Mосевна (входит и начинает вытирать пыль). Воззрился… заглядел… ишь, ненасытные глаза!..
Засыпкин (оглядывается). Кто здесь?.. Ах, это ты, Мосевна… Чего ты тут ворчишь?.. Кто воззрился?..
Мосевн а (грубо). А тоже не укажешь. Еще спрашивает, кто воззрился. Чего надулся-то, не больно тебя испугалась. Растаял… У самого дочь на возрасте, надо дочь пристраивать, а он на чужих девок глаза пялит.
Засыпкин (строго). Послушай, да ты, кажется, совсем с ума спятила… Как ты смеешь, наконец?..
Мосевна (азартно). А вот и смею… и смею. Ну, чего взял? Знаем тебя хорошо: мягко стелешь, да жестко спать. Ласково говоришь, а в дому-то тебя все, как огня, боятся… Ну, чего на меня-то воззрился: на мне узоры нарисованы? С меня, старухи, нечего взять, а я всегда скажу: дочь на возрасте, а он… тьфу!.. тьфу!..
(Засыпкин бросается на нее со сжатыми кулаками.)
ЯВЛЕНИЕ X
Те же и входит Лена.
Лена (бросается к отцу). Папа, папа… что ты!.. Папочка, миленький, она, как ребенок.
Мосевна. Убить меня хотел… а? Двух жен в гроб заколотил, теперь третью хочешь… а?.. А я вот при дочери все скажу… все…
Засыпкин (порывается к Мосевне). Замолчи, змея…
Mосевна (направляется к дверям). Чего меня душить-то, и так уйду. (Уходит; Засыпкин бросается на диван и схватывает голову обеими руками.)
Лена (садится рядом с отцом). Папочка… миленький… что с тобой?.. Ведь Мосевна сама не знает, что говорит…
Засыпкин. Нет, она знает… она… все здесь против меня, Лена! О, господи, я, кажется, начинаю с ума сходить?..
Лена. Папочка, успокойся… тебе все это кажется!.. Ты такой странный стал нынче…
Засыпкин. И ты, Лена, как другие… а, впрочем, может быть, я и действительно изменился… Ах, Лена, Лена, ведь ты у меня одна, одна! (Горячо обнимает и целует в голову.) Для тебя я всегда буду таким же, каким был… Может быть, у меня есть свои недостатки, даже, может быть, я дурной человек, но не для тебя…
Лена. Нет, папа, ты раньше лучше был! А теперь всех в чем-то подозреваешь; потом, точно кого боишься…
Засыпкин. Да, да… А ты не подумала, Лена, каково мне-то живется?.. Это я не насчет Анисьи, нет, я на нее не могу пожаловаться, а так, вообще. Слышала, что сейчас Мосевна-то отвесила: двух жен в гроб вколотил… это я-то? Как это тебе понравится?.. А другие в глаза не скажут, зато за глазами наговорят всячины…
Лена. Что же, папа, наговорят?..
Засыпкин. Ну, да мало ли глупостей каких могут наговорить: разорил Ширинкиных, разорил Молокова, потом про Анисью… Злых людей много на белом свете, голубчик!.. Завидно им, что я вот и богат, и счастлив, а прежде-то знали меня бедным, таким маленьким человеком.
Лена. Ты, папа, у Ширинкина прежде служил?
Засыпкин. Да, у Ширинкина, у старика… Мальчишкой еще я к нему поступил-то, ну, присмотрелся к делу, а потом и свое дело завел. В нашем приисковом деле все от счастья зависит: повезло — пан, не повезло — пропал. Много хороших людей на этой дорожке и головы свои положили, все золота добивались, а я разбогател, потому что бог счастья послал. Вот этого-то мне и не могут простить — зачем я из нищеты да из бедности в люди вышел!.. Ах, Лена, Лена, ты вот не знаешь людей-то…
Лена. Нет, папа, знаю: люди гораздо лучше, чем ты думаешь.
Засыпкин. А вот и нет… Глупенькая, ты не того бойся человека, который тебе не нравится да кажется таким нехорошим, а вот хороших-то людей бойся: который кажется лучше, того больше и бойся. Тут наша и погибель сидит, Лена…
Лена. Как же это так, папа? После этого и жить на свете не стоит…
Засыпкин. И жить можно, только осторожно. Приходится со всякими людьми дело иметь, ну и терпишь от них… Не всякое лыко в строку. Это с чужими; а со своими, пожалуй, в другой раз, приходится еще больше терпеть: и приноравливаться надо к человеку-то, а другое видеть — не видеть…
Лена (в сторону). Это он насчет Анисьи… (Громко.) Я все, папочка, сделаю, только ты будь такой же, как прежде был… Ведь мы с тобой хорошо раньше-то жили?.. да?..
Засыпкин (в сторону). Это она на Анисью гнет… (Громко.) Да, да, моя милочка, все будет по-прежнему… Постой, что-то такое мне нужно было тебе сказать… ведь вот совсем вылетело из головы, а очень нужно. Да, да, припомнил. Вот что, голубчик: люди-то болтают, что того я ограбил, да другого ограбил, а для кого мне грабить! Много ли нам с тобой двоим нужно?
Лена. Как двоим: а Анисья Тихоновна?..
Засыпкин. Ну, все-таки двоим… муж да жена за одного идут. А к тому говорю, что для чего мне людей-то грабить: будет и своего. Вот ты у меня теперь забота… Иногда ночью-то думаю, думаю о тебе: ведь ты у меня, как перст. Поболтаю с тобой, и полегчает на душе… светло так сделается, хорошо. А все-таки ты девушка уж большая, свои мысли бывают у больших-то девушек…
Лена (закрывает лицо руками). Ах, папа, зачем ты так говоришь со мной…
Засыпкин. Ну, извини, дурочка, я пошутил… Нужно же было развеселить тебя!.. Вон у нас Вася в дому (пытливо смотрит на дочь), мало ли что в голову может прийти отцу, а я вот что тебе скажу: я лучше умру, а тебе не бывать за Васей… так и знай. (Быстро встает и смотрит на часы.) Заболтался я с тобой, а у меня дела еще по горло… прощай! (Уходит.)
ЯВЛЕНИЕ XI
Лена (одна), потом Анисья Тихоновна и Даша.
Лена (плачет). Я так и знала… да. Ни в чем мне счастья не будет. Папа ласковый такой, а когда до Васи дело дошло, так и пошел: «лучше умру»… Уж лучше мне умереть. Родятся же такие несчастные, как я… Всего-то и света в окне было, что один Вася, да и того не дают.
Анисья Тихоновна (входит, любуясь своим шлейфом, и подходит прямо к зеркалу). Кажется, платье ничего сидит… да. Синий цвет ко мне идет… ах, какой этот Белоносов уморительный… Даша?..
Даша. Что прикажете, барыня?..
Анисья Тихоновна. Вот здесь прихвати булавочкой… ну, что, идет ко мне это платье?..
Даша (ползает на коленях). Уж так идет, так идет… патрет!
Анисья Тихоновна (повертывается от зеркала и замечает Лену). Ты здесь, Лена?.. А отчего у тебя глаза красные?.. Опять плакала…
Лена. Это так, Анисья Тихоновна… голова у меня болит.
Анисья Тихоновна (горничной). Ты теперь можешь идти, да приготовь мне там синюю косыночку: знаешь, с крапинками? (Даша уходит, Анисья Тихоновна подходит к Лене и берет ее за подбородок.) Так и есть: опять слезы. Видно, не сладко с мачехой-то живется, заела мачеха… да?.. А выходит, что злая-то не мачеха, а падчерица… Ну, скажи: «Мама, я больше не буду… мамочка, извините!»
Лена (встает). Вы опять за старое, Анисья Тихоновна… а мне и без того тошно.
Анисья Тихоновна (усаживает ее на диван рядом с собой). Погоди, погоди, миленькая… Так добрые люди не делают. О чем сейчас плакала? Вот и соврать даже не умеешь, а я тебя за это и люблю… (Целует ее в голову.) Все знаю, папенька сказал, видно, словечко про Васеньку?.. (Лена делает движение.) Ну, ну, постой, я пришла с тобой серьезно поговорить. Я ведь сама давеча говорила с отцом-то о тебе, и он мне сказал то же, что тебе: умру, а не бывать Лене за Васей. (Хочет ее обнять.)
Лена (отодвигается). Нет, этого не нужно… Поговоримте так, просто.
Анисья Тихоновна (в сторону). Этакая упрямая девчонка… о, как я ее ненавижу! (Громко.) Ну, как знаешь… Тебе, значит, неприятно, если я тебя обнимаю?..
Лена. Да… может быть, этого не следовало говорить, но я не умею скрывать… лгать…
Анисья Тихоновна. Как это делают другие?.. Ну, перестань же дичиться, голубчик… Ты уж не маленькая девочка, и можешь понимать свое положение. Нам необходимо объясниться по душе: я желаю тебе добра, как родной дочери, и даю тебе честное слово, что ты будешь за Васей.
Лена. Нет, я теперь сама этого не хочу…
Анисья Тихоновна. Вот тебе раз… а я-то из-за чего хлопотала?
Лена. Не знаю… а я больше не люблю Васю.
Анисья Тихоновна (заглядывает ей в лицо). Вот и неправда… Язычок говорит одно, а глазки совсем другое. Я понимаю: ты боишься отца и немножко ревнуешь Васю ко мне… Но ведь это смешно? Ха-ха…
Лена. Мне все равно: я ни к кому его не могу ревновать.
Анисья Тихоновна. Хорошо, хорошо. Я буду гораздо откровеннее… Васю я действительно любила, когда была еще совсем девчонкой. Ну, потом уехала, а девичья память короткая… Выйдешь замуж, сама узнаешь: теперь мне даже смешно старое-то вспоминать. Теперь мне все равно, что есть этот Вася, что нет его, да и он меня давно променял на другую, а мы его, Васю-то, и женим на этой на другой-то…
