— Майор, — сказал Левшин.
— Майор, — сказал Клебе.
«Тара-тара-ам, — играл майор, — тара-тара-ам». Это было его ежедневное упражнение для правой руки, поврежденной впрыскиваниями кальция, и он проделывал: его неукоснительно, так что весь Арктур должен был четверть часа в день слушать выдалбливание рояльных звуков от «до» до «соль» и обратно.
Клебе побежал. В гостиной он застал майора облокотившимся о пюпитр, слегка подперевшим левою рукою голову и задумчиво рассматривающим весенний пейзаж на стенке. Даже в ту минуту, как доктор подошел к роялю вплотную, правая рука майора продолжала работу.
— Извините, милый господин майор, но сейчас вам следовало бы лежать на балконе.
«Тара-тара-ам»… — сыграл майор вверх и приостановился.
— Моя игра, господин доктор, не доставляет мне удовольствия. Но я должен жертвовать своим слухом, чтобы поправить ущерб, нанесенный мне вами.
Он выговорил все это в необыкновенно уравновешенной манере и тотчас сыграл вниз «тара-тара-ам»… Так он и вел дискуссию, прерывая долбеж клавиатуры только затем, чтобы возразить доктору.
— Да, этот несчастный случай с инъекцией, происшедший не по моей вине, а по вине фрейлейн доктор, — говорил Клебе под музыку, — я вместе с вами не раз оплакал и сейчас глубоко удовлетворен, что ваши пальцы уже приобрели завидную беглость. Я вам снова рекомендую продолжать это полезное упражнение. Но, как мы условились, господин майор, роялем вы будете заниматься перед вечерней прогулкой.
— Или перед утренней.
— Но не тогда, когда вам следует лежать.
— Может быть, мне вообще не следует лежать?
— Другого способа лечения мы не знаем.
— Тогда, может быть, мне отказаться от лечения?
— Если вы не дорожите здоровьем…
— Я им дорожу и потому массирую свои пальцы, поврежденные мне в Арктуре.
— Но я очень прошу вас считаться с распорядком дома. Эта музыка обременительна не только для вас, но и для других пациентов. Мадам Риваш мне не раз высказывала удивление…
— Ах, вам предпочтительнее мадам Риваш…
— Наоборот, господин майор, тем более что мадам нас все равно покидает, — заторопился Клебе.
Но было поздно. Майор поднялся и стоя продолбил гамму вниз, прямиком воткнув большой палец в могучее «до». «Тара-тара-до-о». Не отпуская клавиши, под мурзенье раздразненных струн, он объявил:
— Мне нет дела, покидает вас кто-нибудь или нет. Я вас, во всяком случае, покидаю.
В гостиной был всего один выход, и, поколебавшись секунду, измеряя друг друга обозленными взглядами, они вместе шагнули к двери. Однако, из-за тяжеловесности, майор отстал, доктор же бегом пустился к себе в кабинет.
Он рухнул на диван. Вытянув ноги, он минут пять пролежал с закрытыми глазами. У него начался кашель, его подкидывало на пружинах сиденья. Потом он утих. Привстав, он включил радио. Нефальшив ленным голосом театрального любовника диктор передавал виды на среднеевропейскую погоду. Клебе выдернул провод и опять закрыл глаза.
Все звуки, коснувшиеся его сознания, шли с улицы — сирена автобуса, бубенцы санной упряжки. Санаторий был безмолвен, и доктору почудилось, будто из дома давным-давно вынесли всю мебель и ободрали стены, как перед ремонтом. Испуг охватил Клебе. Он ясно увидел коридоры Арктура, из которых исчезли начищенные Карлом красные ковровые дорожки. Доктор мчится из этажа в этаж, из комнаты в комнату — всюду гулко и пусто. Обои свисают со стен — желтые с птичками, голубые с цветочками. Сквозняки разносят по углам вонь формалина. Тишина…
Клебе вскочил с дивана и выглянул наружу. Больные лежали на общем балконе. Их было мало, шезлонга стояли далеко друг от друга.
Он принял решение и помчался наверх. Слава богу, дорожки были на месте, и обоев никто не сдирал. Когда он постучал и вошел к Инге, она смотрела в потолок. Руки ее, по лечебным правилам, которые ей внушили, были протянуты на одеяле. Он наскоро задал утренние вопросы и в сердечном тоне, почти как музыкальный ящик, запел:
— Милая, милая фрейлейн Кречмар. Не примите это за назойливость: у меня есть к вам одно предложение. Я хочу вас перевести в южную комнату, в прекрасную южную комнату. Это вам ничего не будет стоить, ни одного франка: вы будете продолжать платить столько же, сколько платите сейчас. Но вам будет несравненно лучше, удобнее в южной, с балконом, — ведь скоро вам придется проводить время на балконе, вы уже достаточно акклиматизировались. Мы сегодня же вас переведем.
— Не понимаю. Ведь те комнаты дороже, господин доктор?
— Но. я говорю — вас это совершенно не коснется. Поверьте, мы все думаем, чтобы вам было лучше, как. можно лучше, и чтобы вы поправлялись. Вы произвели на нас? такое впечатление, вы прямо нас всех покорили. Я просто буду счастлив, если вы примете предложение. Вы уже согласны, я вижу, согласны! И я сейчас распоряжусь, чтобы все приготовили.
Доктор Клебе попятился, жестикулируя успокоительно и благодарно. Раскланиваясь, он вышел в коридор. Под ложечкой у него что-то холодяще падало, — это были страдания самолюбия (так он решил), и нет, нет, он не мог пойти к мадам Риваш, ни за какие деньги! Он не мог, не хотел подвергать себя унижениям, он был не из тех господ, которые домогались благополучия недостойными средствами, нет, доктор Клебе не мог пойти к мадам Риваш, конец!
К майору? Да, может быть — к майору. Майор быстро вспыхивал н скоро остывал. Он был, в своем роде, близким человеком, воздух этого города поил его слишком долго, майор послушно шествовал сквозь строй санаторных коридоров, комнат и балконов — Напуганный солдат судьбы. Бунты, которые он устраивал, проходили бесследными паводками. Что говорить, он обладал сердцем!
Но все же он не шевельнулся, услышав голос Клебе, бесчувственным молчанием заставил доктора повторить униженно:
— Мы погорячились, господин майор, прошу вас…
— Это вы погорячились, — ответил майор, снова продолжительно помолчав. — А вы врач, вам горячиться нельзя.
— Врач, — подавленно сказал доктор Клебе, стоя в дверях, точно проситель. Он потянулся к креслу, как старик, и чуть не упал в него, сгорбившись, прижав руки к груди, стараясь подавить разгоравшийся кашель.
Майор не обернулся. Сквозь черные очки глядел он безжалостно в окно на недвижное горное пламя снегов.
— Врач, — успокоившись, повторил Клебе. — За ваше пребывание наверху, господин майор, вы должны были приобрести глаз, я хочу сказать — научиться видеть. И вы, наверно, подозреваете, что я не совсем здоров. Ну, да, я это называю расширением аорты, иногда — бронхитом, не все ли равно, ведь это — для пациентов. Не стану же я им рассказывать, что болен тем же, чем они, и что за десять лет пребывания наверху приобрел только боязнь перебраться вниз. Вам это знакомо, не правда ли? Я должен лечиться так же, как вы, может быть — немного меньше. И, простите, я не получаю пенсии. Вот откуда ковчег, в котором мы с вами плывем, господин майор. Он пойдет ко дну, если будет покинут обитателями. Не бросайте вашей каюты, господин майор. Я говорю с вами как с джентльменом.
Веки доктора Клебе покраснели, он извинялся с видом надменного человека, его рот перекашивала странная презрительная улыбка. Он высвободился из кресла и стоял с опущенной головой.
— Хорошо, — сказал майор, не отрываясь от окна, — я пока останусь.
Инга лежала плашмя. Ей было больно и страшно поворачиваться. Ей казалось, будто упругий полый шар перекатывается в боку, когда она чуть-чуть меняла положение. Она боялась, что шар сожмет сердце пли горло и задушит ее.
Покашиваясь на доктора Штум а, она говорила, осторожно дыша:
— Но потом началось это прокалывание второй, третий раз, все в одно и то же место… Ужасно!.. Я больше не дамся… Не дам себя мучить… Нельзя ваши правила распространять на всех. Я не правило. Я исключение… Мне больно… Вы говорили — я буду в футбол играть, а я еще не подымаюсь с постели. Знаете, как это называется? Это свинство…
Чтобы сберечь заряд своего раздражения, она отвернула лицо от Штума.
— Вам ведь ясно писал ваш коллега, — сказала она в стенку, — вы не имеете права!.. Я убегу…
Она потихоньку взглянула на него. Он был серьезен. Он слушал ее вдумчиво — не как ребенка и даже не как больного, — ему хотелось почувствовать ее доводы.
— Нельзя прекращать вдувания, — сказал он, — Сегодня газ пошел. Я вдул пятьдесят кубиков. Надо продолжать. Надеюсь — мы обойдемся без пережигания спаек.
— Мне о вас так хорошо говорили, — чуть-чуть мягче сказала Инга.
— Поддуем немного сегодня вечером, — улыбнулся он.
— Милый, — сказала она умоляющим голосом. — Я вас очень люблю. Я вас так люблю! Ну, как хотите, так и люблю… как вы хотите? — спросила она тихо. — Хотите?
Она с опаской приподняла и протянула руку.
