Анатолий Байбородин - Озёрное чудо

Ознакомительная версия.

В приятелях, что нетерпеливо косились на воинственную батарею бутылок, мало выжило от корневой облички: если у степняков — монголов и бурят — да и у русских казаков, непокойных, родовых, ноги выгибались дугой, извечно приспособленные, словно приросшие к седлу, то у потомков — прямые оглобли, затянутые в американские джинсы; к сему, Батор — рыхлый, барственно вальяжный, а Тумэнбаяр — сутулый, тощий, близорукий, укрывший глаза толстыми, мутными очками, словно конскими шорами, в черном вельветовом пиджаке, при галстуке. Из малоруса же и белоруса выветрилось русое славянское, — похоже, к семейным древам привились азиатские либо арабские ветви, порождая смуглые плоды. Походил бы на исконного славянина белокудрый Елизар, но — кривоногий и малорослый, с большой, словно с чужого плеча, ушастой головой, похожей на качан капусты.

Выпили братчинные чаши и загомонили. С отрочества начитанные, а ныне и второкурсники университета, вольно ли, невольно повели ученую беседу о межнациональных отношениях и в един лад пропели: де, Сибирь, да и вся матушка Россия — летний луг в радужном свечении ярких и тихих цветов — народные культуры в их древней мудрости и красе, а посему долг верного сына родного народа, истинного патриота Великой России…запамятовали, что Тумэнбаяр из Монголии… приложить все творческие силы для того, дабы многонациональное российское поле не обратилось в мертвенно серый, космополитический полигон мировой буржуазии.

Елизар помянул: что Федор Достоевский, славянофил почвеннического толка, в гениальной речи на открытии памятника

Пушкину в Москве, решил посадить западников в лужу и вывел истину: писатель, художник — всемирный, коли узко национальный, лишь такой сочинитель и живописец интересен и поучителен миру.

Спустя годы, одолев аспирантуру и защитив ученую степень, Елизар Калашников внушал студентам: сбережение национальной культуры — увы, не самоцель, не ради лишь этнического сплочения и национального выживания в лихую эпоху космополитического вырождения, а, перво-наперво, дабы зло не одолело добро, и грядущие поколения, искушенные бесом, не выкинули бы на историческую свалку народные идеалы стыда и совести, братчины, некорыстной любви к ближнему и родной земле, — идеалы, что веками свято лелеялись в душах, в обычаях и обрядах всякого народа, пусть не в буржуйской среде, а в мудром простолюдье.

Ныне же Елизар напыщенно изрёк:

— Человек, не имеющий нравственных законов, — не имеет национальности.

— Да какие они к бису чоловики, — роботы, — Тарас махнул рукой в сторону купальщиков и купальщиц, где наяривал транзистор, и гулёны из «Бони М» пели: «Хочешь потолкаться, детка?..»

А Батор вспомнил:

— Великий казахский поэт Алжас Сулейменов…я слушал его в Москве… писал: «Серая раса — сволочи…»

— Негодяи, не помнящие родства, — согласно кивнул Ягор.

Елизар смутно, еще не облачено в слова, чуял грядущую беду, спустя годы выразив ее в слове… Упаси Боже, коль человечество пожрет черный демон окаянного безродства; страшно для мира, когда «серой расой» в жажде царства и наживы, в расовом помрачении души и разума явятся шинкари, всуе обменявшие богоизбранность на тридцать сребреников. У «серой расы» — черный поводырь, что кровожадным вороном кружит над землей, искушая худобожии народы, сталкивая в межнациональной и междоусобной кровавой брани.

Слово за слово, малорус с белорусом попрекнули русский народ в насильственной русификации народов Российской и Советской империи, и Батор согласно закивал головой.

— Вы что, мужики, рехнулись?! Вас что, пыльным мешком из-за угла?! — возмутился Елизар, но растолмачить, что напраслину возводят на русский народ, не смог — ума мало, а посему братья-славяне, обнявшись со степными азиатами, в жарком споре уложили русака на лопатки. Елизар даже застыдился, что русский, но еще бормотал: де, может, не русификация, а бурятизация, если русский фольклор в университете читает доцент Баирма Бадма-евна, а старославянский — профессор Зорикто Мункоев, который на лекциях похвалялся: де, на международной конференции по старославянскому языку победил славянских ученых.

Лишь через семь лет молодой, да ранний, высоколобый ученый Елизар Лазаревич Калашников, вбивая в толоконные студенческие лбы историю государства Российского, яро бранясь с учеными-западниками, горячо, но толково будет доказывать: по злой мировой воле…а мировому бесу православный русский народ, яко ладан для беса… свершалась не русификация — навязывание русского духа и языка, — а насильственная русскоязычная космополитизация, да исподволь — англоязычная. И русские пострадали страшнее, чем малые народы, коль русская поросль не ведает народных обычаев и обрядов, коль утратила любомудрую народную речь, и песен старинных не поет.

Но о ту пору цветочки-лепесточки трепыхались на лихом ветру, волчьи ягоды вызрели после сокрушительного падения Советской империи, когда под негласным, властным запретом оказалась русская народная культура, и на российском радио и телевидении отзвучали…может, на веки вечные… русские народные песни, и срамная попса помоями захлестнула Россию.

Испокон веку из русских жестоко выбивали русское, суть, православное: глумливо порушенные православные храмы, православные новомученики, ленинскими богоборцами убиенные за веру Христову. Ленинская же власть запустила и адскую машину космополитизации русского народа, коя после поражения России в «холодной войне» с дьявольским Западом набрала бешеную англоязычную мошь и, в отличии от малых российских народов, почти сокрушила русскую нацию.

Но… хорошая мысля приходит опосля; ныне же Елизар лишь виновато склонил голову долу: верно, русские угробили малые народы, но, мол, повинную голову меч не сечет.

Ученые беседы притомили, и для полного счастья Батор — анлгоман, меломан, битломан — врубил портативный магнитофон, и ватага «битлов», от коих сходил с ума мир…безумный, безумный, безумный мир… сладострастно запела:

— Батор, ты великий меломан, битломан, англоман, переведи нам, тёмным: о чем битлы стонут?., от похоти?., от наркотиков? — съязвил Елизар, коего миновала повальная зараза студенческой поросли — пристрастие к модным англоязычным песням. Елизар в отрочестве и юности любил лишь народные песни, любил до слез, ликующих и опечаленных, и за народную песню, как народную душу, мог глотку перегрызть насмешнику.

Батор, высокомерно и снисходительно оглядев деревенского валенка, перевел песню, похоже зная на зубок вольное переложение на русский язык:

Когда Батор по-русски поведал песню, Елизар фыркнул, разочарованно покачал головой:

— И от такой муры битломаны дуреют?! «Жили у бабуси два веселых гуся…» — и то мудрёнее…

Ухом не поведя в сторону Елизара…дикарь… Батор толковал песню:

— Глубокий вдох в припеве символизировал либо тяжелое сладострастное дыхание, либо долгую затяжку. Битлы пристрастились к марихуане и стали ловко вставлять в свои песни намеки на наркотики. Партию бэк-вокала исполняли Пол Маккартни и Джордж Харрисон, ритмично напевая один и тот же слог. Они должны были петь «dit-dit-dit-d.it», но ради шутки спели «tit-tit-tit-tit», что по-английски — сиська…

— Я не понимаю нашу молодежь… — старчески проворчал неуемный Елизар.

— А ты кто, дед? — усмехнулся Тарас.

— Не понимаю, как они слушают… тех же битлов, если в английском дуб дубом, ни бельмеса не смыслят. Вроде нас… дикарей, — насмешливо глянул на Батора. — Давайте, братцы, споем русскую народную…

— Русскую народную, блатную, хороводную… Зачем русскую?! Можно и белорусскую, — Ягор подгреб гитару, покрутил колки, побреньчал и, томно укрыв глаза долгими ресницами, взыграл и запел:

Пригубляли чаши за здравие, вершили за упокой… Охмелевший…может, на старые дрожжи плеснул винца… помрачневший, Батор, обиженно глядя на Елизара, неожиданно изрёк:

— Я знаю, что ты сейчас думаешь.

— О-о-о, старик, ты и мысли читаешь. И что я думаю?

— Ты думаешь, что я — бурят…

Елизар в недоумении уставился на Батора, не вмещая в разум его обиду, и все удивленно затихли. А Тумэнбаяр, глядя сквозь тенистые очки, усмехнулся:

Ознакомительная версия.