меня приняли в Оксфорд. Он снова стоял здесь, у раковины, мыл чашки и усмехался.
— Мне кажется, этот кабинет построен на пересечении каких-то магических линий. Здесь происходит все самое важное. Это место, где моя жизнь переворачивается с ног на голову.
Я засмеялась, а потом заплакала. Мисс Мышь встала и очень осторожно коснулась рукой моих волос, потом дотронулась до рукава. Она гладила мой рукав, а я в удивлении смотрела на нее.
— Я удачно подгадала, выбрав тебе это, правда? — сказала она.
Я открыла рот:
— Так это были вы? Это от вас был тот пакет с одеждой, который я нашла на пороге?
— Да.
— Боже, она просто великолепна, как и все, что там было! А вы видели меня в блузке с поясом? Вы не знаете, вы просто не знаете, что сделали…
Теперь все встало на свои места, как будто пыль стерли со старинного фарфорового изделия, и оно засияло белизной.
— Мне кажется… — начала я.
— Я сделала это девятнадцать лет назад. Девятнадцать лет назад я совершила свою первую ошибку. Мне хотелось все исправить.
Ее глаза блестели.
— Так значит, вы…
— Хотя я никогда не смогу оправдать свой уход. Я это понимаю.
— Мне кажется, я знаю, кто вы!
Все случайные мгновения, которые кружатся вокруг нас годами, внезапно выстроились в новую картинку. Сквозь слезы я видела, как она кивнула, потом мы стояли обнявшись. Я ощущала ее худобу. И даже тогда думала: я не должна к ней прикасаться, ведь она меня бросила! Но объятие было таким крепким, что я больше не сопротивлялась, а комната кружилась, и я была сама не своя.
Мы долго стояли так, потом я отстранилась, и мы сели на диван. Она сжимала пальцами мое запястье.
— Ты можешь пойти ко мне сегодня вечером? — спросила она робко. — Нам нужно о многом поговорить.
Когда я была маленькой, то часто представляла себе это мгновение. Хотя эту женщину на этом месте я бы не представила никогда. Я часто воображала себя взрослой, успешной женщиной, сидящей за огромным дубовым столом или в зале шикарного дома с полосатыми обоями и розами в вазе на столе. Однажды она придет, начнет просить прощения, а я скажу ей все, что думаю.
«Ты разрушила мою жизнь, — крикну я, — трусливая мать!»
Она повернется к двери и, сутулясь, выйдет, а я крикну ей вслед:
«Ничем не могу быть вам полезной!»
Я хлопну дверью и подведу жирную черту под своим прошлым.
Я так часто себе представляла эту встречу! Но где же слова, которые мне так нужны? Куда они подевались?
* * *
Боже, научи меня правильным словам.
К собственному удивлению, первое, что я сделала, это позвонила Полл и сказала, что остаюсь ночевать у школьной подруги. Я не стала слушать ее возражений, хотя отчетливо могла разобрать ее недовольное ворчание. Я сказала ей, что позвоню утром.
Мисс Мышь — мама — обошла библиотеку, проверила, все ли заперто, и включила сигнализацию. А потом у нас — меня и мамы — была эта сюрреалистичная, дурманящая прогулка к автобусной остановке. Мы обе молчали, и я чувствовала, что моя голова сейчас лопнет от множества мыслей.
У тебя нет ночной рубашки, как она могла вот так сбежать, кто подаст Полл ее глазные капли, осмелюсь ли я спросить ее, виновна ли она в смерти отца, знает ли она про Кэллума, где ее дом, живет ли с ней Винс, как могла она сбежать, как могла меня бросить?
Какие-то пьяницы перекликались через улицу.
Я сказала:
— Из-за меня вы пропустили свой автобус?
— Нет, автобусы ходят каждые полчаса.
Я подумала: что бы ни случилось, мне хочется иметь какую-нибудь память об этом вечере, что-нибудь осязаемое, что я смогу положить в шкатулку вместе с осой Кэллума, извещением из Оксфорда и ее фотокарточкой. Я спрячу автобусный билет и сохраню его навечно, еще я могу поднять с мостовой эту палочку от леденца и хранить, как сокровище. Как доказательство, что все это было.
Она заговорила о мисс Мегере.
— Моя лучшая подруга, — сказала она.
— Я так и думала, — ответила я. Я не стала говорить о своем минутном подозрении, что они любовницы.
— Она не только ввела меня в курс дела, она поняла, что мне нужно.
Мне было не совсем ясно, что она имела в виду, но я одобрительно улыбнулась.
— А она знает? Насчет меня и вас?
— Нет. Я никому не говорила об этом. Но она была очень добра ко мне, когда в прошлом году умер мой отец.
Мой второй дедушка.
— О, — сказала я, — у мисс Стокли тоже умер отец, она мне говорила.
— Возможно, поэтому она проявила участие по-настоящему близкого человека.
Это был странный разговор, не в последнюю очередь потому, что его предмет не имел отношения к мыслям, которые проносились у меня в голове. Как будто одновременно включили радио и телевизор. Подъехал автобус, и мы вошли. Я засунула свой билет в кошелек, и мы сели впереди за местами для инвалидов. В стороне от нас нижняя площадка была свободна.
— Я имею в виду, — продолжала она, — что Дина жила со своим отцом, как и я. Они, конечно, были гораздо ближе, они многое делали сообща, когда он был здоров. Мы с отцом жили вместе, но каждому нужно было личное пространство.
— А теперь вы одна?
— Да.
Значит, Винс Миллер не живет с ней.
Над нами гудела лампа, ее было слышно, когда автобус работал на холостом ходу. Флик-флик-флик — проносились мимо окна фонари. Мне казалось неправильным, что я вот так сижу в автобусе и веду вежливую беседу. Это должны быть громы и молнии, взаимные упреки, выбегание в ночь и рыдания до рассвета во влажной луговой траве. Или истерические слезы счастья, сопровождающиеся судорожными подергиваниями конечностей, как у жертв сериала «Сюрприз, сюрприз». Донна Френч, например, никогда не упустила бы возможность проделать подобные штуки.
— По правде говоря, я даже не скучаю по нему. — Мама скатала свой билет между пальцами в длинную палочку. — Возможно, это звучит ужасно, но мы помирились, и он ушел быстро, не мучаясь. Несколько раз он говорил, что собирается переехать в Эксмут, чтобы жить рядом со своей кузиной, так что я часто представляю себе, что он просто уехал туда ненадолго.
Для меня это звучало немного странно, но ведь каждый по-своему справляется с горестями.
— А что случилось с вашей матерью?
Может быть, в этом был ключ к разгадке ее побега.
— Я
