Кирилл тут же набрал номер телефона Евгении. Когда она взяла трубку, на его лице впервые, как он переступил порог, появилась легкая улыбка.
- Я знала, что ты сегодня приедешь, - после первых приветствий сообщила Евгения. - Сижу дома и жду твоего звонка. Я даже обед приготовила...
В трубке послышался тоненький голосок, какое-то царапанье, потом голос Евгении:
- С тобой хочет поговорить Олька...
- Дядя Киил, - прозвучал слабенький голосок. - Приизайте к нам обедать... Мама пииготовила...
Что мама приготовила, Кирилл так и не уяснил. Олька не выговаривала добрую половину букв из алфавита. Так, по крайней мере, ему показалось.
- Я приеду, - сказал Кирилл. - Только не обедать, а ужинать... Понимаешь, меня обокрали!
- А я уж подумала, ты меня разлюбил... - в голосе Евгении облегчение. - У тебя такой голос... Что-нибудь ценное?
- Ага, - сказал Кирилл. - Что же ты приготовила на обед? Олька так и не смогла выговорить.
- Приедешь - узнаешь, - ответила Евгения и с детской непосредственностью заявила: - А что тебе делать одному в обворованной квартире? Позвони в милицию, пусть ищут вора, а ты приезжай... Олька мечтает с тобой познакомиться... И заодно просит захватить пингвина или на худой конец белого медвежонка.
- Я ей привезу щенка, - сказал он. - Белого, пушистого, не отличит от медведя...
- Черт дернул меня за язык пообещать ей подарок с Севера.
- Никогда не обманывай детей, - сказал он.
Кирилл повесил трубку, глаза его были устремлены на высокое окно с черной пылью на подоконнике, а на губах все еще играла улыбка. Он пожалел, что не позвонил первой Евгении, сейчас бы уже мчался к ней... А теперь жди Вадима, милицию, занимайся неприятным, оставившим в душе отвратительный осадок, делом... Раньше Кирилл вместе с Вадимом сам входил в дома, где совершилось преступление, теперь преступление само пришло к нему в дом...
Щенка Кирилл при всем желании не смог бы вот так сразу найти, зато он выбрал в магазине огромного белого пушистого медвежонка с черным носом и блестящими глазами, сделанными из какого-то полудрагоценного камня. Когда он шел с медведем под мышкой по улице, на него все оглядывались. А одна женщина даже спросила, где он такую "прелесть" купил.
Евгения жила па третьем этаже большого кирпичного дома на Московском проспекте. Прямо под окнами росли старые липы и тополя. Кирилл не решился при Ольке обнять Евгению, но она сама повисла у него на шее. Худенькая длинноволосая девочка лет четырех, засунув пальчик в рот, во все глаза смотрела не на них, а на пушистого мишку, который был ростом больше нее. Насмотревшись вдоволь, она потрогала игрушку рукой и разочарованно произнесла:
- Он не зывой...
У Ольки волосы такие же густые, как у матери, но не черные, каштановые. Смотрела она на мир большими, немного удивленными глазами, которые таращила из-под густых черных ресниц. Уголки пухлых губок были опущены вниз, отчего казалось, что девочка чем-то недовольна и вот-вот заплачет. Однако Олька редко плакала. И смеялась тоже. Кирилл часто ловил на себе ее внимательный взгляд. Когда она на него вот так смотрела немного исподлобья, засунув палец в рот, у Кирилла возникало желание схватить ее па руки и подбросить к потолку, услышать ее смех, увидеть улыбку, но он пока воздерживался: Олька должна привыкнуть к нему. Она-то Кириллу понравилась, а вот понравился ли он ей?..
Кирилл еще не знал, что путь к сердцу ребенка, выросшего без отца, непрост и длителен.
Они поцеловались на кухне у газовой плиты, когда Олька вошла туда. Остановившись на пороге и сразу же по привычке засунув пальчик в рот, она спокойно посмотрела на них и изрекла:
- Мама, зачем ты все время целуешь дядю?
- Я его люблю, - ответила Евгения, улыбаясь Кириллу.
- И мне нужно его любить?
- Я была бы очень рада.
- Я его не люблю, - твердо заявила Олька и ушла из кухни. До медведя она в этот вечер даже не дотронулась, хотя видно было, что он притягивал ее. Выдерживая характер, девочка таскала за собой куклу, что-то шептала ей па ухо, бросая то на Кирилла любопытные взгляды исподлобья, то на медведя, сиротливо сидевшего на полу у двери.
- Она у меня гордая, - заметила Евгения. - И упрямая. Я бы очень хотела, чтобы ты ей понравился.
- Уж если тебе понравился, то Ольку как-нибудь обведу вокруг пальца, - рассмеялся Кирилл.
- Ты ее недооцениваешь...
Они втроем ужинали в большой квадратной комнате с балконом. Стол накрыт цветной накрахмаленной скатертью. В хрустальной вазе огромные яблоки, которые страшно и надкусить. Олька сидит на двух ковровых подушках, положенных на стул. Все стены увешаны картинами в буковых и простых деревянных рамках. Это акварели, натюрморты, портреты молодых бородатых парней и большеглазых длинношеих девушек с грустными лицами. Евгения была изображена на трех портретах и нигде не похожа сама на себя. Не скажи, что это она, Кирилл сам и не догадался бы.
У стены широкий раскладной диван, накрытый тонким ковром, сервант с красивым столовым сервизом и хрусталем. Книги в другой маленькой комнате. Там одна стена занята секциями с книгами, а вторая - шкафом с игрушками. Там же и Олькина кровать. Квартира обставлена со вкусом. Красивая люстра, неброские обои, на широких окнах - толстые шторы из гобеленового материала. Паркет сверкает лаком.
Угощала Евгения куриным бульоном с великолепными мясными пирожками домашнего приготовления. На столе бутылка шампанского. Она прямо из холодильника и помутнела от испарины. Евгения в узкой кофточке и короткой юбке, открывающей ее стройные ноги. Когда она вставала из-за стола, чтобы принести из кухни кофе или тарелку, Кирилл с удовольствием смотрел на нее, что не ускользнуло от пристального взгляда Ольки.
- У меня самая красивая мама, - заявила она, глядя на Кирилла блестящими большими глазами. Они у нее почему-то были синими, хотя синие глаза чаще бывают у блондинок, а не у брюнеток.
- Ты тоже красивая, - чтобы польстить ей, заметил Кирилл.
- Мама лучше, - упрямо надула губки Олька.
- Вы обе красивые, - дипломатично согласился Кирилл.
- Ты тоже не страшный, - критически осмотрев его, заметила Олька. - Только у тебя нос толстый и зуб с дыркой!
Чертовка, даже заметила крошечную щербинку на передних зубах!
- Для мусины это не страшно, - успокоила его Олька. - Бабушка говорила, что с лица воду не пить...
- Мирно беседуете? - посмотрела на них Евгения, усаживаясь на стул.
- Олька засыпала меня комплиментами, - улыбнулся Кирилл.
В десять часов Евгения уложила девочку спать. Немного погодя та встала и, шлепая босыми ножками по паркету, обхватила мишку поперек туловища и потащила к себе в постель.
- Он устал, бедняга, сидеть в углу, - пояснила она. - Пусть немножко поспит.
- Кирилл, я так скучала без тебя, - потом говорила ему Евгения. - Считала дни, когда ты приедешь... У меня ведь середины не бывает: я или не люблю, или уж так люблю, что самой страшно!
По потолку пробегали тени, это штора шевелилась на сквозняке. Балконная дверь была приоткрыта, и до них доносились звуки ночного города: шум машин, неясные голоса, музыка. Будто прогрохотали вдали заглушающие раскаты грома: это пролетел самолет.
- Не было дня там, на Севере, чтобы я о тебе не, думал... - сказав Кирилл. - И знаешь, чего я больше всего на свете боялся? Приеду, а ты другая, не такая, какой я тебя узнал на острове Важенка...
- И какая же я здесь? - повернула она к нему лицо с блестящими глазами. Матовая белизна ее кожи красиво оттеняется черными распущенными волосами.
- Именно такая, какой я и хотел тебя увидеть.
- А ты немного другой, - сказала она. - Какой-то отрешенный и озабоченный...
- Меня все-таки обокрали, - усмехнулся он. - И украли не пустяк, а очень хорошие картины - память о моих предках.
- Найдут, - успокоила Евгения. - В музей воры их не продадут, а в частное собрание ворованные вещи настоящий коллекционер не возьмет.
- Продаст за валюту иностранным туристам, ведь у меня настоящий Франс Гальс да и остальные две представляют большую ценность.
- Я прожила двадцать шесть лет и ни разу еще не видела живого вора, - сказала Евгения.
- Тебе повезло, - усмехнулся он. - Наши деды и прадеды, делавшие революцию, ошибались, что грядущим поколениям будут чужды такие понятия, как воровство, бандитизм, пьянство, жадность, жажда наживы... Социализм победил, а пережитки остались... И не думают исчезать! Да и пережитки ли это? Может, в крови у человека заложены пороки? Вернее, в генах? Так и передается, как дурная болезнь, по наследству от отца к сыну и так далее? Ученые не отрицают и такую возможность.
- Бывает, и у хороших родителей рождаются подонки, - возразила Евгения. - И наоборот, у мелких людишек вырастают прекрасные дети... Тут что-то другое, Кирилл. Наверное, в каждом человеке заложено и хорошее и дурное. Все зависит, в какой среде он воспитывается, под чье влияние попадает смолоду: один привьет доброе семя, другой - злое.
