— Не может быть — ты?
— Как видишь.
Ужас сменяется крайним изумлением, а потом сбивчивыми упреками:
— Почему ты пришел сюда? Почему ты так со мной поступаешь?.. Мы ведь условились созвониться сегодня вечером.
Хеллер выражает сожаление. В ответ на упреки, просьбы, насмешливые вопросы он лишь пожимает плечами — нет, он в самом деле ощущает необходимость, в первую очередь, наверно, из-за его сидячего образа жизни, в основательном медицинском осмотре. Шарлотта ему не верит, она говорит резко и обиженно, она подозревает, что он явился исключительно для того, чтобы скомпрометировать ее, чтобы устроить скандал. Ей приходится, то и дело меняя тон, чтобы поздороваться с вновь пришедшими пациентами, ответить на их вопросы, а когда они остаются наедине, она снова напускается на Хеллера:
— Избавь нас от этого, Янпетер, а уж если тебе и вправду нужен врач, то поищи другого.
Хеллер — частный пациент, он волен выбирать себе любого врача, ему рекомендовали доктора Тормелена как весьма опытного терапевта, вот он и хотел бы проконсультироваться именно у него.
— Будь добра, Шарлотта, запиши меня на прием.
— Ты же знаешь, что у нас с ним уже все решено, я хочу сказать, у меня и Герхарда.
— Именно поэтому, — отвечает Хеллер. — Именно по этому я и надеюсь на его особо внимательное отношение.
Она прикрывает глаза, откидывается в кресле, губы у нее дрожат, но вот она выхватывает из ящика зеленую карточку и начинает ее заполнять, нехотя, правда, но ни разу не останавливаясь, вписывает она все данные в соответствующие графы, в то время как он, изогнувшись, с ироническим восторгом читает строчку за строчкой и воспринимает каждую из них как некую уступку себе:
— Смотри-ка! Оказывается, ты все это еще помнишь!
Не сводя глаз с заколки-бабочки, которой сколоты ее волосы на затылке, Хеллер выражает надежду, что ее бывший муж вызовет у ее будущего мужа положенный интерес. Впрочем, когда Хеллер произносит эти слова, не Шарлотта, а сам он чувствует, что его демонстративное высокомерие звучит неестественно, а поклон, которым он поблагодарил за напоминание о том, что в приемной нельзя курить, получился излишне напряженным.
— Где у вас приемная для частных пациентов?
— Мы не делаем различия, — говорит Шарлотта без всякого выражения. — У нас всего одна приемная.
Но прежде чем притворить за собой дверь, Хеллер видит, что Шарлотта, соскользнув с кресла, рывком поднимает телефонную трубку, и он усмехается, представив себе, как она сейчас бьет тревогу. Предостерегает или согласовывает линию поведения; внимание, здесь хищник, нам нельзя, нам нужно…
Войдя в приемную, Хеллер несколько громче, чем следует, здоровается с пациентами — их оказалось куда больше, чем он предполагал, — от чего некоторые из них, главным образом люди в возрасте, в том числе и двое усталых пенсионеров, вздрагивают и отрывают глаза от журналов, в основном медицинских, но кое-кто держит в руках и растрепанные номера «Землевладельца», из чего можно заключить, что и врач сам относится к этой категории. Хеллер не успел еще решить, какое место ему занять, как у него за спиной разбегается для прыжка мальчишка — в точно таком же бордовом свитере, как у него, с узкими, как щелки, глазами. Громко сопя, мальчишка подпрыгивает и так неожиданно ударяет его грязным кулаком меж лопаток, что он вскрикивает, резко оборачивается и, инстинктивно сжимая кулаки, становится в позицию боксера, но тут же опускает руки и кисло улыбается, потому что мальчик отбегает назад, кидается к хилой, очень молодой женщине, силой протискивается у нее между коленями и кладет ей голову на грудь, словно собираясь послушать ей сердце. Одним глазом мальчик враждебно поглядывает на Хеллера, а женщина делает ему знак узкой, расцарапанной рукой, всем своим видом выражая беспомощность и просьбу ее извинить.
Хеллер был бы не Хеллер, если бы не сел теперь рядом с ней, не закивал бы ей ободряюще, не положил бы мальчику руку на плечо: это неожиданное нападение удалось, мол, тебе на славу. А молодая женщина — ее свитер весь в кошачьей шерсти — тем временем указывает ему на сломанную герань и движением головы привлекает его внимание к шахматной доске, на которой все фигуры валяются, словно сбитые одним ударом: первые итоги ожидания. Но Хеллер решительно: все это пустяки, все это можно поправить, тот, кто за свободное воспитание, не на словах, а на деле, должен быть заранее готов к все возможному ущербу. Так он считает. И добродушно тычет в бок мальчика, который, замученный полипами, равно мерно издает какие-то квакающие звуки.
— Господин Хеллер?
Он нерешительно встает, ему трудно допустить, что его, пришедшего последним, уже вызывают на прием, по женщина с кривыми, как сабли, ногами кивком предлагает ему пройти, нет, не сюда, не к врачу, а в комнату напротив, на «анализы», как она говорит, и, поскольку он убежден, что Шарлотта уже рассказала ей что к чему, он ищет признаки осведомленности в поведении кривоногой, которая кротко берет его за рукав и так же кротко увлекает за собой. Мягко коснувшись его плеча, она усаживает его на стул; на столе, перед пробирками и бутылочками, лежит его медицинская карта.
Бесшумно и как-то вяло садится она рядом с ним, ни слова не говоря, прокалывает ему мочку уха, отсасывает кровь, а затем вытягивает несколько кубиков шприцем из вены. Хеллеру кажется, что она превратилась в растение, которое нежно высасывает из него всю кровь, настолько незаметно и безболезненно она все это делает. Что бы ему такое сказать ей?
— Даже если бы вы меня совсем обескровили, у вас я бы этого не почувствовал.
Женщина пожимает плечами, подходит к столу и говорит, не глядя на него:
— Тогда вы вряд ли смогли бы потом отправиться по своим делам, господин Хеллер.
И не дрогнувшей рукой она протягивает ему бутылочку.
— Нельзя ли вас попросить сдать анализ мочи, если вы сможете, конечно. Туалет рядом с вешалкой.
Он разглядывает горлышко бутылочки, застыв в нерешительности, и ждет повторной просьбы только потому, что хочет продемонстрировать, как охотно готов сотрудничать с ней и с какой серьезностью относится и к этому требованию ритуала врачебного осмотра, но женщина из бегает его взгляда.
Пока Хеллер пытается помочиться в бутылочку, он как бы смотрит на себя со стороны — согбенный и сосредоточенный, устремив глаза вниз, мобилизует он свой позыв, опасаясь, что моча, когда она вырвется наружу спазматическими толчками, не попадет точно в узкое горлышко. Он воображает, какое впечатление произвел бы на самого себя, если б глядел с некоторого расстояния, как он, исполненный тщетного ожидания, моля о скорейшем завершении своего дела, уперев телячий взгляд известно куда, надеется хоть что-нибудь выдоить из своего организма, — он не может удержаться от смеха и отводит бутылочку в сторону. При следующей попытке он, для стимуляции, спускает воду в унитазе, успешно справляется с задачей и, ликуя, бережно песет теплую бутылочку в лабораторию.
Женщина и на этот раз ничего ему не говорит и только наклеивает на бутылочку какую-то бумажку, затем снова берет его за рукав и ведет через коридор в помещение без окон, где из-под копны лоснящихся рыжих волос ему улыбается самый большой рот, какой он когда-либо видел. Женщина из «анализов» громко произносит его фамилию, тем самым передает его в новые руки и, пожелав ему всего хорошего, уходит, а он остается наедине с долговязой помощницей доктора, освещенной торшером. Что теперь будет?
— А теперь, господин Хеллер, мы сделаем манюсенькую, — она так и говорит «манюсенькую», — электрокардиограмму, которая всех нас порадует.
Ее чересчур длинные, вихляющиеся конечности, стремительность движений, громкий безжалостно — радостный голос, какой бывает только у воспитательниц детского сада, да и весь ее облик — все это могло бы смутить неподготовленного пациента и даже обескуражить. Но не Хеллера. Он раздевается, как его просят, снимает вещь за вещью и охотно делает десять требуемых приседаний под громкий счет великанши, прежде чем улечься, раскинув ноги, на холодный клеенчатый топчан. Штекеры, звякая, входят в соответствующие гнезда. Разноцветные провода распутываются и распределяются по местам, контактные присоски прилипают к коже, а в аппарате уже ждет миллиметровая бумажная лента, чтобы записать путаную кривую работы сердца. Великанша присаживается на край топчана и с удовлетворением поглядывает на Хеллера. Как на добычу, думает Хеллер, которую она связала проволокой, и он представляет себе, как она, изменив напряжение тока, уменьшит его сейчас до карманного размера и, сунув в хозяйственную сумку, унесет к себе домой.
— А ну-ка, посмотрим, не пошаливает ли наше сердечко?
Хеллер не отрывает глаз от аппарата, в котором завертелись черные валики, а паукообразные самописцы, вздрогнув, начали что-то чертить, и он теперь выталкивает наружу закручивающуюся в спираль, словно переваренную в утробе, широкую бумажную ленту.
