и уплатив небольшую сумму за поимку и сохранение. Обратиться в дом №**, улица **** – Сен-Жерменское предместье, третий этаж».
– Как вы могли узнать, – спросил я, – что это моряк да еще с мальтийского корабля?
– Я не знаю этого, – отвечал Дюпен. – Я не уверен в этом. Но вот обрывок ленты, которая, судя по ее форме и засаленному виду, служила для завязывания волос в виде длинных кос, которые в такой моде у матросов. Кроме того, этот узел вряд ли мог быть связан кем-нибудь, кроме матроса и притом мальтийца. Я нашел эту ленту у подножия громоотвода. Она не могла принадлежать покойницам. Но если я даже ошибся, заключив по ленте, что француз это моряк с мальтийского корабля, то все-таки я смог безопасно упомянуть об этом в объявлении. Если это ошибка, то он подумает, что я получил неверную справку, и только. Если же я прав, то получаю большое преимущество. Зная о преступлении, француз, хотя бы и невинный, естественно, будет колебаться – ответить ли ему на объявление, то есть явиться ли за орангутангом. Он будет рассуждать так: «Я невинен, я беден, мой орангутанг стоит дорого – при моих обстоятельствах это целое состояние, – неужели я упущу его из-за пустых опасений? Я могу получить его. Он пойман в Булонском парке, вдали от места преступления. Кто же догадается, что это убийство совершил зверь? Полиция на ложном пути, у них нет никакого ключа к разъяснению тайны. Если даже поймают зверя, кто докажет, что я знал о преступлении? И с какой стати меня обвинят, хотя бы я действительно знал о нем. А главное, моя личность уже известна. В объявлении сказано, что я хозяин зверя. Не знаю, что именно обо мне известно. Если я не явлюсь за таким дорогим имуществом, то могу сам возбудить подозрение. Это вовсе не расчет. Не следует привлекать внимание к самому себе или зверю. Я отвечу на объявление, получу орангутанга и спрячу его, пока все не забудут об этом происшествии».
В эту минуту послышались шаги на лестнице.
– Будьте наготове, – сказал Дюпен, – но не показывайте и не пускайте в ход пистолеты, пока я не дам знак.
Наружная дверь дома была открыта, так что посетитель вошел без звонка и поднялся по лестнице на несколько ступеней. Тут он, по-видимому, остановился в нерешительности. Потом стал спускаться обратно. Дюпен кинулся было к двери, но мы услышали, что посетитель снова пошел наверх. На этот раз он шел смело, не останавливаясь, и вскоре постучал в дверь.
– Войдите, – сказал Дюпен веселым и приветливым голосом.
Незнакомец вошел. Это был, очевидно, моряк: высокий, плотный, хорошо сложенный, с вызывающим дерзким взглядом, не особенно симпатичный. Лицо его, очень загорелое, было до половины закрыто бакенбардами и усами. Он держал в руке тяжелую палку, но другого оружия с ним, кажется, не было. Он неловко поклонился и сказал «здравствуйте», с невшательским [22] акцентом, не настолько сильным, однако, чтобы не догадаться, что он парижанин по рождению.
– Присядьте, друг мой, – сказал Дюпен. – Вы, вероятно, явились за орангутангом. Право, я почти завидую вам; превосходный, без сомнения, очень дорогой экземпляр. Сколько ему лет, как вы думаете?
Моряк перевел дух, как человек, избавившийся от невыносимой тяжести, и отвечал уверенным тоном:
– Право, не знаю, должно быть, года четыре или пять, не больше. Он у вас здесь?
– О нет, тут негде его поместить. Он на извозчичьем дворе на улице Дюбур, в двух шагах отсюда. Вы можете получить его завтра утром. Вы, конечно, приготовили удостоверение?
– Разумеется, сударь.
– Жалко мне будет расставаться с ним, – заметил Дюпен.
– Я и не рассчитывал, что вы даром хлопотали для меня, сэр, – отвечал матрос. – Я охотно заплачу за поимку животного – конечно, умеренное вознаграждение.
– Хорошо, – отвечал мой друг, – очень хорошо. Дайте подумать! Что с вас взять… Да, так, сейчас скажу вам. Вот моя награда. Вы сообщите мне все, что вам известно об убийстве на улице Морг.
Дюпен произнес эти слова очень тихо и спокойно. Так же спокойно подошел к двери, запер ее на ключ, а ключ положил в карман. Затем он достал из-за пазухи пистолет и медленно положил его на стол.
Лицо матроса налилось кровью, казалось, он сейчас задохнется. Он вскочил, схватился за палку, но в ту же минуту опустился на стул, весь дрожа, и бледный как смерть. Он не говорил ни слова. Я от всей души пожалел его.
– Друг мой, – сказал Дюпен ласковым тоном, – вы напрасно волнуетесь, совершенно напрасно. Мы не злоумышляем против вас. Даю вам честное слово джентльмена и француза, что мы не сделаем вам ничего худого. Я отлично знаю, что вы неповинны в зверском преступлении на улице Морг. Тем не менее нельзя отрицать, что вы до некоторой степени замешаны в нем. Из того, что я сказал, вы можете видеть, что я имел возможность разузнать обстоятельства дела из таких источников, о которых вам и не грезилось. Теперь дело обстоит так. Вы не сделали ничего такого, за что бы вам пришлось отвечать. Вы даже не виновны в воровстве, хотя могли бы украсть безнаказанно. Вам нечего скрывать. С другой стороны, честность обязывает вас разъяснить дело. Невинный человек арестован и обвинен в преступлении, виновник которого вам известен.
Матрос оправился, пока Дюпен говорил эти слова; но его вызывающий вид совершенно исчез.
– Да поможет мне бог, – сказал он после непродолжительной паузы, – я расскажу вам все, что мне известно об этом деле, но я не жду, чтобы вы поверили мне хоть вполовину. Было бы нелепо с моей стороны этого ожидать. А между тем я действительно невинен.
Вот сущность его рассказа. Он совершил недавно путешествие на индийский архипелаг. На острове Борнео ему и его товарищу удалось поймать орангутанга. Товарищ умер, и животное перешло в его полную собственность. С большими затруднениями – из-за неукротимой свирепости пленника – моряку удалось перевезти его на большую землю, к себе домой. Матрос поместил зверя в своей квартире и, чтобы избавиться от надоедливого любопытства соседей, держал его в чулане, в ожидании пока заживет его нога, пораненная осколком на борту корабля. Затем он стал помышлять о продаже орангутанга.
Вернувшись домой с какой-то пирушки ночью или, скорее, утром в день убийства, матрос застал зверя в своей спальне, куда он успел-таки выбраться из чулана. С бритвой в руках, весь в мыле, он сидел перед зеркалом и брился, подражая своему хозяину, за которым, без сомнения, наблюдал во время этой операции сквозь щелку. Ужаснувшись
