уж наслышалась о вас – больше чем о ком-либо другом. Не могу передать, как рада нашему знакомству. Я привыкла считать вас чем-то вроде мифа.
Прикосновение ее руки, взгляд, приветливость и красота потрясли его.
– Я тоже счастлив познакомиться с вами, – сказал он. – Вы не могли слышать обо мне больше, чем я о вас, – и только хорошее.
Какое-то время они продолжали смотреть друг на друга – она все еще улыбалась с гордым сознанием своей красоты, которая пристала ей, как дорогие одеяния – королеве, и это не могло не установить между ними естественную дистанцию. Но тут к дверям подошел джазмен и сказал, обращаясь к ней:
– Ида, солнышко мое, если ты решилась, пора. – И тут же, повернувшись, исчез.
Ида спохватилась:
– Пойдем. Нам приготовили столик где-то в глубине зала. – Она взяла Эрика под руку. – Для меня большая честь выступать здесь. Я никогда раньше не пела на публике. Мне нельзя их подводить.
– Теперь ты видишь, – пошутил Вивальдо, идя за ними, – что попал прямо с корабля на бал. Свершилось из ряда вон выходящее событие.
– Это должен был сказать не ты, – упрекнула его Ида.
– Я как раз собирался, – сказал Эрик, – верьте мне. – Они протиснулись сквозь толпу в глубину зала, где было попросторнее. Здесь Ида остановилась, оглядываясь. Затем подняла глаза на Эрика:
– А что случилось с Ричардом и Кэсс?
– Они приносят свои извинения – им не удастся прийти. Заболел ребенок.
Ему казалось, что, говоря это, он совершает некий акт вероломства по отношению к Иде: в его сознании ее образ странным образом сливался с теми цветными детьми, которые жестоко избили Пола и Майкла в парке.
– Как нарочно, именно сегодня, – вздохнула девушка, но было видно, что она не придает слишком большого значения их отсутствию. Глаза ее продолжали изучать публику, она снова вздохнула, и вздох этот был полон смирения. Музыканты приготовились играть, дожидаясь только, чтобы в зале поутих гул. Подошедший официант усадил их за маленький столик в углу, рядом с дамской комнатой, и принял заказ. Теперь, прикованные к определенному месту, они особенно чувствовали чудовищный жар, идущий от пола и потолка.
Эрик не вслушивался в музыку – не мог, она существовала вне его, наподобие колебаний воздуха. Он следил за Идой и Вивальдо, а те, сидя напротив, смотрели в сторону эстрады. На лице Иды застыла насмешливая улыбка причастного к происходящему человека – казалось, музыканты доносят до публики ее послание. Вивальдо слегка наклонил голову, искоса поглядывая на эстраду с какой-то непонятной бравадой, как если бы между ним и музыкантами велась борьба за негласное первенство. Оба не произносили ни слова и сидели прямо, избегая прикосновений, словно дали клятву не касаться друг друга.
Обливаясь потом, музыканты играли громко и грубо, с какой-то дерзкой бесшабашностью и почти несогласованно. Это, однако, не помешало им сорвать аплодисменты – дружные и продолжительные. Только Вивальдо сидел, не проявляя никакой активности. Посматривавший на них ударник, заметив реакцию Вивальдо, иронически улыбнулся и, снова склонясь над барабаном, сделал знак Иде.
– Теперь твоя очередь, – сказал он. – Посмотрим, удастся ли тебе заставить примолкнуть этих варваров. – И, бросив взгляд на Эрика и Вивальдо, добавил: – Думаю, у тебя в этом большой опыт.
Ида улыбнулась ему загадочной, с легким оттенком недовольства улыбкой. Погасив сигарету, поправила шаль и поднялась с несколько наигранной скромностью.
– Спасибо за комплимент, – ответила она и, поднимаясь на подмостки, бросила Вивальдо: – Ругай меня, дорогой.
Ее выступление не объявили; тихо обменявшись несколькими словами с пианистом, Ида приблизилась к микрофону.
Пианист проиграл несколько первых тактов, но гул в зале не смолкал.
– Попробуем еще разок, – громко попросила Ида.
Головы сидящих в зале повернулись на звук чистого, сильного голоса – девушка спокойно и достойно встретила эти взгляды. Ее волнение выдавали только руки, которые она нервно сжимала перед собой.
Кто-то громко прошептал:
– Да это же сестренка малыша.
Лоб Иды покрыла испарина, она нервно переминалась с ноги на ногу. Пианист вновь заиграл вступление; вцепившись в микрофон с отчаянной надеждой – с такой утопающий хватается за соломинку, – она закрыла глаза:
Ты заставил меняПокинуть дом,Где мне было так хорошо.Заставил полюбить себя,А теперь ушел навсегда.
Она еще не была настоящей певицей. И, судя по низкому, непоставленному голосу не очень большого диапазона, вряд ли могла ею стать. И все же было в ее пении нечто, заставившее Эрика поднять голову, публику притихнуть, а Вивальдо посмотреть на нее с удивлением, словно он никогда ее прежде не видел. Недостаток вокальных данных и мастерства она с избытком восполняла неподражаемой индивидуальной манерой, неким таинственным свойством, которому нет имени. Этим свойством наделены личности глубокие и сильные, им не нужно преодолевать барьеры, чтобы пробиться к человеческим сердцам, под их воздействием преграды тают и распадаются, а переживаемые при этом чувства настолько непостижимы, что передать их на языке просто невозможно – они могут возродить человека или опустошить его, дать жизнь или уничтожить.
Ида кончила петь – раздались оглушительные аплодисменты. Девушка взглянула на Вивальдо, по-детски передернув плечами. И это непроизвольное движение вдруг открыло Эрику, как глубоко, с каким отчаянием можно любить ее, и еще – как сильно ее любит Вивальдо. Ударник простучал вступление к следующей песне, которую Эрик никогда прежде не слышал:
Бетти сказала Дюпре,Что хочет кольцо с бриллиантом,Бетти, ответил Дюпре,Тебе все, что пожелаешь.
– Бог мой! – пробормотал Вивальдо. – Она здорово поработала.
Его тон выдавал недовольство собой и подсознательное возмущение тем, что кто-то преуспел больше, чем он. Это навело Эрика на мысль о своих делах. Он тоже давно по-настоящему не работал, просто плыл по течению. Это было связано с появлением в его жизни Ива, во всяком случае, он так считал, но не обманывал ли себя? Взглянув на бледное, охваченное страстью лицо Вивальдо, Эрик подумал: интересно, не винит ли он в своих неудачах Иду – вот она ведь не позволила отвлекать ее от работы. И теперь, если все они не ошибаются, она стоит на правильном пути, пусть пока в самом его начале. Выбор сделан.
Маме отдайте одежду,Бетти отдайте кольцо,Ведь завтра – пятница,День, когда меня повесят.
Она и музыканты уже хорошо понимали и даже заводили друг друга по мере того, как рассказывали слушателям эту бесхитростную историю любви, предательства и смерти. Ида зажгла зал, создав новую атмосферу, в которой не было равнодушных. Даже духота не казалась уже такой невыносимой. Музыканты играли так, будто к ним вернулся старый друг, и гордость за певицу пробуждала в них веру в себя.
Песня закончилась, и Ида с увлажненным лицом и ликующей улыбкой спустилась с эстрады под шквал аплодисментов. Она подошла к столику, радостно глядя на Вивальдо и вопросительно наморщив лоб, и глотнула из своей рюмки, еще не садясь. Публика ее не отпускала. Ударник решительно нагнулся и, подняв девушку, поставил ее
