Ознакомительная версия.
– Но… я обещала Вячеславу Кондратьевичу.
– Должна тебе официально заявить, что я с выпивкой завязала.
– Правда?
– Чистая правда. История с твоим отцом так подействовала на меня, что я решила с этим завязать.
– А как это связано – мой отец и ваша выпивка?
– Никак. Но я была в таком шоке, когда узнала… Что захотела что-то изменить в своей жизни. Причём, кардинально!
– Я рада за вас.
– И вот, завела себе котёнка.
– А Мотьку не захотели…
– Тогда я была морально не готова. А теперь у меня есть Степашка, есть о ком заботиться, так что не до выпивок…
Я уходила из этого дома со смешанным чувством грусти и облегчения.
* * *
Мама и сестрёнка были страшно рады мне. А вскоре пришёл с работы Фёдор.
– Здравствуй, – сказала я ему.
Он не ответил. На его скулах заиграли желваки…
И я поняла, что долго дома не проживу.
* * *
Сдаю на автопилоте летнюю сессию.
Дальше – творческая переаттестация. Все трясутся, волнуются, а мне как-то всё равно.
Комиссия заседает с утра до вечера. На ковёр вызывают по одному. Наконец, моя очередь. Захожу. В полной уверенности, что услышу сейчас слова о своей полной творческой несостоятельности. И вдруг – неожиданное:
– Ваш творческий руководитель Евгений Аронович Долматовский написал на вас прекрасную характеристику, – говорит декан факультета. – Он высоко ценит ваше творчество и очень доволен вами.
Евгений Аронович сидел тут же и улыбался.
Ну и ну!… Более того, Долматовский, оказывается, расстроен, что меня переводят в другой семинар. Неожиданно всех заочников от него забирают.
– Переводись на дневное отделение и оставайся в моём семинаре, – говорит Евгений Аронович. – Мне интересно с тобой работать.
– Но я же москвичка, а москвичей на дневное не берут.
– Ерунда это всё! Я тебе помогу.
– Но… отсиживать изо дня в день лекции?! Нет, это выше моих сил.
– Жаль, – говорит он. – Мне не хотелось бы с тобой расставаться.
– К тому же, надо зарабатывать деньги на жизнь.
– И где ты их зарабатываешь?
– В массовках на Мосфильме.
– Ну, это же несерьёзно! Бесперспективно. Тебе уже нужна профессиональная писательская работа. Могу тебя порекомендовать в любой журнал, какой хочешь.
– А что там делать?
– Писать статьи на заказ.
– Писать статьи на заказ?! Какой ужас!…
– Всё-таки ты удивительно несговорчивая и упрямая! – смеётся он.
– Да не в упрямстве дело, Евгений Аронович. Просто… если я начну писать на заказ, я уже не смогу ничего написать своего.
– Ты так думаешь?
– Я так чувствую.
* * *
Троица в Ухтомской. Отец Сергий. Он молится за меня.
Сижу среди берёз на погосте. Всё пронизано солнцем…
Теперь у меня есть отец Сергий и есть папа Серёжа…
Кроны светом полнятся
День зелёной Троицы…
Солнечная медь…
Храм румяный, розовый.
В храме – дух берёзовый
Отрицает смерть.
Попроси – откроется
Смысл зелёной Троицы –
И грядущих дней…
Лёгких слов кружение:
«Смерть – освобождение
Кроны от корней…»
* * *
Каждое утро езжу в Коломенское. Это ближе, чем до Ухтомки и до Новой Деревни.
Иду от метро на гору – улочками маленького села, оно ещё живо, село Коломенское… Петухи горланят… и не скажешь, что почти центр Москвы… дымки над трубами, ветви прогнулись под яблоками, плоды наливаются соком спелости…
* * *
Устроилась на работу – санитаркой в поликлинику, на углу Малой и Большой Бронной. Хорошая работа: приезжаю к семи, за час всё убрала, надраила – и свободна. И – в Коломенское, на литургию. Там служит отец Кирилл Чернецкий. Ещё один замечательный батюшка в моей жизни. Спокойный и мудрый. Доктор по своей первой профессии. Работал после медицинского института врачом в Загорской духовной академии. И – уверовал. Стал священником.
Теперь у меня есть папа Кирюша и есть отец Кирилл.
Оказывается, отец Кирилл когда-то в молодости был дружен с отцом Александром Менем, но уже много лет, как их пути не пересекались. Такая у обоих служба – окормлять огромную паству… Даже некогда повидаться со старым другом!
И теперь я вожу от одного к другому приветы: из Коломенского – в Новую Деревню, а из Новой Деревни – в Коломенское… Мне нравится быть «устным» почтальоном. И тот, и другой встречают меня теперь одинаковым вопросом: «Ну, как там отец Александр?», «Ну, как там отец Кирилл?»
* * *
Была в Новой Деревне. Как раз в тот же день туда приехал Александр Галич. Я его видела в тот день первый раз в жизни (и последний). Пожилой, усталый человек с грустными еврейскими глазами.
Они ходили втроём по дорожке мимо храма – отец Александр, Галич и композитор Николай Каретников. Я сидела на пеньке, дожидаясь, пока отец Александр освободиться, а они ходили туда-сюда, и отец Александр что-то горячо говорил Галичу, а тот слушал, печально понурив голову, он был выше отца Александра, а ему как будто хотелось быть ниже. Такой несчастный старый ребёнок, и на лице его была растерянность, нет, потерянность… И хотя отец Александр был лет на двадцать моложе Галича, но казалось, что как раз наоборот. Было видно, что возраст измеряется не годами. Это было именно так: отец наставлял сына.
Потом отец Александр благословил Галича, они обнялись и поцеловались. Галич и Каретников сели в «жигулёнок» и уехали. А отец Александр подозвал меня. Он был грустный.
– Скольких я уже проводил в эмиграцию…
– Уезжает всё-таки?
– Да, документы готовы. Приезжал прощаться…
* * *
Вернулась в Москву. Звоню Гавру:
– Галич уезжает! Уже скоро.
– Откуда ты знаешь?
– Приезжал в Новую Деревню прощаться.
– Бедный Алик! Он так хотел познакомиться с ним когда-нибудь и спеть ему свои песни…
– Может, ещё можно успеть это устроить – их встречу?
– Вряд ли Галичу сейчас до этого…
* * *
И всё же я решила попробовать. Позвонила Каретникову, мы с ним были хорошо знакомы, нас познакомил этой весной отец Александр. Каретников в то время писал музыку для фильма «Легенда о Тиле», и ему нужен был человек, который бы написал слова для песни. «Вот Маша, она поэт, пусть она вам и напишет слова», – сказал отец Александр. И мы уже начали работать над песней, но тут пришла открытка из Риги… И когда я вернулась, мне было как-то не до песен, и они там нашли кого-то другого…
Но телефон Каретникова у меня сохранился, и я решила воспользоваться им ради друга.
– Николай Николаевич, одному человеку ОЧЕНЬ нужно увидеться с Галичем. Это молодой бард Алик Мирзоян, он хотел бы спеть ему свои песни. На прощанье…
– Попробую уговорить его. Правда, ему сейчас не до этого…
И он его уговорил! Ведь Каретников был крёстным отцом Галичу, и отказать своему крёстному Галич не мог.
Через несколько дней звонит ликующий Алик:
– Маша! Я у него был! Я ему пел! Он меня благословил… И даже позвал на проводы.
* * *
Иду по улице Лавочкина к метро. Мимо проезжает шереметьевский автобус. У заднего окна – Гавр и Алик. Я машу им, но они не видят меня. Я вскакиваю в подошедший другой автобус и догоняю их уже в метро, у турникетов.
– Проводили, – говорит Алик. – Улетел… такой грустный был, прямо смотреть на него было больно…
– Особенно, когда его заставили показать крестик на груди, – говорит Гавр. – Это уже было за стеклом. Такая пантомима выразительная! Таможенник тычет ему в грудь пальцем, и Галич делает такой жест, как будто разрывает на груди рубаху, так рванул её, что пуговицы, наверное, отлетели… А на груди – золотой крестик. Видимо, таможенник требовал, чтобы всё вывозимое золото было включено в опись… и требовал показать…
Мы поехали втроём к Гавру, купили по дороге бутылку кислого, как уксус, сухого вина, сидели на кухне, пили эту кислятину, Алик пел, а я плакала. Мы чувствовали, что закончилась целая эпоха в нашей жизни, в жизни всей страны. Так же, как когда умер Высоцкий. Алик пел свою самую грустную песню:
На Васильевский остров
Я приду умирать…
Гавр сказал:
– Теперь у нас нет Галича, но зато есть Алич! Алич Мирзоян.
Мы грустно посмеялись.
* * *
Захожу иногда к отцу Димитрию Дудко. Беру у него книги – почитать. Соловьёва, Бердяева. Говорит, что у него большие неприятности из-за его субботних бесед в храме – знаменитых на всю Москву «Вечеров вопросов и ответов».
Ознакомительная версия.
