— Болтовня? — Арсентьев встал и вышел к столу. Тогда дайте-ка я ещё поболтаю. Если проследить по нарядам нашу работу за последние две недели, то получится, что выработка высотников снизилась. Какие были к этому причины? Много было причин, но основная, я считаю, заключается в том, что о нашем здоровье последнее время стали проявлять чересчур много гуманизма, чересчур сердечную заботу, вроде того как в санатории.
Все молчали. Чуть побледневшая Нина стояла у стены.
— Если подсчитать, — продолжал Арсентьев, — сколько раз от этого гуманизма нашим ребятам пришлось на низ бегать, если подсчитать, сколько мы теряем времени, когда по всяким пустякам закрывают работы и мы спускаемся на низ с шестнадцатого этажа, а потом забираемся обратно наверх, получится несколько рабочих дней. Я думаю так: если у человека есть талант на санаторную работу, ему и надо наниматься в санатории. Там и глядели бы, чтобы никто на крыши не забирался. А тут — агитируют за выполнение плана, а сами… Да что говорить!.. — Арсентьев сел и, уже сидя, закончил: — У меня всё.
— Вредная профессия, — услышала Нина чей-то отчётливый голос.
Ребята зашумели. Слова попросил Митя.
— Вот когда меня перебросили сюда с того дома, — начал он, — так я сперва здесь работал, эти балки варил. — Он указал на потолок, и все посмотрели на балки. — Один раз варю шов, вижу — идёт дяденька, сивенький такой, в калошах. Подошёл и спрашивает, у какого я работаю прораба. Я, конечно, сказал. Он что-то записал в свою книжечку и пошёл дальше. Часа через три меня на другой этаж перебросили; тогда порядка ещё не наладили, перестанавливали нас раз по пять на день. Работаю на другом этаже — гляжу, обратно дяденька в калошах. Смотрит на меня и спрашивает: «Вы у какого прораба работаете?» Я, конечно, снова сказал. И третий раз перед самой шабашкой, когда я на низу варил, то же самое: подошёл дяденька в калошах, спрашивает: «Вы у какого прораба работаете?»
— Закругляйся, — сказал председатель. — Это ты врёшь, что он тебя третий раз не признал.
— Хотите верьте, хотите нет. Кончил я работу. Подходит ко мне прораб Иван Павлович: «Так и так, говорит, мне из-за вас записано три замечания по технике безопасности. Трое, говорит, сварщиков работали сегодня с оголёнными проводами. Странное, говорит, совпадение». Вот это был инженер по технике безопасности! — вздохнул Митя. — Никогда к рабочим не приставал, даже фамилию не спрашивал, а нажимал в основном на начальство. А Нина Васильевна недопонимает свои функции. Я думаю, она учтёт это.
— У вас есть что-нибудь? — спросил председатель Нину.
— Да, есть, — сказала она и прошла сквозь строй скамеек к столу президиума.
— Кроме того, что я предложила, я прошу в наше обязательство включить пункт о полной ликвидации производственных травм на всех участках. Выполнение этого пункта я беру на себя… — сказала она дрожащим голосом и, глядя на Арсентьева, закончила: — Вот и всё.
* * *
Андрей и Митя, так же как и большинство других молодых строителей высотных зданий, жили в общежитиях, километрах в пятнадцати от Москвы. И каждый день, часов с семи до десяти вечера, в широкие вагоны электрических поездов, стоящих у Киевского вокзала, шумной ватагой влетали весёлые парни и девушки и, не обращая внимания на недовольную воркотню дачников, пробирались к окнам, теснились в проходах, занимали места для опаздывающих приятелей или бесцеремонно усаживались на чужие занятые места. Девушки устраивались вместе, вынимали вязанья, шушукались о своих делах, читали друг другу письма, полученные из дому, и, обычно проехав полпути, засыпали, уронив головы на плечи подружек или незнакомых соседей. Парни хохотали на весь вагон, донимали девчат солёными шутками и, услышав голос продавца: «А вот брикет, рубль двадцать пять штука — твёрдый, как лёд, сладкий, как мёд», — покупали сразу по шесть штук и щедро наделяли своих приятельниц. Контролёры по каким-то им одним известным признакам безошибочно узнавали строителей, не спрашивали у них билетов и на последнем перегоне будили заспавшихся. Впрочем, многие не нуждались в этом и за пять минут до выхода просыпались сами, как от звонка, торопливо поправляли кепки, платки и причёски, засовывали в сумочки рукоделие, загибали углы в книжках, доставали папиросы «Беломор» или «Ракету» и в затылок друг другу выстраивались в проходе.
Собрание по поводу договора на социалистическое соревнование затянулось, и комсомольцам пришлось ехать домой одним из последних ночных поездов. Пассажиров было немного. В темноте проплывали освещённые окна невидимых домом и фонари подмосковных станций. Митя скучал в одиночестве. Потомившись немного, он встал и отправился к соседней скамейке, где, надвинув на глаза кепку, дремал Андрей. Против Андрея сидела Нюра и вязала салфетку. Митя часто видел Нюру в этом же, третьем от хвоста, вагоне, на этом же месте, за этим же рукоделием.
— К пятьдесят четвёртому году довяжете? — спросил Митя, усаживаясь рядом с ней.
— Если бездельщики со счёту сбивать не будут, довяжу, — ответила Нюра.
— Подумаешь, она разговора не переносит! Если бы я тебя за нитку дёргал, а то, гляди, разговоры ей помешали! Вот ты послушай, как мы, сварщики, работаем.
— Восемь, девять, десять… — шептала Нюра.
— Позавчера, утром шестнадцатого, собрался я наверх, косынки приваривать, — продолжал Митя. — Надел монтажный пояс, зацепил карабин за кольцо, цепь, как шашка, по боку стучит. Вдруг слышу, зовут: «Товарищ Яковлев». Я, конечно, правое плечо кругом. Гляжу — стоит наша «техника безопасности» в новом комбинезоне, кармашки белой ниткой прошиты — ровно собралась сниматься на карточку. «Сейчас, думаю, начнёт проводить среди меня воспитательную работу». Так и есть! «Простите, говорит, товарищ Яковлев, подойдите, пожалуйста, сюда». А сама стоит, вот так вот, как от нас до двери. «Так, думаю, сейчас очки проверять будет». А у меня, как нарочно, двое очков в кармане: одни для себя, другие для Андрея Сергеевича. И так я заторопился от радости, что номер у неё не пройдёт, да побег, что нога в цепь попала, — я и кувырк ей в ноги. Ну, встаю. Она говорит: «Как вы думаете, товарищ Яковлев, отчего это у вас получилось?» Я говорю: «Ноги у меня короткие. Это, говорю, у меня с детства: живот растёт пропорциональный, руки тоже, а ноги не растут. Наверное, говорю, от сидячей жизни».
— Восемь, девять, десять, — шептала Нюра.
«Нет, товарищ Яковлев, — говорит “техника безопасности”, — это получилось оттого, что вы не зацепили карабин закольцо, как положено по инструкции». И тут начала читать лекцию, что, мол, если бы я так забрался наверх, да пошёл бы по ригелю, да зацепился бы за цепь, да загремел бы на низ… Разговаривает она разговоры, разыгрывает строгость, а время идёт, и работа, между прочим, стоит. Я слушал её, слушал, а конца всё нет. «Ну что вы к нашей бригаде прилепились? — говорю. — Хотите, мы все вам расписку дадим, что, мол, в смерти просим технику безопасности не винить?» Она как крикнет: «Товарищ Яковлев!» Я цепь в кольцо — и ходу наверх, как мартышка. Это к чему я говорю? Да! Вот ты распыхтелась, что тебе разговоры мешают петли считать, а тут нам план не дают выполнять, на низу держат — мы и то ничего… Вот к чему я говорю!
— Это ты про Нину Васильевну? — спросила Нюра.
— Про неё. Она, конечно, ещё молодая, нигде не работала. Ну, вот на нас и учится. Конечно, каждому охота свою зарплату оправдать… Одни строят, другие ломают, третьи работать мешают. Кому что назначено. Много она нам навредила. Одно дело — план не выполняем, а другое — получка не га. В эту получку мне триста шестьдесят три рубля вывели. И всё из-за неё… Как тут с ней быть, прямо не знаю!..
— Вы шарахаетесь от неё, ровно она заразная. А ты попробуй заведи с ней дружбу — вот тебе и вся техника безопасности кончится.
— Ты что, смеёшься?
— Никакого тут смеха нет. Пригласил бы её по-культурному в кино или на танцы… Бестолковые вы тут все.
— Я думал, ты чего-нибудь деловое предложишь, — с досадой сказал Митя. — Разве она со мной пойдёт? Первое дело — рыжий. Второе — ноги коротки, ростом ниже её. Танго, например, прикажет танцевать — разве у меня получится танго?
— Не обязательно танго, — сказала Нюра. — Рассказывал бы ей что-нибудь. Когда не надо, так голова шумит от твоего разговора.
— Разговор у нас тоже с ней не выйдет. Она такие слова произносит, что и не поймёшь не пообедавши. На собрании сегодня сказала «апломб». А ты знаешь, что такое апломб?
— Апломб — это когда дурак считает себя сильно умным, — вдруг сказал Андрей.
— Вот кому с ней надо дружбу завести, — встрепенулся Митя. — Правда, Андрей Сергеевич. Парень ты рослый, слова знаешь…
— Ты это всерьёз? — спросил Андрей.
— Конечно, всерьёз. Андрей Сергеевич, мы всем нашим коллективом будем тебя просить.
