Потом он изменился. Сам не мот сказать почему. Один за другим умерли его родители. Потом пришло известие, что пропала его сестра: то ли погибла, то ли сбежала с кем-то, правды так он и не узнал. А тут надолго слегла Аппаямма. И все это — за четыре года.
С тех пор он ни разу не поднимал руки на жену. Ворчал иногда, и только. Ей было тогда тридцать пять, ему — сорок. Они прожили пять лет довольно мирно. Это было самое счастливое время в его жизни.
Как-то вечером они лежали на полу хижины. За дырявой занавеской спали дети. Там горел тусклый огонь: Аппаямма на время притушила его.
Аппаямма печально проговорила:
— Так я и умру, а мое желание не исполнится.
Девуллу не мог разглядеть ее лица, только глаза блестели в темноте.
— А что ты хочешь? — Он вытянул ноги и задел грязные тарелки в углу. Они звякнули.
Аппаямма испуганно вскочила и заглянула в дырку на занавеске. К счастью, никто из детей не проснулся.
— Потом скажу, — придерживая подбородком край сари, она торопливо застегивала кофточку.
Девуллу потянул ее за юбку, она упала на колени и чуть не вскрикнула: каждое резкое движение отзывалось сильной болью где-то в животе.
— Выйдем на улицу, скажу. — Она с трудом поднялась.
Аппаямма увеличила огонь в лампе, сняла занавеску, которую вешала, чтоб дети не увидели их, постелила себе на полу, а Девуллу — на улице, рядом с хижиной. Потом она поправила тряпки, которыми были накрыты дети, вышла и села недалеко от дома.
Луна светила тускло в ту ночь. Мир был погружен в сон.
Уже двадцать лет, как они живут вместе. После того как умерли его родители, у дома освободилось место для топчана. Но топчан отца после его смерти вынесли и сожгли, поэтому Девуллу спал прямо на земле.
Девуллу растянулся на подстилке, прикрывшись обрывками старого сари. Сон волнами наплывал на него.
Он повернулся к жене:
— Что ты хотела оказать?
Аппаямма некоторое время молчала, словно не решаясь заговорить.
— Я хотела бы всю ночь провести вместе с тобой в одной постели, — наконец сказала она так тихо, что он с трудом разобрал ее слова.
После свадьбы Девуллу и Аппаямма лишь три ночи провели наедине. Вся семья Девуллу — его отец, мать, братья с женами и незамужние сестры — ютилась тогда в этой жалкой лачуге. Бесконечные роды, болезни, ссоры и драки — и так день за днем, в холоде, в грязи, под дождем, сочившимся сквозь прохудившуюся крышу. Спали вповалку на полу, одетые. Среди ночи то одна, то другая супружеская пара просыпалась. Они прислушивались, все ли тихо кругом, тихонько подбирались к лампе и гасили свет. Под прикрытием темноты, спрятавшись за занавеской из мешковины или просто в углу за топчаном, задерживая дыхание, давя клопов и отмахиваясь от москитов, наспех утоляли они свою страсть, словно совершая что-то позорное и недозволенное.
Девуллу давно уже привык к этому, а вот Аппаямма, оказывается, мечтала о другом.
Она часто подолгу простаивала перед строящимися домами. Они поражали ее своими размерами. Однажды она подрядилась в богатый дом белить стены. Работала она там всего один день, но потом долго вспоминала: комнат столько, что и не перечесть, мягкие кровати, диваны, всюду чисто, и живут только муж, жена и двое детей.
В молодости Аппаямма еще надеялась, что и у них будет когда-нибудь свой, пусть совсем небольшой домик, но теперь ее мечта была намного скромнее.
Девуллу стало жаль Аппаямму. Он честно старался выполнить ее просьбу, но ничего не мог придумать. А вскоре Аппаямма умерла, и ей уже ничего не было нужно.
Девуллу тяжело вздохнул: нет на свете ничего страшнее бедности, нет ничего более жестокого. Он снова вспомнил сегодняшних парня и девушку.
Девуллу вышел на главную улицу. По бокам ее стояли каменные дома, словно демоны, присмиревшие после ночных безумств. Высоко в тихом небе висела луна. На перекрестке ярко светились огни лавчонок и кафе. В их свете тенями двигались люди. Подъезжали усталые рикши и выстраивались в очередь.
* * *
Нукарадзу понял, что получить комнату в гостинице нет никакой надежды, и пошел прочь. В душе его закипела бессильная ярость. Он не раз уже испытывал подобное чувство.
Когда он еще учился в школе, проводился конкурс детского рисунка к дню рождения Неру. Нукарадзу получил на нем премию.
Всех победителей выстроили в ряд. Среди нарядных, как куколки, мальчиков и девочек Нукарадзу показался себе пугалом. Он хотел выбежать из ряда, но учитель не пустил его.
Нукарадзу не помнил точно, кто был председателем на этом торжестве, но это был какой-то важный чиновник. Он вручал каждому подарок, а потом пожимал руку.
Подошла очередь Нукарадзу. Председатель, разговаривая с кем-то, взял со стола подарок, привычно улыбнулся и лишь тогда взглянул на Нукарадзу.
Мальчик увидел, как улыбка исчезла с лица председателя. В замешательстве Нукарадзу спрятал было руку за спину, но тут же, спохватившись, решительно протянул ее вперед. Но председатель не подал ему руки. Словно желая научить Нукарадзу хорошим манерам, он сложил руки в приветствии и быстро потянулся за следующим подарком.
Второй случай произошел в доме его друга. Нукарадзу в то время был вратарем футбольной команды, а капитаном был его друг, мальчик из брахманской семьи. Как-то после игры они вместе шли домой и разговаривали. Дойдя до их дома, Нукарадзу остановился. Ему очень хотелось пить. Он подозвал младшего брата своего друга, игравшего в саду, и попросил принести ему воды.
Через минуту он услышал голос их матери:
— Кому нужна вода?
Узнав, что вода для Нукарадзу, она закричала сыну:
— Поставь стакан на место, возьми кружку[3].
Друг рассказывал ему что-то, но Нукарадзу уже не слушал его. Он быстро попрощался и пошел прочь.
— Ты же воды просил! — кричал ему вслед мальчик, но Нукарадзу не обернулся.
Происходили в его жизни и другие неприятные события, но он легко забывал о них. Только эти два случая навсегда оставили рану в его сердце.
Нукарадзу рос в бедной семье и поэтому, не доучившись, пошел работать на фабрику. Место было хоть и скромное, но хорошее. Мысль об учебе он тоже не оставил: собирался в ближайшее время взяться за учебники и сдать экзамен за среднюю школу.
Нукарадзу дрожал от восторга, когда произносилось слово «родина», обожествлял Махатму Ганди и Неру. Он с благоговением относился к женщинам, очень любил музыку, часто ходил в кино.
Насколько соседям правились поведение и характер Нукарадзу, настолько же они пугали его мать. Отец его к этому времени совсем спился, старшие братья Нукарадзу тоже выпивали достаточно. Матери казалось странным, что он не пошел по их стопам.
Началась война с Пакистаном. Нукарадзу был как в горячке: говорил, что ради родины надо всем жертвовать, даже своей жизнью.
Мать была в ужасе. Она грозила, что повесится, если он вступит в армию, кричала, уговаривала. Наконец она согласилась, чтобы он вступил в ополчение, но решила побыстрее его женить. Нукарадзу сначала был недоволен, что за него сватают деревенскую девчонку, но, увидев ее, ворчать перестал. Через полгода после свадьбы Аммаду достигла зрелости и пришла в дом к мужу.
Война с Пакистаном начала затихать. После того как Нукарадзу начал служить в ополчении, патриотизм его немного поутих. Вскоре он перестал читать журналы и ходить в клуб.
После первой ночи с женой все мысли его были заняты одним — как бы провести вечер и ночь вдвоем с Аммаду. Ему не требовался номер в шикарной гостинице, подошла бы просто отдельная чистая комната.
Три месяца он отказывал себе во всем и копил деньги, уговаривал Аммаду, придумал какую-то небылицу, чтобы мать разрешила, им не ночевать дома одну ночь. И после всего этого…
Нукарадзу опомнился, лишь дойдя до окраины города. Аммаду послушно шла за ним.
Их обогнал рикша. Заметив запоздалую пару в этом глухом месте, он звякнул колокольчиком. Нукарадзу чуть было не обругал ни в чем не повинного рикшу, но вовремя сдержался.
Они сели в повозку:
— В кинотеатр «Венкатешвара».
Но ни в «Венкатешваре», ни в других кинотеатрах билетов не было. Нукарадзу совсем помрачнел.
— Есть будешь? — обернулся он к Аммаду.
— Нет, я не буду. Но ты поешь, если хочешь. — Она старалась успокоить его.
Нукарадзу не мог вынести ее сочувственного взгляда.
— Пойдем, — он направился к ярко освещенному кафе неподалеку. Может, удастся на худой конец посидеть в уютном уголке. Однако очутились они в переполненной столовке, скамейка под ними шаталась, и стол был покрыт склизкой грязью.
Напротив них сидели рикши. Они заказали три чая, разделили три порции на шестерых и громко смеялись чему-то. «И что они хохочут, — раздраженно подумал Нукарадзу. — Отколотить бы их хорошенько!»
