делает со своей жизнью, – ее собственное дело. Не твое. Может, она больше понимает своих малышей, чем ты, а может, считает, что должна не бояться жить, чтобы они, в свою очередь, тоже не боялись жизни, когда придет их время. – Он почувствовал, что начинает серьезно сердиться. – Кроме того, ты недостаточно хорошо знаешь Эрика, чтобы говорить о нем в таком тоне!
– Поверь мне, эти малыши возненавидят ее задолго до того, как все кончится. И не говори мне, что я не знаю Эрика. Стоило мне взглянуть на него, и я все поняла.
– Ты поняла только то, что уже и так знала по рассказам. А вот того, что он собирается завести роман с Кэсс, тебе не говорили, поэтому ты и взвилась.
– Эрик может провести тебя, может провести Кэсс – хотя я думаю, она сама себе морочит голову, – но меня ему не провести. Вот увидишь.
– Оказывается, ты не певица, а гадалка. Нужно купить тебе огромные серьги, яркую чалму и заставить наконец заняться делом.
– Смейся, смейся, паяц, – сказала она.
– Что тебе до них? Если он тянется к ней, а она – к нему, зачем нам лезть в их дела?
– А тебе все равно? Ведь Ричард – твой друг.
– Кэсс мне ближе, чем Ричард.
– Она сама не понимает, что делает. Имеет прекрасного мужа, который пошел в гору, и вместо того, чтобы с него пылинки сдувать, бегает трахаться с «белой рванью» из Алабамы. Нет, мне никогда не понять белых.
– Эрик не «белая рвань», его родители – очень обеспеченные люди, – возразил Вивальдо, покрываясь испариной вовсе не от жары и всей душой желая, чтобы у нее отсох язык.
– Надеюсь, они не лишат его наследства. Ты думаешь, Эрик может стать известным актером?
– Не вижу связи. Но, если хочешь знать мое мнение, – да, думаю, может. Эрик – очень хороший актер.
– Что-то долго он пребывает в безвестности. А чем он занимался в Париже?
– Понятия не имею, дорогая, но надеюсь, хорошо проводил время. По своему вкусу.
– А теперь он что-то изменил своему вкусу, – ехидно заметила Ида.
Вивальдо, вздохнув, мысленно приказал себе промолчать или сменить тему. Однако сказал:
– Не понимаю, почему тебя так волнует его личная жизнь. Ну, любит он перепихнуться с мужиком, тебе-то что?
– Он и с моим братом хотел перепихнуться, – взволнованно сказала она. – Хотел, чтобы Руфус стал таким же извращенцем.
– Послушай, если между ними что и было, то по взаимному согласию. Эрик не стал бы сбивать его с ног и насиловать. Успокойся, дорогая, и пойми – тебе известно о мужчинах совсем не так много, как ты думаешь.
Ида злобно усмехнулась.
– Если между ними что и было… Ты лжец и в придачу трус.
Вивальдо изумленно взглянул на нее – в эту минуту он ее ненавидел.
– Почему ты так говоришь?
– Потому что ты, черт возьми, прекрасно знаешь, что между ними все было. Просто не хочешь думать об этом…
– Ида, пойми, не мог я лезть не в свое дело! И никогда не расспрашивал ни Руфуса, ни Эрика об их отношениях. Как я мог!
– Вивальдо, чтобы что-то знать, совсем необязательно расспрашивать. Мы с Руфусом тоже никогда не говорили на эту тему, однако же я все знала.
Вивальдо помолчал, а потом с болью произнес:
– Ты, видно, никогда меня не простишь? Не простишь за смерть брата?
Теперь молчала она. Он продолжал:
– Я тоже любил твоего брата, Ида. Ты мне не веришь, я знаю, но я действительно любил его. И он был всего лишь мужчиной, дорогая. Не святым.
– Я и не утверждаю, что он святой. Но у меня тоже черная кожа, и я знаю, как белые обращаются с чернокожими юношами и девушками. Думают, что они годятся только на то, чтобы вытирать о них свой испачканный спермой член.
Впереди, через три дома, светились огни кинотеатра. На улицах было много народу, как бывает летом. От ее слов у Вивальдо перехватило горло, а глаза словно обожгло огнем.
– Мы с тобой уже давно вместе, а ты по-прежнему продолжаешь так думать? – наконец выдавил он из себя.
– Оттого, что мы вместе, мир не меняется, Вивальдо.
– Для меня меняется, – сказал он.
– Только потому, что ты белый, – возразила она.
Внезапно он почувствовал, что сейчас, прямо здесь, на людной улице он либо истошно завопит, либо сомкнет пальцы на ее горле. Огни кинотеатра заплясали перед ним, а тротуар поплыл под ногами.
– Ты это прекрати, – заговорил он каким-то чужим голосом. – Ты это прекрати. Не смей убивать меня. То, что я белый, не моя вина. И то, что ты – черная, тоже не моя вина. И в смерти твоего брата я тоже не повинен. – Он резко вскинул голову, желая стряхнуть слезы, свет фонарей не расплывался больше, а тротуар не ходил ходуном. Потом продолжал более спокойным голосом: – Он мертв, родная, а мы живы. Мы живы, и я люблю тебя. Я люблю тебя. Пожалуйста, не старайся меня убить. – И прибавил: – Разве ты не любишь меня? Ида, ты любишь меня? Любишь? – И он повернул к ней лицо.
Она смотрела в сторону и ничего не отвечала. Они миновали один дом, другой, а она все молчала. Кинотеатр был уже почти рядом. Кэсс и Эрик стояли под навесом и махали им.
– Не понимаю, – вдруг заговорила Ида, – как можешь ты говорить о любви, не желая знать того, что происходит вокруг. И в этом нет моей вины. Как можешь ты утверждать, что любил Руфуса, если не хотел знать многого, что было так важно для него? Как я могу верить, что ты действительно меня любишь? – С какой-то обескураживающей беспомощностью она оперлась на его руку. – Как можно любить, не зная любимого? Ты не знаешь, откуда я. Не знаешь, какова моя жизнь.
– Вот я и хочу, – сказал он, – посвятить всю оставшуюся жизнь выяснению этого.
Она рассмеялась, откинув голову.
– О Вивальдо, ты неподражаем. Ты, возможно, посвятишь оставшуюся жизнь этому, но совсем не потому, что хочешь. – И прибавила жестко: – И то, что ты узнаешь, все равно будет не обо мне. Боже мой! – Она отпустила его руку и посмотрела на него искоса каким-то странным взглядом – он не понял его значения. В этом взгляде смешались жалость и холодное отчуждение. – Прости, я не хотела тебя обидеть и уж, конечно, не стараюсь тебя убить. Я понимаю, что ты не можешь нести ответственность за… за устройство мира. И еще, послушай: я совсем не виню тебя за то, что ты не хочешь платить свои долги. Я тоже не хочу, да и никто не хочет. Никто не хочет отдавать долги.
И тут же она устремилась вперед, улыбаясь и приветствуя Эрика и Кэсс.
– Привет, ребятишки, – сказала она, и Вивальдо видел, как загорелись ее глаза, а на губах заиграла озорная улыбка, – как поживаете? – Ида легонько потрепала Эрика по щеке. – Говорят, тебе начинает
