КРАСНЫЙ ПРИЛИВ!
а старухи и дети говорят "Diablo" и крестятся, что полоумные американцы находят весьма забавным. Мы же, однако, так не считаем.
Самый здоровенный, с издевательской ухмылкой во весь рот и американскими глазами-лампочками, в разноцветных штанах, появляется на рыночной площади с блондинкой, которую он зовет Гретч, и вереницей блондинистых детишек за спиной, вертит своей ухмыляющейся башкой, пока не убеждается, что на него смотрит весь мир, и тогда он вскидывает руки, закатывает глаза и орет:
- СЪЕСТНОЙ РЯД! СЪЕСТНОЙ РЯД! ОТВЕДИТЕ МЕНЯ В СЪЕСТНОЙ РЯД!
- Вы имеете в виду рынок, сеньор?
Тогда он ухмыляется, смотрит на бедного метиса так пристально, словно тот только что произнес самые умные слова в истории всей Мексики, и говорит:
- Да! Да! Именно! Именно! Именно!
И весь мир в изумлении расступается, а эта странная процессия движется дальше по рыночной площади.
Об этих полоумных здесь ходит множество слухов. Многие принимают этих людей за немцев, устроивших заговор и сбежавших после того, как он провалился. Некоторые принимают их за американских гангстеров в бегах. Но по-моему, они пришли к нам из красного прилива.
AGUAJE!
В самом деле! В океане, где вода была некогда густого-прегустого сине-зеленого цвета, в худшем случае, у самого берега - желто-зеленого, появились громадные полосы красноватой воды, как будто прямо через океан проходит русло некоего течения, растянувшегося на много миль, горячего и мутного, густого, как слизь. Попав в это течение, рыбы гибнут почти мгновенно. Я видел, как на него наткнулась кефаль. Заплыла она из сине-зеленой воды в красный прилив и вдруг переворачивается, точно парализованная, бьется изо всех сил, пытается перевернуться обратно, мечется как сумасшедшая, как будто у нее кружится голова, устремляется на поверхность, где вертится, сверкая на солнце, потом слабеет, вновь переворачивается набок, парализованная, потом тонет, и наконец, уже без сомнения дохлая, постепенно опять всплывает на поверхность, чтобы слиться с огромной вонючей массой дохлых рыб, дохлых крабов, дохлых морских окуней, кефали, сельди, макрели, креветок, даже усоногих раков, моллюсков, рыб-парусников, марлиней, морских свиней, черепах, гигантских слипшихся комков вязкой зловонной ткани, жуткими смертельными косяками плавающих на поверхности красного прилива. Пораженная насмерть...
...чем? Планктоном. Всему миру известно, что причиной красного прилива является планктон - как будто его можно назвать причиной. Ведь планктон там всегда, миллионы невидимых микроорганизмов, тысячи на стакан морской воды. Они-то и отражают сине-зеленый свет и придают окраску нашему океану, хотя в других местах они отражают красный свет и делают красным Красное море, не причиняя вреда его обитателям, а Багряное море багряным, а Кровавому озеру придают цвет красной розы с серным молоком. Но здесь, в Тихом океане, у берегов мирного залива Мансанильо, этот крошечный невидимый... гм... динофлагеллит, гимнодиниум бревис, всего одна клеточка и два жгутика, которые постоянно шевелятся, начинает размножаться. И внезапно, если взглянуть на него в микроскоп, как это сделал однажды Чарльз Дарвин, создается впечатление, что он взрывается и делится на два динофлагеллита, а те на четыре и так далее, пока их и вправду не становится десять миллионов в стакане воды, а вода не делается красной от их красного пигмента, который отражает свет, и в конце концов от миллионов этих едрючих взрывов в воде выделяется яд, не менее сильный, чем аконит,- но п о ч е м у? - почему она началась именно с е й ч а с, эта пагубная вспышка размножения планктона, его бурный переход в состояние бессмертного Единого Организма, длиной пятнадцать миль, а шириной три, бессмертного, без шуток. Пока распространяется по поверхности океана красный прилив, жив еще самый первый крошечный гимнодиниум бревис, как жив и 128-миллиардный. Ведь они размножаются простым делением клетки. Погибают огромные марлини, погибают морские свиньи и все обитатели моря, погибают и рыбаки, но бессмертен гимнодиниум бревис, родной брат всех когда-либо живших гимнодиниумов бревисов, ни прошлого, ни будущего, только Данный Момент, они бессмертны, эти крошечные едрючие твари. Никакой п р и ч и н ы, сеньор, никакого н а ч а л ь н о г о м о м е н т а времени, а только момент, в который ваша игра пересеклась в старом Мансанильо с 256-октильонным гимнодиниумом и всеми его предками и потомками и который вселил в вас тревогу. Мы знаем только, что вчера была рыба и сегодня рыба погибла, а планктон и полоумные американцы живы, но завтра мы должны найти причину болезни и средство ее лечения - или в о з м о ж н о и такое, что вчера и сегодня - это всего лишь продолжение Данного Момента, длиной пятнадцать миль, а шириной три, и бессмертного...
Потом, Сейчас, Исав, Иегудифа, Васемафа, Рагуил, взвешенные в слизи; ну и бредятина. Горянка лежит в комнате на кровати; уставившись в потолок; штукатурочку-то налепили с грехом пополам; все они взвешены в слизи. Она; Кизи; Фэй; их дети; Джордж Уокер; новая девчонка, Черная Мария; у них дом на берегу; новый; патентованное крысиное сооружение; шлакоблоки и штукатурка; штукатурку она может расцарапать руками. В пятидесяти ярдах, по ту сторону прибрежной дороги, Крысиная Лачуга; это вегетарианская фабрика-кухня; а г а; там живут Бэббс, Чаровница Гретхен и дети Бэббса; чудной домишко без всякой вегетарианской пищи, искрящийся внутри кафелем. Все они накрепко, как мухи, увязли в этой стодесятиградусной слизи Мансанильо с его красным приливом, от которого смердит вдобавок весь городок; Хейджен с ногой в гипсе; Джулиус Карпин, Самый Отъявленный Торчок на Западе, из Беркли, из внешнего круга Проказников, - т о ж е с ногой в гипсе. Есть, однако, причины, по которым они выбрали именно Мансанильо; место изолированное, летом мало американцев, в стороне от туристских маршрутов; надежно защищенный пустынный остров. На мели, в растревоженном городке; ни одной дороги на север, ни одной дороги на юг; если охота вернуться во внешний мир, это можно сделать лишь с помощью десятичасовых адских мук в автобусе до Гвадалахары. Днем невозможно ни выйти на улицу, ни чем-то заняться из-за жары; ночью невозможно выйти на улицу из-за москитов; джунгли за Крысиной Лачугой полны мерзких кокосовых пальм и прочего, обычного для джунглей дерьма; испытывают зуд от ползучей живности, точно кишащий клещами пах; экзотические паразиты всех мастей; клеще-мушиный москитовый рай, где не забыты и скорпионы, выползающие из навозной пыли и похожие на омаров так же, как лобковая вошь похожа на краба. Увязнуть по уши в этом дерьме; только ждать; чего? в основном, средств к существованию; каждодневные молитвы у алтаря Телеграфе, в уповании на деньги из Метрополии; адвокаты Кизи обязаны раздобыть денег; и каждый день кто-нибудь вроде той девчонки, что подцепил Кизи, отправляется на Телеграфе и, назвав вымышленное имя, дожидается там телеграфе из Сан-Франциско, от какого-то адвоката; или от адвоката из Мехико, которому американские адвокаты Кизи поручили уладить дела с мексиканской полицией; его фамилия Эстрелла; кажется, это значит "Звездный Адвокат"? да кого ебёт; здесь, на Острове Дьявола, мы беженцы; совсем никакого чувства времени; из Штатов только и доходит, что неправдоподобно дурные вести; Рон Бойс, у которого был ревматизм сердца, умер в тридцать два года от сердечного приступа; Норман Хартвег по дороге в Нью-Йорк вместе с Мардж Баржей и Ивэном Энгбером попал в автомобильную катастрофу и сейчас лежит в больнице в Анн-Арборе, почти полностью парализованный; неправдоподобные вещи творит Карма времени-смерти; а здесь н е т в р е м е н и; только застывший намертво д а н н ы й м о м е н т, который тянется на вечность назад и на вечность вперед.
Вот Горянка и лежит на кровати и смотрит вверх сквозь горячие волны, поднимающиеся в стодесятиградусной слизи Мансанильо; и ни под чем она не тащится, разве что немного не в себе, но не тащится; да нет, не то чтобы не в себе; просто все это напоминает историю с кислотным искривлением времени; как будто всех их навсегда запихнули в первобытные времена; да; навсегда;
Кизи уже не сможет вернуться назад; перед ним навсегда захлопнули дверь; а это значит, что и она уже не сможет вернуться; а как? снова оказаться в бамбуковой клетке, снова выслушивать кудахтанье и нотации и утонуть наконец в потоке проливаемых над нею слез? никто из них не сможет вернуться; ведь некуда возвращаться; все теперь здесь; Мексика, как и предвидел в тот день в ЛаХонде Кизи, тогда она и начала учить испанский; которого, однако, никто из них толком не знает - кроме Черной Марии; постоянно в своем коконе, никаких контактов с почтенными растревоженными аборигенос; только Проказники - это первобытные люди; вынужденные рассчитывать лишь на собственные ресурсы; вновь живущие жизнью первобытного человека в одной лишь тающей с каждым днем надежде на то, что сотворит чудо щедрый святой Телеграфе, и тогда, быть может, рассеются чары... трехтысячелетней давности.
