Губы у Дейва пересохли, язык жгло, во рту не было ни капли слюны, в горле встал ком — Гэллоуэю казалось, он задыхается.
— За рулем синего «олдсмобила» сидел молодой человек среднего роста, бледный, в бежевом плаще. С ним была молоденькая девушка, она опустила стекло и попросила пачку сигарет. Автомат, торгующий сигаретами, находился в здании, и, чтобы не отпирать, хозяин отдал ей свою пачку, начатую. Молодой человек расплатился десятидолларовой бумажкой, номер купюры мы вот-вот получим.
Это конец. Что тут еще скажешь? Несколько секунд лейтенант сидел, не глядя на Гэллоуэя, потом встал и вышел из кабинета, сделав полицейскому знак следовать за ним. Дейв не шевелился, не чувствовал времени и раза два поймал себя на том, что ему чудится, будто он провожает своего малыша в школу. Перед глазами, быстро сменяя друг друга, мелькали картины. Мыслей не было. Зазвонил телефон — он не обратил внимания. А мог бы, если бы прислушался, разобрать, о чем говорили по телефону в соседнем кабинете.
Он не плакал. Теперь уж и не заплачет — он перешел тот предел, за которым слез не бывает.
Сидел он долго, а когда поднял глаза, поразился, что в помещении никого нет. Ему стало неловко, но, сам не смея выйти из кабинета, он собрался позвать кого-нибудь.
Быть может, за дверью подслушивали и уловили его движение? В дверях вырос лейтенант.
— Хотите вернуться домой?
Гэллоуэй кивнул, удивляясь, что его не задержали. Он бы даже не протестовал, считая, что так и должно быть.
— Подпишите, пожалуйста, протокол. Сперва прочтите. Это заявление, что вы опознали свою машину.
А не предаст он этим Бена?
— Я обязан подписать?
Лейтенант чуть заметно кивнул, и Дейв покорно подписал.
— Кстати, могу вам сообщить, что они за эту ночь отмахали изрядный кусок и уже проехали Пенсильванию. Последний сигнал поступил из округа Джефферсон в Виргинии.
Бен с вечера за рулем. Неужели он не остановится, чтобы поспать?
— Они избегают автострад, все время выбирают объезды, боковые дороги, и это затрудняет поиски.
Гэллоуэй поднялся, и лейтенант положил ему руку на плечо.
— На вашем месте — говорю вам не как полицейский, а просто по-человечески — я бы прямо сейчас постарался найти сыну хорошего адвоката. Он имеет право отказаться отвечать, если не будет адвоката, и знаете, от этого иной раз многое зависит.
Он — это Бен, хотя такое кажется немыслимым, но это Бен, и о нем говорят, словно о взрослом, ответственном за свои поступки человеке. Дейву это показалось настолько чудовищным, что он чуть не закричал:
— Да ведь он же еще ребенок!
Он давал ему рожок с молоком. Четырех лет Бен еще мочился в постель и утром ужасно конфузился. Больше года он продолжал страдать от этого недуга.
Сколько недель прошло с тех пор, как отец спросил его в последний раз:
- Все в порядке, Бен?
— В порядке, па, — уверенно ответил он смешным юношеским баском, который прорезался у него года два назад.
Бен не любил громких фраз, не признавал излияний. Но кому его знать, как не Дейву, который шестнадцать лет не спускает с него глаз?
— Отвези мистера Гэллоуэя.
— Прихватить Дэна?
— Нет. Он получил инструкции по телефону.
Лейтенант протянул на прощанье крупную сильную руку; на этот раз пожатие было крепче, чем при встрече.
— До свидания, мистер Гэллоуэй. Если буду заниматься этим делом, обещаю по мере возможности держать вас в курсе.
И, бросив взгляд на письменный стол, добавил:
— Ваш телефон у меня есть... Да...
Дейв зажмурился: солнечный свет был ослепителен; воздух вокруг дрожал, на клумбах среди цветов гудели пчелы. Он очутился в машине, и кто-то произнес:
— Может, открыть окна?
Чья-то рука протянулась, опустила стекло, и Дейв вздрогнул.
— Простите, вы, наверно, не прочь выпить еще кофе? У нас в участке был, но я не сообразил вам предложить.
Дейв машинально отозвался:
— Пустяки.
— Лейтенант у нас славный парень. У него трое детишек. Младший родился на прошлой неделе, он тогда был на дежурстве.
Полицейский нажал какую-то кнопку, раздался треск, и гнусавый голос стал произносить цифры, номер машины. И лишь когда водитель поспешно, словно заглаживая бестактность, выключил радио, Гэллоуэй понял, что это номер синего «олдсмобила».
Полицейский еще несколько раз пробовал завязать разговор, украдкой поглядывая на часовщика, но в конце концов сдался и замолчал. Миновали тот же лес, то же поле для гольфа, те же поселки. На дорогах и перед закусочными машин стало больше. Несколько часов назад тут проезжал Бен вместе со своей Лилиан, и она прижималась к нему. И если даже Дейв крикнет во всю мочь «Бен!», разве это поможет, разве человеческому голосу под силу преодолеть такое пространство, чтобы его услышали на другом конце Штатов?
Ему хотелось закричать, но он стиснул зубы, сжал кулаки — даже ногти вонзились в тело. Он не узнал Покипси, не заметил, как проехали предместья и сам город. А когда машина миновала щит с названием его поселка, у Дейва не возникло ощущения, что он вернулся домой: он скользнул взглядом по «Старой харчевне», по «Первому универсальному магазину», по лужайке, по конторам и мастерским — вот его собственная, вот контора миссис Пинч, вот парикмахерская, — но чувство было такое, будто все это лишь пустая оболочка от того, что раньше было его поселком.
Дейв не знал, который час. Ощущение времени исчезло. Время перестало существовать, пространство — тоже. Как поверить, например, что Бен мчится теперь по дорогам Виргинии, а может быть, Огайо или Кентукки?
Дейв никогда не забирался так далеко, а Бен, в сущности, еще ребенок. И тем не менее, десятки, сотни мужчин в расцвете сил, обученные охоте на человека, оснащенные самой современной техникой, гонятся за ним, устраивают на него облаву.
Невозможно. Сегодня вечером или завтра утром все газеты Америки напечатают на первых полосах его фотографию, словно он опасный преступник.
— Завезти вас во двор?
В воскресенье днем все сидят по домам. Едва в субботу кончается рабочий день, улицы становятся пустыми, гулкими и оживают лишь перед бейсбольным матчем.
Полицейский вышел из машины, открыл дверцу, и Гэллоуэй, протянув ему руку, вежливо попрощался.
— Благодарю вас.
Двери гаража перечеркивала изоляционная лента с сургучными печатями на концах; царапину, чтобы все оставалось как есть, залепили клейкой бумагой. Поднимаясь по лестнице, Гэллоуэй никого не встретил, но ему чудилось, что на третьей ступеньке все еще сидит старый Хоукинс и, качая головой, что-то бормочет себе, под нос.
Возможно, именно тогда все и совершилось. Как раз когда Изабелла Хоукинс толковала о своей дочке и о пропавших из кухни тридцати восьми долларах. Наверно, так оно и есть. Но он не желает вдаваться в детали. За дверью Дейв услышал шаги старухи польки, у нее опухают ноги, и она весь день в шлепанцах. Звук такой, словно в лесу крадется невидимый зверек.
Дейв отворил дверь. В это время солнце освещает часть спальни — тот угол, где стоит зеленая кушетка. У Бена была привычка -вечерами лежать на ней и читать, держа книжку на весу перед глазами.
— Неужели тебе удобно?
— В самый раз, — отвечал он.
Гэллоуэй не находил себе места. Он забыл снять шляпу. Не подумал сварить кофе, поесть. Он ждал, что с минуты на минуту раздадутся крики, возвещающие начало бейсбольного матча. Если встать на табурет, из окошка в ванной можно увидеть краешек поля. Зачем он пришел в кухню? Непонятно: делать ему здесь нечего. Дейв вернулся в спальню, увидел на приемнике сигареты, но не притронулся к ним. Курить не хотелось. Ноги противно дрожали, но он не садился.
Окно было закрыто, в комнате стояла, духота. Вытирая пот со лба, Дейв обнаружил, что он все еще в шляпе, и снял ее. Внезапно, словно вспомнив, зачем пришел домой, он бросился в комнату Бена, рухнул ничком на кровать сына, обнял руками подушку и замер.
Вначале он не сознавал, что с ним. Лежал не двигаясь, то ли от усталости, то ли не смел шевельнуться, да и незачем было. Постепенно руки, ноги, все тело стали вялыми, словно при высокой температуре, но мозг в этом полузабытьи работал, как казалось Дейву, острее, чем обычно, хотя и по-другому. Гэллоуэю как бы приоткрылось иное, высшее бытие, где все приобретало куда более глубокий смысл. Впрочем, он никому не признался бы в этом из боязни, что его засмеют.
Такое с ним нередко бывало в детстве. Особенно памятен один случай — он, пятилетний, жил тогда в Виргинии. Длилось это с час, а может быть, лишь несколько минут: он был словно во сне, который кажется бесконечным, потому что время перестает существовать. Во всяком случае, для Дейва это было самым живым из воспоминаний детства, вобравшим в себя и подытожившим все его ранние годы.
Он тогда тоже лежал, но не лицом вниз, как сейчас, а на спине, под открытым небом, заложив руки за голову, подставив лицо солнцу и зажмурив глаза; под веками плясали красные и золотые искры.
