школу?
– А чем я, по-твоему, в лагере занимался? Учился заочно и получил аттестат о среднем образовании. С очень приличными оценками.
– Пол! Это же чудесно! Почему ты мне ничего не сказал?
– Я не говорил об этом ни одной душе, кроме разве что Уилсона. Никто из вас не поверил бы в меня.
– Я бы поверил.
– Нет, Крис, ты верил только в то, что я могу поступать по-твоему.
Пол говорил правду, и правда эта немного жалила. Однако я старался не показывать, что уязвлен.
– Значит, приступаешь к обучению на врача?
– С осени.
– В КУЛСе? [117]
– Шутишь? Я этим городком сыт по горло! Собираюсь в Нью-Йорк. Там у одного паренька из лагеря живет дядя, он даст мне работу на полставки в книжном. Другой мой сослуживец знает, где можно бесплатно поселиться на съемной квартире. Надо только пару часиков в неделю отрабатывать вахтером. Все уже готово, я через день-другой уезжаю. Как только мы с Мохнаткой забронируем билеты на поезд.
– Пол, – совершенно искренне обратился я к нему, – ты самый поразительный мой знакомый!
Мое изумление, похоже, усмирило его: он перестал ершиться, а чуть позднее, когда предложил навестить Августуса, он меня удивил. Августус тоже удивился, когда я позвонил ему договориться о встрече, а еще обрадовался. Ему было не свойственно жаловаться на отсутствие внимания или дурное обращение, однако то, что Пол за минувшие два года ни разу не приехал к нему и даже не написал, его беспокоило.
Пол приложил невероятные усилия к тому, чтобы снова добиться расположения Августуса. Пустил в ход чары, проявлял неподдельный интерес, исподволь льстил и был тактичен; он даже с почтением упомянул Бога. Августус, конечно же, растаял и дал себя покорить. Он заговорил с Полом так, словно тот уже был практикующим психиатром.
– Очень хочется знать твое мнение вот о чем: не думаешь ли ты, что Юнг совершает прискорбную ошибку, полагая свои архетипы статичными?
– Мисс Парр по-прежнему крупнейшая звезда шоу-бизнеса, – сказал Пол по дороге домой. Но говорил он так с большой любовью.
Узнать мнение Августуса о Поле мне довелось лишь спустя несколько дней, когда Пол с Мохнаткой уже уехали в Нью-Йорк.
– Какая воля! – восклицал Августус. – Честное слово! Несомненно, с такой можно горы двигать. Нет, правда, есть в этом нечто эпилептическое: потрясающие выбросы энергии!
Августус вновь горел энтузиазмом в отношении Пола и, видимо, мысли не допускал о том, что Пол не закончит образования. Я этой уверенности не разделял. Возможно, все зависело от того, с каким сопротивлением Пол столкнется в Нью-Йорке. Ибо мне открылся один момент в его ориентирах: заниматься чем-либо – пусть даже всецело конструктивным вроде получения медицинского образования – он мог лишь назло кому-то. Всегда должен был быть враг, который не верил бы в Пола, а потом увидел бы доказательства своей неправоты. И последним врагом для него стали вовсе не квакеры, не Августус, не знакомые из Европы, не Рути и не Ронни. Это был я.
Что ж, если Пол и впрямь не умел жить иначе, то ладно. Похоже, роль врага рано или поздно примеряли все знакомые Пола.
В марте 1944-го Ронни вместе со своим отрядом высадился на одном из Маршалловых островов. За неделю-другую до этого территорию отбили у врагов, и предполагалось, что там теперь более или менее безопасно. Однако на второй день, когда Ронни мирно ехал себе по дороге на велосипеде, японский снайпер ранил его в лодыжку.
– Что за мстительность! – говорил Ронни несколько месяцев спустя, когда мы с ним обедали в Беверли-Хиллз. – Я еще прямо тогда подумал: нет, ну вот что он пытается этим доказать?!
Тем не менее снайпер невольно спас Ронни, которого немедленно отправили назад в Штаты и дали то, что он назвал работой мечты. Он снимал на Лонг-Айленде документалки для армии и жил за счет государства в комфортабельном нью-йоркском отеле. Сейчас он выбрался в Голливуд по делам: на встречу со знаменитым режиссером, чтобы обсудить с ним очередной документальный проект. Ронни всей душой наслаждался каждым мгновением новой жизни! В капитанской форме да с «Пурпурным сердцем» [118] он выглядел очень даже ничего.
– Так ты теперь герой, Ронни!
– Да уж, точно! Ну разве не замечательно, дорогой мой! Невольно задумаешься, вдруг «это самое» правда существует. От девушек отбоя нет, а с легкой хромотой я прямо этакий Байрон!
Не забыл он рассказать и о Поле:
– Конечно, с ним всегда было непросто, надо признать, но сейчас он хватил лишку. Он же теперь порицает все подряд; ненавидит союзников, нейтральные государства, пацифистов, евреев, негров, христиан, атеистов, гомосексуалистов, гетеросексуалистов… я никого не забыл? Это утомляет, вот я о чем… Не так уж важно, что говорят люди в наших кругах, войну никто из нас уже и не думает воспринимать всерьез, но Пол… он ходит в бары, выбирает там молоденьких невинных солдафонов и морячков, вчерашних фермеров, и принимается внушать им: мол, последний, наверное, кто еще не прогнил насквозь, это Гитлер или что наша бомбардировка Токио [119] – величайшая мерзость в истории. Его просто не понимают… Он пару раз на тумаки нарывался.
– А как же его учеба? Хочешь сказать, он ее забросил?
– О нет, мой дорогой, это единственное, за что он держится! Если честно, учится Пол блестяще, если ему верить. Позови его на вечеринку накануне экзаменов, и он начнет несусветно важничать и снобствовать, как будто кругом одни бездельники… Нет, теперь-то я уверен, что он дойдет до конца и станет психиатром. Помоги Господь его пациентам! Должен сказать, что сильно ошибался в нем.
В сентябре 1945-го мне пришла открытка, переправленная с моего старого лондонского адреса: серо-голубая, помеченная «Открытка военнопленного» (Postkarte fuer Kriegsgefangene). То ли по совпадению, то ли умышленно, написана она была в мой день рождения, 26 августа.
Уважаемый мистер Ишервуд, вы наверняка сильно удивитесь, получив послание от того, кого уже считаете погибшим. Мне пришлось стать солдатом германской армии, и меня взяли в плен у реки Рейн. Кто знает, как сложится моя жизнь после увольнения. Всего наилучшего, Вальдемар.
(Я только потом догадался, почему Вальдемар обратился ко мне «мистер Ишервуд»; это был один из самых милых и глупых ходов в его жизни. Он посчитал, что, как солдат вражеской армии, не должен компрометировать меня, показывая, что мы друзья!)
Я, разумеется, написал ему в ответ, и с тех пор мы время от времени обменивались письмами. Вскоре Вальдемар написал мне с адреса в русском секторе Берлина. Он покинул лагерь для военнопленных и воссоединился с Ульрикой, девушкой, на которой женился вскоре после начала войны. Перед тем как его отправили на фронт, у них родился сын Кристоф.
В своих письмах Вальдемар настойчиво зазывал меня в гости. Идея поехать к нему
