Но я не беру на себя невыполнимых задач, ваша честь. Я не занимаюсь магией. Я не утверждаю, что, уяснив себе жизнь этого человека, мы сразу разрешим все волнующие нас проблемы или что, собрав все необходимые факты, мы автоматически получим указание, как действовать. Жизнь не настолько проста. Но я говорю, что если и после моей речи вы сочтете нужным вынести смертный приговор, то по крайней мере это будет результатом свободного выбора. Я ставлю себе только одну задачу, ваша честь: путем анализа данных довести до сознания суда два возможных для нас решения вопроса и неизбежные последствия каждого из них.
И тогда, если мы скажем "смерть", мы будем знать, что это значит смерть; и, если мы скажем "жизнь", мы будем знать, что это значит - жизнь; но и в том и в другом случае постараемся отдать себе отчет: на какую почву мы вступаем, каковы будут последствия для нас и для тех, кого мы здесь судим.
Ваша честь, прошу вас не сомневаться, что мне достаточно ясно, какое тяжкое бремя ответственности я возлагаю на ваши плечи, избрав подобный способ ведения защиты и решив раскрыть перед вами истинный смысл и глубину совершенного преступления. Но что еще я мог сделать при данных обстоятельствах? Я немало ночей провел без сна, размышляя над тем, как мне объяснить вам и всему миру те причины и побуждения, которые привели этого мальчика-негра на скамью подсудимых в качестве признавшего свою виновность убийцы. Я спрашивал себя, как, какими средствами нарисовать вам яркую и правдивую картину того, что с ним произошло, когда в вашем мозгу уже отпечаталось грубое изображение, сошедшее с миллионов газетных страниц. Мог ли я, помня о цвете кожи Биггера Томаса и социальных условиях, в которых он живет, доверить его судьбу присяжным, к тому же принадлежащим к чуждой и враждебной расе; присяжным, чье сознание уже обработано прессой страны, заранее решившей вопрос о его виновности и в бесчисленных передовицах предрекающей меру наказания.
Нет! Этого я не мог! И потому я отказался от суда присяжных, настоял на добровольном признании виновности и сегодня стою здесь, перед вами, и, основываясь на законах штата, прошу сохранить этому мальчику жизнь, потому что на то есть причины, связанные с самими устоями нашей цивилизации.
Самый простой, привычный выход для настоящего суда - пойти по линии наименьшего сопротивления и согласиться с прокурором штата, сказавшим "Смерть!". На этом закончился бы процесс. Но на этом не закончилось бы преступление! И потому суд должен поступить по-иному.
Бывают случаи, ваша честь, когда действительность является нам в таком нравственном аспекте, что идти по проторенной тропе оказывается невозможным. Бывают случаи, когда в жизни до того запутываются все концы, что и сердце и разум велят нам остановиться и распутать их, прежде чем двинуться дальше.
В какой атмосфере протекает этот процесс? Можно ли сказать, что граждане штата беспристрастно заботятся о том, чтобы был соблюден закон? Чтобы избранная кара строго соответствовала совершенному преступлению? Чтобы виновный, и один только виновный, понес наказание?
Нет! Все мыслимые предрассудки были использованы при ведении этого дела. Городские и окружные власти сознательно довели возбуждение масс до такой степени, что для поддержания порядка пришлось прибегнуть к военной силе. Не чувствуя ответственности ни перед кем и ни перед чем, кроме собственной продажной совести, газетчики и следственные власти выдвинули нелепую версию о причастности коммунистической партии к этим двум убийствам. Прокурор штата только здесь, на суде, перестал приписывать Биггеру Томасу другие преступления, которых нельзя было доказать.
Розыски Биггера Томаса послужили удобным предлогом для того, чтобы терроризировать все негритянское население, арестовать сотни коммунистов, совершить налеты на помещения профсоюзов и рабочих организаций. Той прессы, молчание церкви, поведение следственных властей, явно подогретое возмущение масс - все это говорит о том, что здесь речь идет не только о возмездии человеку, совершившему определенное преступление.
В чем же истинная причина всего этого шума и волнения? Преступление Биггера Томаса? Но разве вчера негров все любили и возненавидели их только сегодня, после того что сделал Биггер Томас? Разве рабочие собрания и профсоюзные комитеты подвергаются налетам, только когда негр совершает преступление? Разве только эти белые кости, лежащие здесь, на этом столе, вызвали тот крик ужаса, который пронесся по всей Америке?
Ваша честь, вы знаете, что это не так! Все элементы этого массового исступления существовали еще тогда, когда никто не слыхал имени Биггера Томаса. Негры, рабочие и профессиональные союзы вчера были предметом ненависти так же, как и сегодня.
В этом городе творились преступления, еще более отвратительные и зверские. Гангстеры убивали безнаказанно и шли совершать новые убийства. И никогда это не вызывало такой бури.
Ваша честь, эта толпа не по своей воле собралась здесь под окнами. Ее _подстрекали_ к этому! Всего неделю назад все эти люди жили тихо и мирно.
Кто же разжег эту скрытую ненависть? Чьим интересам служит эта неразумная и слепая толпа?
Об этом знает прокурор штата, потому что он заверил чикагских банкиров, что, если он будет переизбран, прекратятся демонстрации безработных, требующих пособий! Об этом знает губернатор штата, потому что он пообещал Ассоциации промышленников, что пошлет войска на расправу с бастующими рабочими! Об этом знает мэр города, потому что он заявил представителям коммерческих кругов, что бюджет подвергнется сокращению и никакие новые налоги не будут введены ради удовлетворения нужд городской бедноты!
Есть чувство вины в той ярости, с которой здесь требуют, чтобы этого человека поскорее лишили жизни! Есть чувство страха в той злобе и нетерпении, которое сказывается в поведении толпы, осаждающей здание суда. Все они: и толпа и ее хозяева; и марионетки и те, кто дергает за ниточки; и вожаки и их клевреты, - все они знают и понимают, что их существование зиждется на историческом преступлении против множества людей, - людей, чьей кровью куплены их удобства и их досуг! Они так же сознают свою вину, как этот мальчик, который сегодня сидит на скамье подсудимых. Страх, ненависть и чувство вины - вот три лейтмотива разыгравшейся драмы!
Ваша честь, и ради моего клиента, и ради себя самого я желал бы иметь возможность аргументировать доводами более достойными. Я желал бы говорить о любви, честолюбии, ревности, жажде необычайного или какой-нибудь еще более романтической подкладке этого двойного убийства. Если бы я мог не кривя душой наделить главное действующее лицо этой драмы благородными и возвышенными мотивами, моя задача была бы гораздо легче, и я не сомневался бы в успехе. Преимущество было бы на моей стороне, потому что я обращался бы к людям, объединенным общими идеалами, с призывом отнестись чутко и участливо к одному из своих собратьев, который заблуждался и потерпел поражение. Но у меня нет выбора. Жизнь скроила это по такому образцу, не я.
Мы должны говорить здесь о жизни в ее сыром, первобытном виде, о чувствах, стремлениях и взглядах, которые еще не испытали влияния науки и цивилизации. Мы должны говорить здесь о первоначальном зле, которое было понятным и неизбежным тогда, когда мы его совершили; но мы должны говорить также и о смутном, но упорном чувстве вины, идущем от этого зла, вины, которую из страха и себялюбия мы не решаемся искупить. И мы должны говорить о жгучих порывах ненависти, рожденной этим первоначальным злом в других, и о жестоких, чудовищных преступлениях, вызванных этой ненавистью, - ненавистью, которая залегла глубоко в сердцах и окрасила самые сокровенные человеческие чувства.
Мы должны говорить здесь об уродстве, исковеркавшем жизнь миллионов людей, таком грандиозном, что перед ним отступает воображение; таком зловещем, что мы избегаем смотреть на него или думать о нем; таком древнем, что мы склонны видеть в нем явление природы и с нечистой совестью и лживым пылом отстаивать его правомерность.
Мы должны говорить здесь - имея в виду обе стороны: белых и черных, рабочих и предпринимателей - о людях, у которых представление о добре и зле настолько гипертрофировано, что искажаются все нормальные пропорции и размеры. Когда это происходит, человеку начинает казаться, что перед ним не такие же люди, как он сам, но горы, реки, моря: силы природы, перед величием которых мысли и чувства достигают предельного напряжения. В буднях городской жизни для такого напряжения нет оснований - оно существует, вплетаясь в эту жизнь и в то же время мешая ей.
Позвольте мне, ваша честь, прежде чем я перейду к изложению обстоятельств, позволяющих мне рассчитывать на ваше милосердие, самым решительным образом подчеркнуть, что я не считаю этого мальчика жертвой несправедливости и не прошу суд отнестись к нему с сочувствием. Не в этом моя цель. Я стою здесь сегодня не для того, чтобы рассказывать вам только о страданиях, хотя случаи линчевания и избиения негров до сих пор нередки в нашей стране. Если мои слова дошли до вас только в этом смысле, значит, вы так же, как и он, увязли в трясине слепых ощущении и жестокая игра потянется дальше, точно кровавая река, текущая в кровавое море. Итак, условимся раз навсегда: никакой несчастной жертвы несправедливости здесь нет. Само понятие несправедливости предполагает равенство прав, и этот мальчик не просит вас о восстановлении справедливости. Если же вы думаете иначе, значит, вы сами ослеплены чувством, таким же пагубным, как то, которое вы осуждаете в нем, с той разницей, что в вас оно менее оправданно. Чувство вины, которое вызвало здесь весь этот взрыв стихийного страха и стихийного озлобления, есть оборотная сторона его ненависти.
