Снова и снова в своих стихах он возвращается домой в Норвегию, всегда с моря. И прекраснейшее выражение этого чувства запечатлено в написанном во время войны в эмиграции стихотворении "Новогодний привет Норвегии", там, где говорится о письме:
Не имеет конца и начала
То письмо, что мы пишем давно,
На бумаге - ни слова, ни буквы,
И не знаем, дойдет ли оно.
Мы писали его в пространство
Небосводу и волнам морским,
И никто не узнает дома,
Что письмо адресовано им.
И послушайте, как же он донес до нас это послание, которое не смог бы донести никакой почтальон:
Но сердца наши знают дорогу,
И мы сами его донесем.
Потом следует самый драматический момент:
В новогоднюю ночь на берег
Мы сойдем в густой снегопад,
Разойдемся по тропкам знакомым
Десять тысяч отважных ребят.
И наконец:
Детство наше, милое детство
Роща, улица, дом на холме,
Каждый двор, где детьми мы играли,
Нам дорогу укажет во тьме.
Пусть враги снимают карты
Не удастся им начертать
Ту страну, что вместе с дыханьем
Нам навечно оставила мать.
Все за нас - и крестьянский хутор,
И залив, и песчаный откос,
И слова, что живут в нашем сердце,
Что наш пращур еще произнес.
Разве мы собьемся с дороги?!
Мы по ней, и в грязи, и в пыли,
Много раз в веселье ходили
И за гробом однажды прошли.
Мы стремимся к тому, что любим...
Так весною в обратный путь
Перелетные птицы стремятся
Кто сумеет их вспять повернуть?!
Нам ребенок протянет руку,
Встретит мать, не знавшая сна.
Вот мы снова с тобою вместе,
Дорогая до боли страна!
(Перевод И. Миримского)
Впоследствии это соприкосновение моря и родины получило такое же убедительное, исполненное драматизма отражение в его военных репортажах, где он описывает плавание по Северному морю, вдоль берегов Норвегии. Ему казалось, что родная земля уже совсем близко, но это только обманчивое чувство тоски по ней. Но скоро этот миг наступит на самом деле. И это ведь одно из самых удивительных и противоречивых чувств, которые можно испытать: видеть родную землю и знать, что нельзя ступить на нее, хотя знаешь, что этот день придет. Чувство Родины как реально прочное и сказочно возвышенное и в своей глубинной сути наиболее подлинное по отношению ко всему остальному, тому, что называют миром, оно с самой ранней юности было преобладающим в его душе, и, каждый раз возвращаясь назад, как перелетная птица, он был опьянен сознанием, что он снова дома, в Норвегии.
Одно из самых прекраснейших выражений этого стремления к родине, тоски по ней мы встречаем в пьесе Нурдаля Грига "Поражение", созданной в 1937 году, когда революционер Делеклюз говорит: "Иногда я думал, как должны звезды любить Землю. Чем дальше они от Земли, тем сильнее тоскуют о ней".
Когда двадцатилетний Нурдаль Григ только вступил в литературу с небольшим сборником "Вокруг мыса Доброй Надежды", изображение жизни людей на море и в гаванях было не просто одним из мотивов его творчества. Завораживающий лейтмотив, потому что в нем скрывалась и тоска по родине, и предпосылки действия. Уже тогда зарождается у него тема письма и той головокружительной радости, которая возникает при мысли о возможности получения письма с родины, хотя, собственно говоря, уже в то время почтовые ведомства вполне обеспечивали доставку любых посланий в любую точку планеты. Вот что писал поэт:
Какая давняя дата!
Приглядываюсь к числу.
Норвежские синие марки
Приклеены в верхнем углу.
Ведь все нераскрытые письма
Таят в себе лучший ответ,
И радостно сердцу от слова,
Которого, может быть, нет.
(Перевод Д. Самойлова)
И уже тогда он был захвачен мыслью, что жизнь моряков - совершенно особенная жизнь по сравнению с жизнью людей, привязанных постоянно к определенному месту. Их дом - кубрик, то есть здесь они едят и отдыхают после вахты. Но отсюда же их мысли стремятся к настоящему дому. Таким образом, их сознание раздваивается. Их обыденная жизнь, в сущности, это выполнение конкретных обязанностей на борту корабля в борьбе со стихией или просто транспортировка грузов, и все же этой жизни не хватает осязаемости, присущей стабильному существованию, жизни на одном месте. Мысли их заняты одновременно и происходящим с ними сейчас и в то же время стремятся к родным корням. Если человек не видит перед собой постоянно ясную цель, то его существование потрясающе бессмысленно. Надо стремиться понять моряка, увидеть его таким, каков он на самом деле, - он тот, кто создает во многом основу жизни и благосостояния нашего общества.
Призыв в защиту прав моряков, обращенный ко всем, кто остается на берегу, к государственным чиновникам, судовладельцам, не является в этом раннем морском сборнике поэта конкретно выраженной социальной программой. Но она подразумевается. В этом сборнике, не совсем еще самостоятельном, написанном под влиянием Киплинга, содержащем в себе элементы самолюбования и упоения стихотворной формой как таковой, ощутимы тем не менее огромные потенциальные возможности поэта. Это особенно ясно осознаешь, когда перечитываешь его вновь, когда уже появились всходы из тогдашних семян. Теперь, по прошествии времени, с волнением видишь, как тесно связаны озарения тогдашнего двадцатилетнего поэта с осмысленным творчеством Нурдаля Грига - зрелого человека, творчество которого оборвалось, как и его жизнь, и потому оно представлено перед нами неполно, но оно существует - яркое и весомое.
Так обстоит дело. От неясного порыва к стране за морской далью, которая была ему дороже всего, потому что это была его отчизна, через бурное двадцатилетие, когда поэт только нащупывал свой путь, к сегодняшней зрелой поэзии борца пронес он тему родины в своем творчестве, и это стало его вкладом в борьбу за то, чтобы Норвегия из сказочной страны его мечтаний превратилась в реальную прекрасную страну для ее граждан.
И вот как он заканчивает строфу о письме в стихотворении "Новогодний привет Норвегии":
И когда отгрохочет битва,
Что в страдания ввергла весь мир,
Мы хотим, чтоб Норвегия наша
Обрела и свободу и мир.
До скончания века бездомным
Пусть насилие станет само,
И тогда мы до точки допишем
Недошедшее наше письмо.
(Перевод И. Миримского)
Мы подчеркиваем в нашем повествовании неразрывную связь Грига с морем как с истоком его биографии и будем к нему еще возвращаться. Это позволит нам более последовательно рассмотреть этапы жизненного пути поэта, вехами которого являются его книги, пути, который оборвала смерть в самолете над Берлином.
Нурдаль Григ родился в Бергене в семье преподавателя соборной школы Петера Грига и Хельги Воллан, дочери кистера Оле Воллана. Берген расположен, как известно, на берегу моря, но это не просто город у моря - это огромный норвежский порт, западные ворота страны, находившийся в свое время под властью немецких ганзейских купцов, от которой бергенцы героическими усилиями освободились. Бергенцы являются в чем-то наиболее "типичными" норвежцами, представителями той части населения, которая обладает ярким своеобразием и одновременно значительно приближается по характеру к европейцам. У города до 1910 года не было железнодорожного сообщения с восточной частью страны, и он во многих отношениях оказывался ближе к Ньюкаслу, чем к Осло. Младшие сыновья купцов с давних времен уезжали учиться в Англию, в Осло они уезжали гораздо реже. В толпе на набережной можно услышать весьма причудливые слова и выражения, занесенные сюда из западных стран и из портов всего мира. Запах моря в Бергене буквально ошеломляет, вызывает головокружение. Мальчишки - продавцы газет - в Бергене совсем другие, чем в серьезном Осло. Торговки рыбой здесь необычайно остры на язык, но их речь не лишена своеобразного изящества. Бергенцы всегда любили петь громко и старательно, при всяком удобном случае. Они всегда любили свой город, гордились собой и своей деятельностью. Улучшение железнодорожного сообщения и другие факторы, уничтожающие яркую неповторимость этого края, не смогли лишить бергенцев своеобразия, сделать их похожими на других норвежцев. Нурдаль Григ был истинным сыном своего города. Погода в Бергене и Вестланне переменчивая. Она проникла в плоть и кровь Нурдаля Грига. В студенческие годы, когда человеку около двадцати, почти каждый балуется стихами. Но Нурдаль Григ уже в этом возрасте осознал себя поэтом! Он знал это с присущей ему бергенской уверенностью, которая может не нравиться только завистникам, каковых, впрочем, хватает. Кроме того, у него была удивительно яркая внешность: он был очень высокий, даже долговязый, с необычайно приветливым выражением лица. В чем-то его облик сходился с нашим детским представлением о гордых вождях индейцев. С налетом аристократизма, слегка небрежный, но такой симпатичный, жаждущий деятельности, пожалуй, даже чересчур по сравнению с другими молодыми людьми, ведь многие из них чаще всего стараются прикрыться скепсисом, считая его признаком интеллектуальности.
