бросали на нас взгляды, которые я хорошо помнила по их раннему детскому возрасту. Они словно говорили: если все может быть забыто и прощено, мы опять станем вести себя хорошо. Называли Альфреда «отец» и просили его рассказать про Европейскую армию. Спрашивали меня, какие книги я прочитала; я буквально ожидала услышать: «Были ли вы недавно за границей?» – обычное начало беседы с малознакомыми людьми. В общем, были приветливы и внимательны по отношению к дяде Мэттью и обсуждали охоту, на которую собирались поехать. Его старое лицо светилось, потому что когда-то тот дом принадлежал его родственнику и он гостил там много раз.
– Кому он принадлежит теперь?
– Отцу нашего друга Бигля. После войны он сколотил девять миллионов.
– Как благословенный Жак Одино, – пробормотала Норти себе под нос.
– Правда? В Сэлли-Бедс надо быть начеку, когда охотишься на холме. Однажды Феллер чуть не изрешетил меня там. А где сегодня вечером ваш Фонзи?
Смущенные взгляды.
– Уехал в Москву, – сказала Норти.
– Зачем ему это? Мы с Пэйном закусывали в заведении, где обедают таксисты. У них нет таких мест, как у нас; это просто кафе. Пища вполне подходящая. Мы там разговорились с русским, он был недоволен своим правительством – вы не поверите, какие вещи он нам рассказывал. А молодой Фонзи – галантный парень. Он дал мне много своих пластинок, подписанных. Конечно, подпись ничуть их не улучшает – в том смысле, что ее все равно не слышишь, – но он, бесспорно, сделал это от души.
– Чем вы занимались сегодня, дядя Мэттью?
– После ланча мы пошли в музей. Видели куртку старика Фоша [135], много чучел лошадей и несколько картин сражений, которые нам очень понравились. Затем я вернулся сюда узнать, не намечается ли коктейльная вечеринка, но вас не было дома.
– Ох, да! Это же был национальный праздник, нам пришлось уйти.
– Не важно. Я все равно изрядно устал.
После обеда он сказал, что пора спать и лучше он с нами попрощается.
– Завтра нам рано вставать – я не буду будить тебя утром, Фанни. Знаю, что от тебя никогда не было толку до семи часов, а я хочу выехать в половине шестого. Огромное спасибо. Мы с Пэйном получили удовольствие.
– Приезжайте еще, – улыбнулась я.
Все трое мальчиков получили приглашение погостить в Буадормане. Перед их отъездом я собрала в кулак всю свою храбрость, чтобы провести так долго откладываемую беседу с Фабрисом. Это был момент, которого я всегда страшилась, ведь мне предстояло рассказать ему, кто был его отцом. Он знал, что его матерью была моя кузина Линда, и, наверное, считал, что его отцом был ее муж Кристиан Тэлбот, чью фамилию он носил. Фабрис никогда не видел Кристиана и не проявлял к нему никакого интереса, и поскольку не задавал вопросов, я не поднимала эту тему.
– Фабрис, дорогой, сейчас тебе шестнадцать лет…
– Да.
– То есть ты совсем взрослый. Фактически теперь ты самостоятельно распоряжаешься своей жизнью, ты уже не ребенок. Полагаю, я могу поговорить с тобой откровенно.
– Если это выговор, не лучше ли мне позвать Чарли?
– Нет. Выговор не делают в присутствии третьих лиц. Я просто хочу побеседовать о твоих родителях. Я ведь говорила тебе, что твоей матерью была моя дорогая кузина Линда.
– Да. А моим отцом был сын этой старой женщины, к которой мы едем в гости.
– Да, но как ты узнал?
– Мама! Конечно же, я знаю с девяти лет – с того самого момента, как впервые увидел Сиги в Истерфилдсе. Он слышал, как няньки рассказывали друг другу, когда думали, будто он спит.
Я опешила. Такие же эмоции переполняют матерей, которые обнаруживают, что их дочери с самого детства знают, откуда берутся дети. С одной стороны, хорошо, что мне не пришлось пускаться в долгие объяснения. С другой – я все-таки огорчилась, что Фабрис все годы скрывал это от меня.
– Значит, Сиги, – вздохнула я. – Ладно. Так что, дорогой, будь приветлив со своей бабушкой.
– Тогда она сможет усыновить меня и оставить мне кучу денег?
– Какой же ты бесчувственный…
Но я понимала, что молодые люди часто напускают на себя бесчувственный вид, поскольку на самом деле они очень ранимые.
– Сиги думает, мы сумели бы организовать синдикат по выуживанию из нее всего, что удастся, – продолжил Фабрис. – Она может занять в нашей жизни место Янки.
– Удачи вам! – усмехнулась я. – Полагаю, герцогиня в состоянии о себе позаботиться, так же как и Янки. Вы, мальчики, не так умны, как вам кажется.
– Ошибаешься, мама.
Они прогостили в Буадормане неделю и вернулись в прекрасном настроении, отлично проведя время. Одино каждый день водил их на охоту, а Жак Одино, державший в ближайшем аэроклубе небольшой самолет, позволил им прыгать из него с парашютом. По вечерам они слушали, с настоящим, непритворным интересом, бесконечные рассказы герцогини о ее семье и истории Буадормана. Они делали записи эпизодов, подходящих для включения в свето-звуковое шоу и другие представления для туристов, которые планировали выпускать там следующим летом. Жаку Одино предназначалось заниматься техническими деталями, Сиги предстояло стать агентом по рекламе в Париже, тогда как наши мальчики, в сотрудничестве с Бэзилом и Дедулей, должны были обеспечивать бесконечный поток британцев. Прекрасному Буадорману было явно предначертано однажды стать французским Вобурном [136]. Поскольку эта деятельность едва ли могла навлечь на мальчиков неприятности и легко сочеталась с учебными занятиями, я радовалась. Жак Одино, молодой и энергичный, похоже, за одну неделю оказал на них гораздо больше влияния, чем мы с Альфредом за всю их жизнь. Они только о нем и говорили. Он заявил, что они должны очень усердно трудиться и сдать все экзамены, которыми донимают современного ребенка. Затем он возьмет их в свой бизнес, и они будут счастливы. Что же касается герцогини, то, по словам Валюбера, она призналась, что Фабрис оправдал ее ожидания. Увидев дядю Мэттью, она сразу поняла, что семья bien [137]. Вскоре и сам Фабрис завоевал сердце герцогини сходством с ее покойным сыном и демонстрацией прекрасных манер. А завещание было, кажется, уже изменено в его пользу.
После Рождества Филип был командирован в Москву. По-моему, все либо уже уехали, либо направлялись туда. Месье Буш-Бонтан, в меховой шапке, вел в Кремле переговоры с господином Х.; французские газеты были полны сообщений о России. Ни одна фотография не обходилась без ее луковицеобразного купола. Во второй день Рождества, во время снежной бури, на пути между Омском и Томском родился ребенок Дэвида и
