И снова Он явился мне Утешителем. Я вспомнила, как Он безмерно скорбел и проливал Свои дивные слезы страдания в саду Гефсиманском, оплакивая несчастных людей, рабствующих греху, демонам и смерти. Вспомнила, как простил Он тех, кто Его жизнью выкупал жизнь грабителя и вора иерусалимского. Ибо знал, что народ подобен стаду без пастыря. Знал цену заблуждению и горю людскому. И мне ли, грешной и слабой, осуждать других?
«Покайся!» — призывал Креститель.
«Покайся за все, что ты сотворила. Особенно же — за то, чего ты не совершала. За других. Во славу имени Господня», — так говорила я себе. И ко всем своим молитвам, коими начинала и заканчивала, а иногда и полностью заполняла день, неизменно добавляла молитву о тех, кто не ведает, что творит. Кому собственное рабство или неволя его злодеяний кажется счастьем.
* * *
«Омой грехи свои, а не только лицо», — гласила надпись на мраморной плите в Храме Святой Софии.
О, как потрясли меня сии глаголы истины! Потрясли до глубины души, проникнув во все поры естества моего. Они напомнили мне, что христианская вера требует душевной чистоты, чистоты сердца и ума. А также о том, что путь спасения есть путь долгий и многотрудный. Путь, на котором все отложения нечистоты и грязи смываются слезами истинного покаяния.
«Злая мысль также есть грех, — думала я, — она семя и корень греха. Ибо нет греховных слов и дел без греховных помыслов».
Я умоляла Господа очистить мой ум и сердце, дабы все совершенное и несовершенное мною было чисто. Дабы я могла спасти собственную душу.
Я знала: грех — это не только убийство. Кража. Прелюбодеяние. Или же богохульство. Грех — это зависть. Злоба. Осуждение ближних. «Не видите бревна в собственном глазу, зато видите сучок в оке брата своего», — говорил Спаситель. Он учил нас не осуждать чужие грехи, но при этом быть беспощадными судьями собственных грехов. Ведь люди легко и охотно осуждают всех, кроме самих себя. И не считают это за прегрешение. Сколько раз слышала я нелестные отзывы о других и от мужчин, и от женщин. Они судили и выносили приговор заочно, так что у «осужденных» не было ни малейшей возможности возразить им. И так рассуждали они, едва успев покинуть храм Божий, прямо перед церковными вратами. А порою — даже в самом храме! Вели нечистые речи о родственниках и соседях. О тех, чьими друзьями привыкли называться и кого именовали своими друзьями. Нередко — и о самой императрице Феофано. О, как они ее только ни чернили, взирая на нее со злобой и не умея разглядеть, среди прочего, и то доброе, что обитало в ней.
«Ты же только что очистила свое сердце молитвой. Зачем же вновь допускаешь в него нечистоту, хуля ближних?» — не раз порывалась я укорить иную из этих женщин. Но тотчас спохватывалась, понимая, что, осуждая ее, сама совершаю грех. И молила Всевышнего простить мне невольные помыслы. И очистить меня.
«Истину глаголют святые апостолы, предупреждающие: думающий, что стоит твердо, пусть остережется, как бы не упасть, — шептала я, — сии святые мужи знали хрупкую и нестойкую душу людскую. Видели немощь естества человеческого. Едва выбравшись из греховного болота, люди вновь оступаются и увязают в трясине. Борют их новые искушения и новые страсти: зависть, гордыня, тайные желания».
Я понимала, что каждое мгновение, когда мы способны стоять прямо и не гнуться под ударами судьбы, есть дар Божий, милость Господня, а вовсе не наша заслуга. И потому умоляла Творца: «Господи, буди всегда со мною! Даруй мне мужество, чтобы не устрашиться тягот борьбы во имя спасения души. Поддержи меня в моих усилиях. Не дай мне оступиться. Укажи мне стезю, дабы всем сердцем, умом и душою своею пребывать мне близ Тебя!»
Каждый вечер, перед тем как лечь спать, я спрашивала себя, так ли я провела день сей, как заповедал мне Господь? Сотворила ли что доброе? И в чем согрешила? Я упражняла собственное сердце, понуждая его отличать добро от зла, подобно тому как белый лебедь отделяет млеко от воды. Стремилась обнаружить у себя ростки ядовитого терния греховных помыслов, страстей и пороков. И вырвать их с корнем.
Я с трепетом вопрошала Бога, довольно ли я угождаю Ему и все ли делаю по воле Его? Ясно ли вижу Творца моего в своих молитвах? И всегда ли молюсь преданно и с любовью, призывая Его живое присутствие? Всегда ли способна в полной мере ощутить и пережить это?
Я часто молилась и на лоне природы. Находила укромные уголки на берегу моря. Какое-нибудь местечко среди скал с небольшой, ровной площадкой в глубокой расщелине. Или же уходила в лесную глушь за Влахерной. Я думала о Боге, касаясь челом придорожного камня. Зарываясь лицом в траву. Осязая ладонями шершавые корни деревьев. Взору моему открывалось небо. Море. Птичий полет. Жизнь цветов и малых букашек. Заячьи и оленьи следы. Муравьиные тропы. Тайные изгибы раковин. Во всем видела я отражение силы, премудрости и любви Божией. И благодарила Создателя за то, что он сотворил все это, окружив меня Своими дарами и чудесами.
Ибо само их существование было для меня дивным уроком. Ведь мы с ними были единым целым. Частью премудрого Промысла Божия.
Отныне мысли о Боге были для меня не просто спасительным прибежищем, как некогда во время болезни. Или в пору тяжкого маминого недуга. Они не были вызваны страхом перед неизвестным будущим, стремлением бежать от него. Я чувствовала, что люблю Бога. Люблю Его Единородного Сына. И Ту, что родила Его. Люблю святых мучеников христианских. Апостолов Христовых. Причем не так, как изображения в храме. И не так, как добрую волшебницу из детской сказки, исполняющую все желания. Но так, как я некогда любила отца. Маму. Как люблю Евфимия. И любовь эта наполняла меня радостью.
Пять лет прожила я в Царьграде. Монахиней средь суетного міра. Не раз помышляла о том, чтобы принять постриг в одной из здешних обителей. Но что-то меня удерживало. Я знала, что надо дождаться того чудесного мгновения, когда уже не будет ни малейшего сомнения в том, что ясно слышишь глас Божий, указующий мне мой путь. И потому я ждала.
В те годы мне доводилось встречаться и общаться с богоискателями самого разного рода и звания: монахами, паломниками и странниками по святым местам, учеными богословами, писателями и философами. Мудрыми или же только ищущими мудрости под сводами храмов и в стенах святых обителей. Через разговоры и общение с ними душа моя взалкала разрешения тех мучительных вопросов, что от века волнуют умы и сердца всего мыслящего человечества. То суть первые серьезные загадки, с которыми сталкиваемся мы в ранней юности.
Ответ на них нередко определяет содержание всей последующей нашей жизни. Кто мы? Откуда пришли? И куда грядем? Таковы эти вечные вопросы, лежащие в основе любой религии, философии и цивилизации.
Я стремилась к Богу всем сердцем, зная, что Он — цель моей жизни и что только полное единение с Ним способно принести мне подлинное счастье. Ученые же разговоры порою смущали меня. Во время таких бесед я всегда испытывала некоторую неловкость и терялась, когда надо было дать ясный ответ на вопросы, требующие высшей мудрости. Такой ответ должен был быть предельно простым, а при этом вместить в себя всю истину. Но вот однажды, во сне, когда я уже готова была пробудиться, ответ пришел ко мне словно бы сам собой. Неожиданный, как откровение. Легкий и нежный, как дыхание Духа Святаго.
Кто мы? — Дети Божии.
Откуда пришли? — Из сердца Божия.
Куда грядем? — К Богу.
Я знала: в ту ночь, посредством единой мысли, Всевышний отверз еще одну дверь на моем духовном пути. И дал понять, что близок час, когда должно будет сделать новый решающий шаг. И я приготовилась встретить и принять это новое Его решение и промысл обо мне.
ЗНАТНЫЙ ЮНОША ЦАРЕГРАДСКИЙ
Я любил ее. Очень любил. И через эту любовь непонятен сделался не только для всех, кто окружал и знал меня, но и для себя самого.
Мы, знатная византийская молодежь, были особым сословием. Мы привыкли к победам. Привыкли с ходу брать все, что только пожелаем, и ни в чем себе не отказывали. Я же был первым из первых. По знатности рода. По красоте. По мужеству, силе и ловкости. Был первым наездником. Первым гулякой. Лучше всех владел мечом. Неизменно одерживал верх во всех любовных приключениях и авантюрах. Отважный и дерзкий любовник. Таким был я в глазах всех окружающих. Мужчины признавали мое превосходство. Женщины — вопреки моей репутации безжалостного обольстителя, каждый раз покидающего свою жертву без малейших угрызений совести, — слетались ко мне в объятия, как бабочки на пламя свечи.
Я наслаждался тем, что мы привыкли называть любовью. Нетерпеливое ожидание тайного свидания. Жаркие лобзания. Сладкая дрожь и горячая волна, обдающая руки и чресла. Судорожные страстные движения, до полного слияния двух тел. Вот что называл я божественным восторгом! И как жестоко поплатился за это! Бог показал мне, что такое настоящий восторг. Я понял это, когда увидел ее.
