- Где твоя машина стоит? - деловито спросила она.
- Желтые "Жигули", номер "Леч-44-74", - сообщил Том.
- Я не хочу, чтобы девочки из отдела увидели нас вместе, - продолжала она. - Репутация у тебя не ахти, джентельмен... Сиди в машине и не высовывайся... Договорились, Том Лядинин?
Ого! Оказывается, очаровашка тоже о нем справки навела. Значит, любовь будет взаимная...
- Не тяни резину, - уже другим, властным, тоном сказал он, взглянув на часы. - Нам еще надо где-нибудь поужинать...
Когда он повернулся, чтобы идти к выходу, она насмешливо заметила:
- Между прочим, волчонок, меня зовут Люся...
Три дня живут на острове Важенка Кирилл и Евгения. Остров большой и холмистый. На холме - он как раз посередине острова - растут лишь одни сосны. Лес тут чистый, с высокими муравейниками, а вблизи берегов господствуют березы, осины, ольшаник. С трех сторон остров неприступный, бурелом, не дает возможности пристать к берегу. С одной стороны, где густо разрослись камыш и осока, находится маленькая пристань. У подножия холма под защитой толстых сосен стоит рыбацкая избушка, сложенная из ровных ядреных бревен. Когда Кирилл и Евгения впервые переступили порог, они были поражены чистотой и порядком, царившими в избушке. Пол подметен, у круглой печурки, сделанной из железной ребристой бочки, сложены наколотые дрова и даже нащипана лучина, тут же на скамеечке спички. На деревянной полке мешочек с солью, целлофановый пакет с сухарями, на веревке вяленая рыба. Есть закопченный чайник, стаканы, две алюминиевые тарелки. Такое впечатление, что в сторожке живет аккуратный хозяин, который на минутку вышел из дома за какой-то надобностью. Но вот они уже здесь четвертый день, а на острове еще никто не появлялся, если не считать сорок, ворон и еще какого-то пугливого пушистого зверька, однажды мелькнувшего в ближайшем кустарнике.
Крикливые сороки не боятся человека, подлетают к самой избушке и с любопытством смотрят на незваных гостей. Евгения стала их подкармливать остатками от обеда. Каким-то непостижимым образом сороки узнавали, когда они садятся за стол, и стали прилетать к избушке. Садились на ступеньки, заглядывали в окно и пронзительно верещали, будто требовали поторопиться и поживее вынести им еду.
Кирилл как-то насчитал шесть сорок. Для такого маленького острова вроде бы и многовато.
Дни стоят на редкость в этих краях погожие. К вечеру, когда низкое незаходящее солнце окрашивает горизонт в багровые тона, а легкие перистые облака нежно-розового цвета веером расползаются над зеркалом озера, становится так тихо, что слышно, как на вершинах сосен шуршат, потрескивают клочки тонкой красноватой коры, а в камышах ворочаются щуки. В это время сорок не слышно. Рыбалка здесь такая, что даже Евгения, никогда в жизни не ловившая рыбу, в первый же раз поймала полведра крупных окуней. На жерлицу, поставленную Кириллом на ночь, села щука, вес которой, они на глаз определили, не меньше шести килограммов. Посовещавшись, они освободили громадину от тройчатки и торжественно отпустили. Евгения на память о встрече мазнула охрой щучий хвост.
Кирилл рано утром и на вечерней зорьке удил рыбу, причем налавливал только для еды, днем забирался от комаров в сторожку и, видя в небольшое, с треснутым стеклом окно камыши и кусок озера, обрабатывал собранный в Клевниках материал. Он начал большую научную статью о фольклоре северян. Для того чтобы полностью написать статью, материала еще было маловато, но кое-какие выводы уже можно было сделать. Работалось здесь легко. Иногда он включал магнитофон и прослушивал запись своих бесед с жителями деревни, песни, частушки, сказания. Чтобы успеть записать на бумагу говор, он переключал магнитофон на замедленную частоту, и тогда голоса искажалась, становились гнусавыми и тягучими, но смысл можно было понять и перенести слова на бумагу.
Работая над статьей, он ловил себя на желании описать поездку по озеру, вечерние закаты, пение птиц по утрам и... красоту Евгении, не расстающейся с мольбертом и палитрой. Каждый раз ему приходилось вставать из-за грубосколоченного стола и идти ее разыскивать, чтобы вместе приготовить обед. Он мог бы и один, но с Евгенией веселее. Молодая женщина забиралась на холм - Кирилл уже заметил, что художница любила писать этюды с высоких мест, - и там самозабвенно работала. Она забывала не только о еде, но не замечала даже комаров, которые им обоим немало досаждали. Однажды вечером она пришла вся искусанная, один глаз заплыл, но упорно отказывалась втирать в кожу мазь.
Так они и жили на острове Важенка: он рыбачил и обрабатывал накопленный материал, она писала на холсте маслом. Евгения спала на единственной лежанке, а Кирилл на полу. Раздевались в темноте и забирались в спальные мешки. Всякий раз желали друг другу "спокойной ночи", и оба долго не могли заснуть. Сон не шел, в голову лезли разные мысли. Евгения тоже не спала. Иногда до него доносились ее тяжкие вздохи. Кирилл не понимал, что с ней происходит. Он любил ее все больше, и она этого не могла не почувствовать. Евгения была приветлива с ним, готова разговаривать на любые темы, кроме его чувств к ней. Эта тема была запретной. Когда он все-таки заговаривал, сразу замыкалась в себе, лицо, ее становилось страдальческим. Брала мольберт и уходила в глубь острова. И как ни прискорбно было себе в этом признаться, Кирилл стал склоняться к мысли, что он ей безразличен. Однажды на рыбалке сна сказала, что в ее жизни были двое мужчин: муж и еще один человек... Об этом человеке она больше ничего не пожелала говорить. И кто знает, может быть, он еще больше, чем муж, восстановил ее против мужчин?..
И не только в этом дело, главное в другом. Кирилл понимал, что он встретился с женщиной, непохожей на тех, с кем он встречался до нее. И у этой женщины свои понятия о любви, об отношениях с мужчиной. Это именно тот случай, когда не мужчина хозяин положения, в женщина. А если уступит лишь силе и напору, то между ними навсегда ляжет пропасть, которую ни ему, ни ей никогда не преодолеть.
А пока они каждый занимались своим делом, в полдень готовили вместе уху, жарили окуней, щук. Рыбные блюда им не надоедали. Много разговаривали. Евгения была начитанной женщиной, неплохо "ориентировалась" е литературе, искусстве, а что касается живописи, то на многое открыла глаза Кириллу. Ее любимыми живописцами были Ван-Гог, де Тулуз-Лотрек, Дега. В общем, французские импрессионисты и постимпрессионисты. Из русских классиков живописи признавала передвижников, особенно выделяя Саврасова и Федотова. Врубеля просто боготворила. Восхищалась миниатюрами Рокотова. Рассказала об истории создания портрета известного русского промышленника и мецената Саввы Мамонтова. Кирилл про такой портрет и не слышал. У Саввы был сын художник, который дружил с Врубелем, они даже вместе, кажется, в Киеве, расписывали храм, так этот сын внезапно умер, и Врубель написал удивительный по силе и экспрессии портрет убитого горем отца. Надо видеть страдальческие, почти безумные глаза Мамонтова на портрете, его напряженную нервную позу. Многие современники утверждали, что на портрете Савва Мамонтов не похож сам на себя, а на самом деле Врубель сумел так глубоко проникнуть в сущность этого человека, открыть в нем такие черты характера, которые были неведомы больше никому. Мамонтов очень ценил этот портрет и, даже когда разорился, не расставался с ним, как и с мраморной скульптурой, изображенной на портрете. Эту скульптуру ему подарил сын...
Евгения оказалась азартной рыбачкой, готова была часами сидеть с удочкой в лодке. Правда, большую часть улова она отпускала на волю. И вот сегодня они вместе поплыли на карбасе на другую сторону острова половить окуней. Там они облюбовали полузатонувшую корягу с осклизлыми ветвями, погрузившимися в озеро. Здесь обитали особенно крупные окуни. Быстрые, сильные, они мгновенно хватали наживку и топили поплавок. Евгения всегда садилась на корме рядом с Кириллом, она не умела нанизывать на крючок червей, и ему приходилось это делать и за нее. Солнце висело над озером, окрашивая его на горизонте в розовые цвета. У берегов же вода была черная, а на плесе свинцовая с зеленоватым оттенком. Яркая желтая полоса перечеркнула озеро пополам. Местами по воде пробегала легкая рябь, покачивались сонные чайки. Большая золотистая птица парила над островом. Иногда она издавала клекочущий негромкий крик, и тотчас из сосняка сердито откликались сороки.
Кирилл не стал бросать якорь, привязался веревкой к коряге. Пока он возился на носу, Евгения сплющенной с одного бока алюминиевой тарелкой вычерпала содна карбаса воду с блестками рыбьей чешуи. Устроившись на широком сиденье, они закинули удочки. Из глубины выскакивали крупные черные пузыри. Они неслышно лопались у самого борта. Какая-то невидимая птица басисто спрашивала: "Д-д-дать д-дуба? Д-дать д-дуба?" Это Кириллу так слышалось, а Евгении совсем другое: "Д-дальние д-дороги!" Можно было подумать, что птица ростом с гуся, такой у нее был густой и мощный голос. Каково же их было удивление, когда таинственный певец вылетел из бурелома совсем рядом с ними, на лету крича свою незамысловатую песню. Птаха была чуть побольше скворца.