Бен Джонсон - Варфоломеевская ярмарка

Лезерхед. Иди ты ко всем чертям, старая, мы с тобой после потолкуем. Я тебя еще сволоку к судье Оверду; он тебя сумеет унять.

Треш. Сумеет унять! Да я перед его милостью не побоюсь встретиться с тобой лицом к лицу, если только у тебя на это хватит духу. Хоть я малость и кривобока, а действую прямо, честно, как любая женщина из Смитфилда. Слышали? Он сумеет меня унять! А?

Оверду (в сторону). Отрадно слышать, что мое имя все же внушает страх. Вот плоды правосудия!

По сцене проходят несколько посетителей ярмарки

Лезерхед. Что прикажете? Что вы желаете купить? Что вам угодно? Трещотки, погремушки, барабаны, алебарды, деревянные лошадки, куколки самые лучшие, скрипки отличные!

Входит торговец фруктами, за ним Найтингейл.

Торговец фруктами. Покупайте груши! Груши! Замечательные груши!

Треш. Покупайте пряники! Золоченые пряники!

Найтингейл. Эй! (Поет.)

Ярмарка начинается,

Ну, запевай, не робея!

Всякая тварь насыщается

В праздник Варфоломея.

Пьянчужки уже шатаются,

А шлюхи уже наживаются,

На ярмарке так всегда полагается!

Покупайте песенки; новые песенки!

Выходит из своей лавочки Урсула.

Урсула. Тьфу! Каково это тратить молодые цветущие годы на то, чтобы жарить свиней? Ведь можно же было выбрать профессию попрохладней! Да после моей кухни ад покажется прохладным погребом, честное слово. Эй, Мункаф, олух!

Мункаф (из лавочки). Я здесь, хозяйка.

Найтингейл. Ну, как дела, Урсула? А ты все в своем пекле?

Урсула. Стул мне скорее, паршивый шинкарь, и мое утреннее питье! Живо! Бутылку пива, чтобы немножко прохладить меня, мошенник! Ох, Найтингейл, соловушка ты мой! Я вся - пылающее сало. Боюсь, что скоро вся растоплюсь и от меня останется только одно адамово ребро, из которого была сделана Ева.* Ей-богу, из меня жир так и капает! Где ни пройду, оставляю следы.

Найтингейл. Что поделаешь, добрейшая Урсула! А скажи, не Иезекииль ли сегодня утром был здесь?

Урсула. Иезекииль? Какой такой Иезекииль?

Найтингейл. Иезекииль Эджуорт, этот самый, по Прозванию Мошнорез, ну, словом, вор-карманник; ты его хорошо знаешь, тот самый, что каждый раз потчует тебя всякой похабщиной. Я зову его моим секретарем.

Урсула. Помнится, он обещал зайти сегодня утром.

Найтингейл. Когда придет, скажи, чтобы подождал: я сейчас вернусь.

Урсула. Промочи-ка лучше глотку, соловушка!

Входит Мункаф со стулом.

Ну-ка, сэр, поставь стул. Я что тебе приказывала? Чтобы стул был по моим бокам, чтобы можно было ляжки расправить! Ты разве что-нибудь соображаешь? Хозяйка об твой стул обдерет себе весь зад, а тебе и нипочем. Ублюдок! Для твоих комариных бедер этот стул в самый раз. Ну, что ты стоишь? Забился в угол с огарком свечи: будешь искать блох в штанах, пока не подпалишь всю ярмарку? Ну, наливай, хорек вонючий, наливай!

Оверду (в сторону). Я знаю эту непристойную женщину и запишу ее вторым номером из числа обнаруженных мною беззаконий. Вот уже больше двадцати лет, на моей памяти, как ее каждый год привлекают к ярмарочному суду за разврат, мошенничество и сводничество.

Урсула. Наливай еще! Ах ты, ползучая тварь!

Мункаф. Пожалуйста, не сердитесь, хозяйка! Я постараюсь сделать сиденье пошире.

Урсула. Не надо! Я сама сокращусь до его размеров к концу ярмарки. Ты воображаешь, что рассердил меня? Да я, несчастная, чувствую, как источаю из себя пот и сало: по двадцати фунтов сала в день - вот сколько я теряю. Только тем и жива, что хлещу пиво. За ваше здоровье, соловушка! Да еще курю табак. Где моя трубка? Опять не набита? Ах ты, черт паршивый!

Найтингейл. Легче, легче, Урсула, ты обдерешь себе язык, если будешь так ругаться.

Урсула. Да как же мне надеяться, что он как следует исполняет свое шинкарское дело, коли он ничего не помнит из того, что ему говоришь? Зря я ему доверяю!

Найтингейл уходит.

Ну-ка, сударик, да постарайся же! Набей мне трубку лучшим табаком да прибавь на четверть вот этой травки - белокопытника, чтобы его подкрепить. Я так нажарилась у огня, что хочу потешиться дымком. А за пиво я надбавлю по двадцати шиллингов за бочку разливного и по пятидесяти на каждую сотню бутылок. Я тебя учила, как взбивать его. Когда наливаешь, смотри, чтоб в кружках было побольше пены, бездельник, а как откупориваешь бутылку, хлопни ее по дну да слей первый стакан, и каждый раз пей сам - даже если ты в самом деле пьян; тогда тебе легче их обсчитывать и стыдно не будет. Но главная твоя уловка, балда, должна заключаться в том, чтобы всегда суетиться и второпях убирать недопитые бутылки и кружки, не слушая никаких возражений, и быстренько приносить новые, чтобы успокоить потребителей. Ну, дай-ка мне еще пивца!

Оверду (в сторону). Вот воплощенное беззаконие, огромное, как ее туша! Надо это все записать, все до мельчайших подробностей.

Стук.

Урсула. Посмотри, сударик, кто там. И помни: моя цена пять шиллингов за свинью - самое малое; а если супоросная свинья, так на шесть пенсов больше, а если покупательница сама на сносях и просит свинины - надбавь еще шесть пенсов за это самое.

Оверду. О tempora, о mores! {О времена, о нравы! (Лат.).} За одно то, чтобы раскрыть это беззаконие, стоило поступиться и своим званием, и почтенным положением. Как здесь обдирают несчастных потребителей! Но я доберусь и до нее, и до ее Мункафа и выведу на чистую воду бездну беззаконий. (Подходит к Урсуле.) Простите, пожалуйста, милейшая. Вы - самое жирное, что есть на ярмарке. Вы масляны, как фонарь полицейского, и сияете, как его сапоги. Скажите, достаточно ли добротен ваш эль и достаточно ли крепко ваше пиво? Способны ли они развязать язык и порадовать душу? Пусть ваш прелестный племянник пойдет и принесет.

Урсула. Это что еще за новый пустомеля?

Мункаф. Господи! Разве вы его не узнали? Это ж Артур из Бредли,* который читает проповеди. Славный учитель, достопочтенный Артур из Бредли! Как вы поживаете? Добро пожаловать. Когда мы услышим вас снова? Устраивайтесь поудобнее да поговорите о чем-нибудь таком... Я ведь был одним из ваших почитателей в свое время.

Оверду. Дай мне выпить, паренек, с твоей тетушкой, предметом любви моей; тогда я стану красноречивее. Но дай мне выпить чего-нибудь получше, не то у меня во рту будет горько и слова мои обрушатся на ярмарку.

Урсула. Что же ты не принесешь ему выпить и не предложишь сесть?

Мункаф. Вам чего - эля или пива, мистер Артур?

Оверду. Самого лучшего, что у вас найдется, отрок, самого лучшего; того, что пьет твоя хозяюшка и что сам ты потягиваешь по праздникам.

Урсула. Принеси ему шестипенсовую бутылку эля. Говорят, что у дурака легкая рука.

Оверду. Принеси две, дитя мое. (Усаживается в палатке.) Эль будет для Артура, а пиво для Бредли. Да еще эля для твоей тетушки, паренек!

Мункаф уходит.

(В сторону.) Результаты моей затеи превосходят мои ожидания. Я открою, таким образом, множество преступлений, и все-таки меня не узнают. Отлично! Я ведь именно и хотел казаться чем-то вроде дурачка или сумасшедшего.

Входит Нокем.

Нокем. Ну как, моя миленькая, маленькая Урсула? Медведица ты моя! Неужто ты еще жива со своим выводком свиней и хрюкаешь еще на этой Варфоломеевской ярмарке?

Урсула. Небось удастся еще и подрыгать ногами после ярмарки, услышав, как ты будешь выть в телеге, когда тебя повезут на "холмик".

Нокем. На Холборн,* ты хотела сказать? Да за что же, за что же, славненькая моя медведица?

Урсула. За кражу пустых кошельков и ручных собачек на ярмарке.

Нокем. Ловко сказано, Урса! Просто ловко сказано!

Оверду (в сторону). Еще одно беззаконие: вор-карманник, а одет, как дворянин - при шпорах и в шляпе с пером! Запомню его приметы!

Входит Мункаф с элем и прочим.

Урсула. Не ты ли, коновал ты этакий, распустил слух, будто я померла на Тернбул-стрит,* опившись пивом и обожравшись потрохами?

Нокем. Нет, чем-то получше, Урса; я говорил: коровьим выменем.

Урсула. Ну, придет час, я еще с тобой расквитаюсь.

Нокем. А как же ты это сделаешь? Отравишь меня, положив мне в пиво ящерицу? Или, может, подсунешь мне паука в трубку с табаком? А? Брось! Я тебя не боюсь: толстяки злыми не бывают! Я даже от твоего тощего Мункафа улизну. Давай-ка выпьем, добрейшая Урса, чтоб разогнать все заботы.

Урсула уходит.

Оверду. Послушай-ка, паренек. Вот тебе на эль, а сдачу возьми себе. Скажи, как честный шинкарь: кто этот хвастливый молодчик - рыцарь большой дороги? А?

Мункаф. Что вы разумеете, мистер Артур?

Оверду. Я разумею, что он носит на большом пальце роговой щиток, как все ему подобные добытчики, любители легкой наживы и чужих кошельков, вот что я разумею, паренек.

Мункаф. Господи боже, сэр! Да ничего подобного! Это мистер Деньел Джордан Нокем, лесничий в Терн-буле; он торгует лошадьми.

Оверду. Однако твоя милейшая хозяйка все-таки называла его вором-карманником.

Мункаф. Это не удивительно, сэр. Она вам наговорит чего хотите за один час, только уши развесьте. Для нее это просто развлечение. Мало ли что втемяшится в ее сальную башку? Она от этого только жиреет.