики,
Белевшие мне в очи близ вождя.

73. Увековечен подвиг там владыки,
Чьи доблести среди его римлян[367]
Григория подвигли в бой великий:[368]

76. То римский император был Траян,
И пред его конем, в слезах, вдовица
Рыдала в скорби от душевных ран.

79. Вкруг цезаря толпа, и ратных лица.
И всадники, и золотых орлов
Над ним по ветру веяла станица.[369]

82. Злосчастная, казалось, средь полков
– О, государь! – молила, – мщенье! мщенье!
Мой сын убит; казни его врагов!

85. И, мнилось, он в ответ: – Имей терпенье,
Пока вернусь! И та: – О цезарь мой! —
(Как человек, в ком скорбь в живом волненье) —

88. Вернешься ль ты? – A он: – Преемник мой
Исполнит долг! – Но та: – К чему указан
Другому долг, когда забыл ты свой!

91. И он на то: – Утешься; я обязан
Свой долг исполнить, прежде чем пойти:
Суд ждет меня, и жалостью я связан,[370]

94. Так Тот, Кому нет нового в пути,
Соделал зримыми все те вещанья,[371]
И чуда нам такого не найти.

97. Пока мне взор пленяли изваянья
Тех образцов смирения живых,[372]
Неоцененные Творца созданья,

100. – Смотри! Оттоль – но шаг их слишком тих![373]
Шепнул мне вождь, – толпы теней явились;
Где путь наверх, узнаем мы от них.

103. Глаза мои, хоть все еще стремились
Обозревать диковин целый полк,
Не медля тут к поэту обратились.

106. Смотри, читатель, чтоб в тебе не смолк
Глас доброго намеренья при мысли,[374]
Как тяжко здесь выплачивают долг!

109. Забудь жестокость казней, и размысли,
Что в судный день все ж кончатся они;
Зато тех мук последствия исчисли![375]

112. – Поэт, – сказал я, – то, что в вышине[376]
Там движется: мне кажутся – не тени,
Что ж именно – непостижимо мне.

115. И он на то: – Тяжелый образ пени,[377]
Сужденный им, к земле их так гнетет,
Что был и я смущен сперва не мене.

118. Вглядись же в них, и взор твой разберет,
Что там за люд под грудой камней в свалке:
Смотри, как в грудь себя там каждый бьет![378]

121. О, христиан род гордый, бедный, жалкий!
Вы, y кого так слаб духовный зрак,[379]
Что пятитесь назад стезею валкой![380]

124. Поймете ль вы, что человек – червяк,
Родившийся стать бабочкой небесной,
Когда на суд он прилетит сквозь мрак?[381]

127. Чем разум ваш кичится в жизни тесной?
Чем лучше вы неразвитых червей.
Не получивших полный вид телесный?

130. Как для подпоры крыш и галерей,
С сведенными коленами у груди,
Кронштейном служат образы людей,

133. На что глядя, в скорбь истинную люди
От мнимой той приходят: так убит[382]
Был сонм духов, мной узнанных в той груде.

136. Кто больше был, кто меньше камнем скрыт,
Смотря, какой взвален им груз на спину;
Но самый терпеливейший на вид

139. Твердил, казалось: большего не сдвину![383]