— Обсудите с Майроном ваши теории. Он настоящий ученый, не то что я, и может подбросить вам пару-тройку идей.
— Новые теории? — с живостью откликнулся Кригман. Жадность его до науки была так же велика, как и жажда хорошего вина и хорошей жизни. Благодаря волчьему аппетиту голова и грудь у Кригмана сблизились, крупное смуглое лицо осело в плечи, отвислые подбородки поглотили узел галстука. Три дочки — у каждой свой оттенок узорчатой пастельной блузки и мешковатых коричнево-желтых штанов — окинули Дейла критическими взглядами и поспешили в гостиную. Смотреть и впрямь было не на что. Дейл выглядел ужасно и чувствовал себя ужасно: внутри его точил червь.
— Погодите, приятель, — сказал Дейлу Майрон. — Без бокала в руке теории не воспринимаю.
В гостиной Кригманов встретили театральные объятия Эстер. Глаза Дейла (их холодная голубизна немного потеплела с тех пор, как мы познакомились) устремились поверх моего плеча на его любовницу в роли жены и в нарядном, с оборками платье, но я задержал его в передней у скамьи, заваленной грудой богословских книг, как будто волны потревоженной веры достигли и моего порога.
Я нагнулся к его уху и спросил заботливо-заговорщическим тоном, каким разговаривают с больным:
— Ну и как — движется?
— Простите, вы о чем? — Глаза Дейла потускнели, и, не поворачивая головы, я видел, как в зеркале заднего вида, что Эстер выходит из поля его зрения.
— О вашем проекте, — настойчиво пояснил я.
— А-а... выявляются кое-какие интересные вещи. Правда, я еще не выработал единой методологии... может быть, недельки через две-три, когда у дневной смены кончится аврал...
— К июню от вас ждут что-нибудь весомое, — напомнил я ему, — чтобы продлить грант.
Дейл отвел взгляд от гостиной, где могла появиться Эстер, и глянул мне, своему другу и врагу, прямо в глаза. Я чувствовал, как он напрягся, как старается быть честным.
— Может быть, его и не стоит продлевать, профессор Ламберт. Может быть, вся эта затея мне не под силу...
— Чушь, — возразил я. — Вздор. Вы убедили даже меня, а я с пятнадцатилетнего возраста считаюсь оголтелым физеистом... Кстати, как вам показались кригмановские девицы? Может быть, слишком молоды, но что-то подсказывает мне, что вы любите молоденьких. — То была порядочная пошлятина, но вечеринки развязывают язык, часто и не такое услышишь даже от хороших людей.
— Не успел разглядеть их как следует. Но на первый взгляд довольно стандартны. — И новый прилив откровенности: — И особого желания обсуждать с их папашей мои теории тоже нет. Мне и самому они сейчас кажутся странными...
В его вьющейся каштановой шевелюре, падающей на лоб, вероятно, чтобы скрыть редеющие виски, я с удивлением заметил несколько седых волосков, совсем немного, но тем больше они бросались в глаза.
— Чушь и вздор, — повторил я грубовато-добродушным тоном, как старший и хозяин дома. — У Кригмана светлая голова, он все на лету схватывает.
Бедный Дейл!
Он садится на диванчик. Ему нехорошо. В верхней части желудка, там, где он соединяется с пищеводной трубкой, его точит червь: начинается язва. Он смотрит на Эстер, летающую на каблуках взад-вперед сквозь гул гостиной, его душит ощущение глубокой несправедливости в основе вещей, несправедливости, несовместимой с его внутренним законом, Cesetz. Сегодня моя жена надела не изысканный, игристо-переливчатый зеленый бархат, какой был на ней в День благодарения, а веселенькое, в желтых тонах платьице, с рукавами и подолом, отороченными пышными оборками, и перехваченное пониже пояса, по бедрам, черными полосками, так что издали ее можно было принять за огромного шмеля. Неужели эта быстрая живая женщина, с подчеркнутой серьезностью исполняющая обязанности хозяйки дома, могла лежать, раздетая, на его узкой койке в комнате, где пахнет ношеными кроссовками и соевым соусом? Неужели эти бедра, обернутые в желтое с черным, действительно раздвигались в порывах страсти, открывая темно-розовое отверстие в заднем проходе? И этот накрашенный рот, из которого неумолчно льются любезности, — неужели эти губы засасывали его вспухший, с венозными прожилками член? Нет, это был сон, мрачные видения Босха, запечатленные на потрескавшихся полотнах, бесценные картины ада на стенах музеев с изощренными системами сигнализации. Моего бедного Дейла наполняет яростное чувство собственника, неосуществимое желание вырвать Эстер из сплоченной солидной социальной среды, куда поместил ее я, и продлить на всю оставшуюся жизнь те немногие часы экстаза, которые она так неосторожно подарила ему в силу личных причин, а причины, как и все другое в нашем подлунном мире, отнюдь не неизменны. Те две недели, что Пола частично провела у нас, свиданий на третьем этаже не было. Последний раз любовники расстались, не условившись о следующей встрече. Перед Дейлом разверзлась пустота, существование без Эстер, и сейчас ее взгляды выдают раздражение тем, что он пожирает ее глазами и это может взять на заметку цвет академической науки.
Ричи чувствует в Дейле собрата-сироту и подсаживается к нему за стеклянный столик. С приходом весны из камина выгребли золу, и теперь в его черном зеве стоит ваза с пионами. Несколько лепестков опали и темнеют по краям.
— Что новенького, Ричи? — запинаясь, спрашивает Дейл. — Как успехи в математике?
После пасхальных каникул они не занимались — его любовница подавала знак угасания страсти.
— Провалился на двух последних опросах, — признается подросток, слишком расстроенный, чтобы искать оправдания. — Я думал, что разобрался в этих дурацких основаниях, но, наверное, не очень. Там надо множить одно на другое, а что — не помню. Мама говорит, я не научился как следует читать.
— Читать?
— Ну да... А где же ваша подруга?
— Какая подруга?
— Верна. Которая подбрасывает нам свою девочку. Она мне нравится. С ней весело.
— Весело?
— Папу всю дорогу дразнит. А он и не замечает.
— Она мне вовсе не подруга. Мы с ней просто друзья. Может, потому ее и не пригласили, что дразнит?
— Не-е. Ее мама не любит.
— Не любит мама? — Простое упоминание Эстер заставляет Дейла слегка вздрогнуть. Он чувствует, как каждая клеточка его существа разбухает от любви, она проступает даже на коже, как проступает на экране электронная таблица — слева направо, сверху вниз. — Почему, как ты думаешь?
— Считает, что она дешевка. Даже запрещает мне с ней разговаривать, но я все равно разговариваю, когда она приносит или забирает Полу. Один раз я даже показал ей несколько номеров «Клуба». Она засмеялась и говорит, что эти девчонки на самом деле не такие сексапильные, они просто притворяются. Говорит, это эксплуатация женского тела.
Дейл думает о притворстве вообще и о притворстве женщин. Неужели Эстер притворяется? Нет, это невозможно. Он сгорает от стыда за такое предположение. Ему хочется спрашивать и спрашивать этого мальчика о его матери, о том, как она выглядит по утрам, что ест на завтрак, но он решает, что это тоже будет эксплуатация, и меняет тему:
— Как тебе Пола?
— Настырная, — отвечает мой сын, — уж такая, наверное, уродилась. И цвет лица у нее чудной, тоже, наверное, такой уродилась. Я учу ее всяким штукам — как нажимать пульт дистанционного управления на видеокассетнике, например. Она понятливая.
Дейл гадает, не будет ли Ричи учителем или священником. Математика из него не выйдет, это точно. У паренька есть свои недостатки, зато он добрый. Одни люди умеют обращаться с людьми, другие с вещами, думает Дейл, сам он лучше обращается с вещами, начиная с того игрушечного поезда. Персонификация вещей — такая же большая ошибка, как и овеществление людей. Да, совершена какая-то ошибка.
К ним подходит Эстер. Полоски на ее платье отражаются в глазах у Дейла. Он не осмеливается поднять глаза, он не смотрит на сердито надутую верхнюю губу и точеный, но пообмякший с возрастом подбородок.
— Дорогой, — говорит она по-матерински Ричи, — будь добр, пойди помоги девушкам разнести закуски. Им бы только похихикать. А если цыплячья печенка в беконе остынет, противно будет в руки взять, не то что в рот.
Замечание насчет печенки касается скорее Дейла. Он в надежде поднимает голову. У нее вопрошающий взгляд, как если бы он был непонятной царапиной на слайде.
— Вам, вижу, скучно?
— Нет, что вы! Замечательная вечеринка. Приятно видеть столько людей в доме. — Его ответ звучит напоминанием о тех днях и часах, когда дом был в распоряжении только их двоих, как в распоряжении Адама и Евы была пустыня.
Ее губы складываются в розочку.
— Предпочитаю более тесную компанию, — говорит она светским тоном, но совсем негромко, так, что, кроме него, ее никто не слышит.
Она все еще любит и желает его. Дейл с воодушевлением вскакивает на ноги. Это промах. Ее охватывает легкий испуг от его роста, его размеров, от того, что со стороны они смотрятся как пара.
