Апулей - Апология, или О магии

29. Теперь, как обещано, перейду ко всем бредням помянутого Эмилиана, начавши с того, что сам он высказал, как ты заметил, в первую очередь — для него это вроде бы наиважнейший повод подозревать меня в чародействе; а суть в том, что я-де платил каким-то рыбакам, чтобы они мне отыскивали таких и сяких рыб. Которое же из этих двух обстоятельств может быть подозрительным в смысле чародейства? Что рыбу для меня искали рыбаки? Стало быть, следовало мне поручить это дело вышивальщикам или плотникам? Захоти я избегнуть вашей клеветы, мне пришлось бы так вывернуть наизнанку все ремесла, чтобы плотник неводил мне рыбу, а рыбак тем временем тесал бревна! Или же, по-вашему, не для добра мне искали рыбку, оттого что искали за деньги? Да уж конечно, потребуйся мне рыба для пира, она бы мне даром досталась! Почему бы вам в таком случае не уличить меня кстати и во многом другом? Право же, я очень часто покупал и вино, и овощи, и плоды, и хлеб, и всё за деньги! Ежели так судить, то просто уморишь голодом всех торговцев съестным — разве кто осмелится брать их товар, коли постановлено, что любая снедь, когда за нее уплачено, приобретается не ради обеда, а ради чародейства? А если нет ничего подозрительного ни в том, что рыбаков нанимают исполнять привычную им работу, то есть ловить рыбу — хотя ни единого из этих рыбаков не привели свидетелем, потому что привести было некого! — ни в том, что за эту работу платят — хотя и не сказали, сколько было уплачено, чтобы умеренная плата не показалась малопримечательною, а чрезмерная недостоверною! — итак, если во всем этом нет ничего подозрительного, то пусть Эмилиан ответит мне: что же явилось тут ему ближайшим поводом для обвинения меня в чародействе?

30. Он говорит: «Ты разыскиваешь рыб». Не отрицаю; но прошу тебя, скажи: неужто тот, кто ищет рыб, — непременно чародей? Я так рассуждаю, что чародейства тут не больше, чем если бы я искал зайцев, или кабанов, или каплунов. Неужто только в рыбах заключено нечто, неведомое никому, кроме как магам? Если ты знаешь, что это такое, то ты сам явный маг, а если не знаешь, то должен признать, что обвиняешь ты меня в том, о чем сам не имеешь понятия. Неужто вы настолько невежественны в науках и настолько не слыхивали даже и простонародных побасенок, что не можете придать вымыслу своему хотя бы видимость правдоподобия? Да и способна ли разжечь любовную страсть глупая и холодная рыба или любая другая выловленная в море тварь? Не иначе, как заморочило вас предание, будто из моря явилась на свет Венера! Пойми же, Танноний Пудент, каково твое невежество, коли ты согласился уличать чародейство рыбьими доказательствами! Когда бы ты читал Вергилия, то наверняка знал бы, что для подобного дела требуется совсем другое, ибо Вергилий, сколько я помню, перечисляет мягкие ленты, сочные мирты, терпкий ладан, многоцветные нити, да еще и зеленый лавр, и каленую глину, и топленый воск, и еще многое разное, о чем и написал он в высокоумном своем сочинении:

Ты же, рыбий доносчик, приписываешь чародеям совершенно иные средства, которые надобно не с нежного темени снимать, но с чешуйчатого хребта сдирать, и не сбирать в долине, но ловить в пучине, и не косить серпами, но цеплять крючками. Стихотворец для злой ворожбы назначает яд, а ты — снедь, он говорит о травах и ветвях, а ты — о чешуе и костях, он косит луг, а ты плещешься в луже. Я мог бы напомнить тебе о подобных же строках у Феокрита, и о несколько иных у Гомера, и о весьма многих у Орфея, я мог бы читать тут наизусть хоть из греческих комедий и трагедий, хоть из исторических сочинений, — мог бы, если бы не заметил недавно, что даже в греческом письме Пудентиллы ты разобраться не сумел! Поэтому я приведу пример лишь из еще одного латинского поэта — кто читал Левия, тот эти стихи вспомнит:

31. Будь у тебя хоть какие-нибудь познания, ты придумал бы, что я отыскивал не рыб, но именно упомянутые и прочие в этом роде предметы, — и получилось бы гораздо правдоподобнее, потому что согласовалось бы с повсеместными среди черни толками, так что вдруг тебе кто-нибудь бы и поверил. Но на что годится пойманная рыба? Только сварить да покушать! А для магии, насколько я понимаю, от рыбы никакого толку нет, и я скажу, почему я так думаю. Пифагора многие почитали преемником Зороастра, равным оному изощренностью в магии; и вот о нем-то сохранилось предание, что как-то раз близ Метапонта — на бреге Италии своей, которую соделал он новою Элладою, — приметил он неких рыбаков, тянувших невод, и тут же откупил у них весь улов: дал денег и велел вызволить из сетей и воротить глубинам морским сих полоненных рыб, которых, конечно, нипочем не пожелал бы упустить из рук, когда бы знал, что есть в них хоть какая надобность для магии. Но нет, сей муж превеликой учености, сей ревнитель древности воспомнил, что Гомер поэт, знавший весьма многое или даже знавший вообще обо всем на свете, — что Гомер всю чародейную силу приписывал произведениям не моря, но земли, ибо гласит он о некоей волхвовательнице,

а в другой песни опять то же самое:

Ежели судить по Гомеру, то ни Протей никогда не употреблял никаких морских или рыбьих зелий ради чародейной своей многоликости, ни Улисс не колдовал так над ямою, ни Эол над мехом, ни Елена над кубком, ни Цирцея над чашей, ни Венера над поясом. Сколько ни вспоминай, одни вы и найдетесь такие, чтобы всю силу трав, и кореньев, и ветвей, и камней выкинуть с горных вершин в море, как в помойку природы — да еще поглубже запихнуть в рыбье брюхо! Прежде обычаем было призывать в помощь чародейству Меркурия, вожатого заклятий, и Венеру, прельстительницу души, и Луну, соумышленницу ночей, и Тривию, государыню преисподних теней, а теперь, по вашему почину, и Нептуна с Салациею, и Портуна, и весь сонм Нереид того и гляди отставят от кипучих пучин и приставят к кипучей любви.

32. Я сказал, почему полагаю, что магам для их занятий нет надобности в рыбах; а сейчас, ежели угодно, поверим Эмилиану, будто в помощь чародейному могуществу рыбы надобны непременно. Но неужто из этого следует, будто всякий, кто ищет рыб, — сущий чародей? Тогда всякий, кто станет искать быстроходный челн, будет у вас пират, а кто ищет лом, тот грабитель, а кто меч — тот убийца! Ни единую вещь нельзя назвать столь безопасной, чтобы не могла она хоть кому-нибудь хоть чем-нибудь повредить, и ни единую столь веселой, чтобы не могла она хоть кого-нибудь огорчить; однако же по этой причине никто не привязывается ко всему на свете с пустыми подозрениями! Неужто кажется тебе, будто ладан, и корицу, и мирру, и прочие подобные благовония покупают только для похорон, хотя их запасают и для приготовления лекарств, и для праздничных жертвоприношений? Ведь с твоими рыбьими доказательствами у тебя окажутся чародеями даже спутники Менелая, о коих преславный стихотворец повествует, что кривыми крючками спасались они от голодной смерти близ острова Фароса; ведь этак ты запишешь в чародеи гагар, и дельфинов, и крабов, а заодно и всех чревоугодников, за чей счет богатеют рыбаки, а заодно и самих рыбаков, которые по ремеслу своему ловят рыбу любой породы. «А все-таки ты-то почему искал рыб?» Да я просто не желаю и не обязан тебе отвечать — лучше сам докажи, если можешь, что поиски мои служили чародейным надобностям! Если бы я покупал чемерицу, и цикуту, и маковый сок, и прочее в этом роде, при умеренном потреблении целебное, а в смеси или в большом количестве вредное, то кто мог бы спокойно стерпеть, если бы ты обвинил меня в отравительстве, потому что таковыми-де снадобьями можно и уморить человека?

33. Впрочем, посмотрим, какие же это были породы рыб, столь редкие и столь необходимые, что за поимку их положено особое вознаграждение. Обвинители называли тут в общей сложности три породы: одну по ошибке и две ради пущей клеветы. Ошиблись они, когда назвали морским зайцем совсем другую рыбу, которую наш раб Фемисон, сведущий во врачевании, принес мне посмотреть, как ты уже слышал от него самого, по собственному почину, — но морского зайца он до сей поры еще не нашел. Я согласен, однако, что отыскиваю и другие породы и что не только рыбакам, но и друзьям своим поручаю, чтобы ежели попадется кому из них рыба редкой породы, то пусть либо запомнит для меня, как она выглядит, либо пусть прямо доставит ее мне живую, а не получится — так хотя бы дохлую. Зачем я это делаю, я скоро объясню. Клеветали же мои — по собственному их мнению, хитроумные обвинители, когда для пущего позора облыжно наговаривали на меня, будто ищу я двух морских тварей с непристойными именами, о которых Танноний тут пытался намекнуть, что зовутся-де они по детородным частям обоих полов, выговорить же их наш великий стряпчий по бездарности не умел: долго мявшись, о мужском признаке он все же сказал каким-то мерзким обиняком, но для женского не сумел найти никаких пристойных слов, так что обратился к моим же писаниям, вычитав из какой-то моей книги: «Да заслонит она межбедрие свое сенью лядвеи и покровом ладони».