Мы сидели в полумраке, и Клайв рассказывал мне эту грустную историю, и в словах его звучало озлобление, которое, конечно, передалось и мне. Он утверждал, что в толк не возьмет, как еще старик остается жив. Ведь от иных ее шпилек и насмешек у отца просто перехватывает дыхание, и он вздрагивает, точно его ударили плетью.
- Он бы, наверное, наложил на себя руки, - продолжал бедный Клайв, - но он видит в этом свое наказание и поэтому должен терпеть его, покуда угодно господу. Его не расстраивают собственные потери; но попреки миссис Маккензи и еще злые слова, брошенные ему в суде некоторыми вдовами его сотоварищей, накупивших по его совету акций этого треклятого банка, вот что беспредельно огорчает его! Я частенько слышу, как ворочается он по ночам и тяжко вздыхает, помоги ему боже!.. Господи милосердный, что мне делать?.. Что делать?! - вскричал молодой человек в порыве искреннего отчаяния. - Я пробовал давать уроки, а однажды, прихватив с собой кипу рисунков, поплыл палубным пассажиром в Лондон. Я ходил по магазинам эстампов, к закладчикам, к евреям... Пошел к Моссу - помнишь Мосса, что учился со мной у Гэндиша? Ну, он дал мне за сорок два рисунка восемнадцать фунтов. С этими деньгами я вернулся в Булонь. Этого хватило, чтобы расплатиться с доктором и похоронить нашего последнего умершего младенца. Послушай, Пен, угости меня ужином, я за весь день съел лишь булочку за два су: есть дома для меня - пытка! Прямо невмоготу! Дай мне немного денег, Пен, дружище. Я ведь знаю, ты со всей охотой!.. Я не раз подумывал написать тебе, да все надеялся как-нибудь выкрутиться, понимаешь. Когда я ездил в Лондон продавать рисунки, я зашел на квартиру к Джорджу, но он был в отъезде. Проходя по Оксфорд-стрит, я увидел Крэкторпа, однако не решился заговорить с ним и свернул на Хэнвей-Ярд. Я было подумал попросить у него денег, только как-то не смог. К счастью, я в тот же день получил от Мосса эти восемнадцать фунтов и поехал с ними домой.
Дать ему денег? Ну конечно, я дам их ему, моему старому, доброму другу! Чтобы как-нибудь ободрить беднягу и помочь ему справиться с приступом отчаяния, который нашел на него, а также дабы скрыть охватившую меня боль и жалость, я почел за лучшее накинуться на него с упреками. Я жестоко выговаривал Клайву, обвиняя его в недоверии и даже просто неблагодарности к друзьям, раз он до сих пор не обратился к ним, - ведь они бы почли для себя позором не прийти к нему на выручку. Все, чем я располагаю, к его услугам. Говоря по чести, я не очень понимал, как его семья дошла до такой крайности, какую он описывал, ибо в конце концов многие бедняки умудряются жить и на меньшие деньги; впрочем, я не высказал вслух этих сомнений из боязни, что Клайв, совершенно не привыкший экономить, вероятно, позволил себе по приезде в Булонь некоторую расточительность, приведшую к нынешним лишениям {Я тогда еще не знал, что миссис Маккензи наложила руку на всю семейную казну и, будучи образцовой хозяйкой, принялась, как в былые времена, понемножку, но упорно откладывать про черный день.}.
Я решился спросить Клайва о долгах, и он в ответ заверил меня, что долгов никаких нет, - уж во всяком случае, за ним и его родителем.
- Если гордость мешала нам просить о помощи (я согласен с тобой, Пен, дружище, что это совсем неразумно, теперь я это вижу), то ведь она же не позволяла нам делать долги. Мой поставщик красок получает с меня рисунками, и, по-моему, сейчас не я ему должен, а он мне. Он достал мне урок (пятьдесят су за час, итого - фунт за десять) у некоего весьма расчетливого богача, который снимает здесь целый замок и держит двух ливрейных лакеев. У него четыре дочери, которых я разом и обучаю, и он еще вычитает с меня десять процентов за рисовальную бумагу и карандаши, купленные у того же поставщика. Меня не тяготят занятия с детьми и покровительство их богатого родителя, да и он, конечно, не в убытке, Пен. Я бы нисколько не сетовал, кабы только хватало уроков. Дело в том, видишь ли, что нам надобно иметь некоторую сумму сверх всех расходов: мой старик умрет с горя, если мы перестанем посылать бедной Саре Мейсон назначенные ей пятьдесят фунтов в год.
Тут подали обильный ужин и бутылку доброго вина, и хозяин охотно принялся за еду вместе с гостем после той скудной трапезы, какой потчевала его полковая дама в три часа пополудни. Когда я пошел провожать друга в верхнюю часть города, была уже полночь и звезды приветно сияли нам с небес; на милом мне лице Клайва было то выражение счастья, которое я знал с юности, и мы обменялись рукопожатием, сказав друг другу "благослови тебя бог!".
Когда верный друг Клайва, лежа в одной из мягких и уютных постелей комфортабельной гостиницы, принялся размышлять над событиями дня, он пришел к убеждению, что в Булони художнику трудно заработать на жизнь и что ему лучше перебраться в Лондон, где у него сыщется десятка два старых приятелей, готовых прийти ему на помощь. А если еще и полковника удастся вызволить из-под опеки полковой дамы, то, несомненно, подобный отпуск пойдет весьма на пользу нашему милому старику. Моя семья в те поры снимала на Куин-сквер в Вестминстере просторный старый дом, где, конечно, хватило бы места для полковника и его сына. Я нисколько не сомневался, что Лора будет рада этим гостям (дай бог каждому джентльмену, читающему сии строки, чтоб супруга его с такой же охотой принимала у себя его друзей). Однако нездоровье Рози и деспотизм полковой дамы могли послужить помехой моей затее, и я отнюдь не был уверен, что эта властелинша отпустит от себя своих рабов.
Подобные мысли долго не давали заснуть составителю этой хроники, и на следующий день он поднялся к завтраку лишь за час до полудня. Случилось так, что в ресторане в ту пору не было ни души; и я еще не успел закончить свою трапезу, когда слуга доложил, что какая-то дама хочет видеть мистера Пенденниса, и тут же ввел миссис Маккензи. Ничто во внешности и костюме представительной вдовушки не свидетельствовало о бедности и лишениях. На ней была нарядная шляпка, украшенная целой охапкой колокольчиков, маков и колосьев; на лбу у нее сиял самоцвет, недорогой, но роскошный с виду, который был искусно прикреплен как раз под самый пробором, откуда ее волнистые каштановые волосы разделялись на две грозди локонов, обрамлявших ее пухлые щека. Ко всему этому прибавьте красивую индийскую июль, элегантные перчатки, дорогое шелковое платье, хорошенький зонтик, голубой с палевой каймой, множество сверкающих колец и великолепные золотые часики на цепочке, как мне помнится, некогда украшавшие беленькую шейку бедняжки Рози, словом, глядя на все эти вещицы, украшавшие особу вашей вдовушки, вы бы легко приняли ее за жену какого-нибудь процветающего купца я отнюдь не признали бы в ней бедную, обманутую, ограбленную, разоренную и несчастную капитаншу.
Что же касается ее манер, то они были образцом любезности. Она высказала множество похвал по поводу моих литературных трудов, заботливо осведомилась о здоровье милой миссис Пенденнис и ненаглядных малюток, а потом, как я и ожидал, перешла к делу, сравнив благополучную жизнь и положение моей семьи в обществе с теми страданьями и обидами, какие выпали на долю ее бесценной девочки и внука. Нет, она никогда не сможет называть малютку тем ужасным именем, которое дали ему при крещении! Я, конечно, понимаю, что у нее есть все причины к тому, чтобы не любить имя Томас Ньюком.
И она еще раз бойко перечислила все обиды, нанесенные ей этим джентльменом, назвала огромные суммы, которые вытянул у нее и ее милочки этот несчастный простофиля (чтоб не сказать хуже!); и, наконец, перешла к описанию их теперешней бедственной жизни. Она опять произвела для меня беглое исчисление того, во что им стали визиты докторов, похороны младенца, природная хрупкость Рози, сладкое мясо, рыбий жир и телячьи ножки, и закончила свою речь выражением благодарности, что я внял ее вчерашней просьбе и не отдал денег в руки Клайва. Бог свидетель, они так нужны ее семейству, а ведь Клайв со своим чудаком папашей непременно пустят их на ветер, это уж точно! А посему будет самым разумным, если мистер Пенденнис вручит свою лепту именно ей.
В бумажнике у меня оставалась лишь небольшая сумма наличностью, однако миссис Маккензи, имевшая связи в банкирских кругах и (хвала всевышнему!), невзирая на свои беды, сохранившая прочный кредит у всех, да-да у всех, поставщиков, выразила живейшую готовность принять от меня чек на имя ее лондонских друзей, "Братьев Хобсон".
Я спокойно отразил эту беззастенчивую атаку, с улыбкой заметив, что миссис Маккензи явно заблуждается, предполагая, будто человек, только что оплативший расходы по выборам, да и в лучшие времена не имевший больших сбережений, в состоянии выписать чек на приличную сумму господам Хобсон или каким-нибудь иным банкирам. При этих словах лицо ее заметно вытянулось, и ее уже не утешил банковский билет, один из тех двух, коими я тогда располагал. Остальное, сказал я, нужно мне самому - хватит лишь рассчитаться в гостинице и на обратное путешествие в Лондон с моими спутниками.
