горело на ее золотистых, убранных наверх волосах, падавших на лоб безыскусными кудряшками, что придавало ей несколько не по возрасту девичий вид. Кэсс пыталась таким способом скрыть худобу своего тонкого личика. Под огромными глазами обозначилась сетка мелких морщинок, а яркий солнечный свет выдавал, что она несколько злоупотребляет косметикой. Эти приметы, а также печальный изгиб рта и подбородка, открывшийся ему, пока она, опустив глаза, стояла молча у бара, безошибочно говорили, что Кэсс начинает стареть. Она как-то потускнела – словно какой-то холод сковал ее.
– Что будешь пить? Джин, водку, бурбон, виски или пиво? А может, текилу? – Она смотрела на него, улыбаясь. Улыбка была искренней, но усталой: в ней отсутствовало прежнее веселое озорство. На шее тоже протянулись тонкие морщинки, которых раньше не было.
Все мы стареем, подумал он, и как быстро…
– Думаю, виски. От джина я быстро пьянею, а, кто знает, может, этот вечер что-то сулит мне.
– Узнаю предусмотрительного Эрика, – сказала Кэсс. – А какое?
– В Париже, когда заказывают виски – а, надо сказать, я долго не осмеливался этого делать – всегда имеют в виду шотландское.
– Ты полюбил Париж? Наверняка полюбил, ты ведь так надолго в нем задержался. Расскажи мне о нем.
Она наполнила две рюмки, подошла к нему и села рядом. Издалека донесся приглушенный звоночек – дзын!
Как долог путь, – пела Бесси, – но я обязательно дойду до конца.
– Теперь, когда я уже здесь, – сказал Эрик, – он не кажется так уж долог. – Он вдруг оробел: когда Кэсс спросила, полюбил ли он Париж, первой мыслью было: конечно, ведь там Ив. – Париж, грандиозный город, прекраснейший и… мне там было хорошо.
– Это видно. Ты выглядишь счастливее, чем прежде. Весь светишься.
Она произнесла эти слова очень непосредственно, с грустной понимающей улыбкой, как если бы знала причину, по которой у него такой счастливый вид.
Эрик опустил глаза, но тут же снова их поднял.
– Это солнечные блики, – сказал он, и оба рассмеялись. Затем прибавил, не удержавшись: – Я действительно был там очень счастлив.
– Надеюсь, ты вернулся не потому, что перестал быть счастливым?
– Нет. – А дойдя, пожму руку другу. – Один юноша… француз, который считает себя ясновидцем, – Эрик улыбнулся, потягивая виски, – убедил меня, что, сыграв роль на Бродвее, я стану звездой. Я всегда пасую перед тайным знанием, а уж спорить с французами совсем не берусь. И вот я здесь.
Кэсс рассмеялась.
– Никогда бы не подумала, что французы подвластны мистике. Мне казалось, все они горячие приверженцы логики.
– Логика французов удивительно проста. Все, что они делают, по их мнению, логично именно потому, что это делают они. В этом неоспоримое преимущество их логики.
– Ясно, – вновь рассмеялась Кэсс. – Надеюсь, ты хоть прочел пьесу, а не просто последовал совету своего ясновидящего друга? Хорошая роль?
– Лучшая из всех, что были у меня до сих пор, – ответил он, немного помолчав.
Снова послышался звоночек машинки. Кэсс закурила, предложила сигарету Эрику и поднесла огонь.
– Думаешь осесть здесь или вернешься в Европу?
– Пока, – быстро проговорил он, – я не собираюсь возвращаться, хотя окончательное решение зависит от того, насколько успешно все сложится с ролью.
Кэсс почувствовала его нежелание распространяться на эту тему и мгновенно заговорила о другом:
– Мне хотелось бы присутствовать на репетициях. Я могла бы выполнять разные поручения, готовить тебе кофе и все такое. И тогда у меня появится чувство, что и я в меру сил способствовала твоему успеху.
– А почему ты решила, что будет успех? – улыбнулся он. – Кэсс, ты прелесть. Наверное, жены знаменитостей другого варианта просто не могут себе представить.
Рыдая и плача, роняя слезы на землю.
В их общении оставалась некоторая натянутость: оба знали причину, по которой он так неожиданно покинул Нью-Йорк, резко оборвав здесь свою театральную карьеру. Эрик представил себе в мечтах вечер премьеры и подумал: «Там будет Ив». Эта мысль взволновала его и одновременно успокоила. Впервые с тех пор, как сошел с парохода, он почувствовал себя в безопасности. До этого момента, даже болтая с Кэсс, он ощущал некоторое беспокойство. Уши его до боли жаждали слышать рядом шаги Ива: все остальные звуки ощущались как абсолютно бессмысленные. Рыдая и плача, роняя слезы на землю. На какое-то время Ив ушел из его жизни, оставив вместо себя яркое пятно, оно слепило, заслоняя от Эрика остальные лица. Он взглянул на Кэсс, его мучило желание рассказать ей об Иве, но он боялся, не зная, с чего начать.
– Скажешь тоже, жены знаменитостей! – воскликнула Кэсс. – Как бы мне хотелось разрушить этот миф! – Она всматривалась в лицо Эрика, потягивая виски, но, похоже, не ощущала вкуса спиртного. Я в конце пути, но терзания не оставляют меня. – Ты производишь впечатление уверенного в себе человека, – сказала она.
– Вот как? – Он был до крайности удивлен, но и обрадован. – На самом деле это не совсем так.
– Я хорошо помню, в каком состоянии ты уезжал. Хуже трудно представить. Все мы тогда беспокоились… я беспокоилась, что станет с тобой. Но сейчас ты в полном порядке.
– Да, – согласился он, зардевшись под ее пристальным взглядом. – Я не чувствую себя больше несчастным. Но и теперь не знаю, чего достигну.
– Зрелости, – серьезно проговорила Кэсс. – Вот чего ты достигнешь. Уже достиг. – И она снова обласкала его своей печальной, удивительно сердечной улыбкой. – Очень приятно видеть такое, даже немного… завидно. А я не многим завидую. Не помню, когда в последний раз испытывала подобное.
– Как странно, что ты мне завидуешь, – сказал Эрик и, поднявшись с дивана, подошел к окну. За его спиной звучал горестный и величественный плач Бесси и как-то значительно молчала Кэсс. Эрик понимал: ей тоже есть что сказать ему, но не догадывался, что именно. Доверять нельзя никому, значит, твой удел одиночество. Уставившись на воду, он спросил:
– А каким был Руфус… перед смертью?
И почти сразу же прибавил, повернувшись:
– Я не собирался задавать этот вопрос, но, думаю, мне надо знать.
Ее лицо, наперекор легкомысленным кудряшкам, стало задумчиво-сосредоточенным. Губы дрогнули, словно от боли.
– Кое-что я написала тебе в письме, – сказала она. – Но, не зная, в каком ты находишься состоянии, боялась обрушить на тебя лишнее страдание. – Она затушила сигарету и закурила новую. – Он очень страдал… ты знаешь. – Она помолчала. – По сути, мы были с ним не очень близки. Вивальдо знал его намного лучше.
Эрик почувствовал неожиданный прилив ревности: Вивальдо!
– Редко виделись. У него был роман с одной южанкой, из Джорджии…
Обретя заново моего давно потерянного друга, я могу остаться дома.
– Об этом ты не писала, – сказал он.
– Не писала. Он плохо с ней обращался. Часто бил…
Эрик смотрел на женщину, чувствуя, что бледнеет: ему вспомнилось больше, чем он того хотел, а пробудившиеся в душе неведомые и невидимые силы ставили под угрозу его надежды, в том числе надежду на безопасность. Он видел перед собой лицо Руфуса,
