- Ах, и с ней тоже что-то случилось, - прервал его корчмарь, - а что до сего дня никто толком не знает. Полиция искала ее мужа несколько месяцев, но так и не нашла, ни живого, ни мертвого... Точно сквозь землю провалился... Бедная мадам Эльза ждала его, ждала, а потом уехала к своим в Германию. Вещи распродала и уехала. Добра у них не больно много было, жили бедно. Я и сам раздумывал, не купить ли рояль.
- Значит, она уехала в Германию, - произнес Гаврилеску мечтательно. - И давно?
- Давно. Давно. Через несколько месяцев после того, как исчез Гаврилеску. Осенью будет двенадцать лет. Даже в газетах писали...
- Интересно, - прошептал Гаврилеску и принялся обмахиваться шляпой. - А если я вам скажу... и дам честное слово, что это чистая правда: сегодня утром я разговаривал с ней. Более того: мы вместе пообедали. Моту сообщить вам даже, что ели.
- Должно быть, вернулась, - озадаченно произнес корчмарь.
- Нет, не вернулась. Она и не уезжала. Тут кроется какое-то недоразумение. Сейчас я немного устал, но завтра утром я во всем разберусь...
И, слегка поклонившись, он вышел.
Он шел медленно, держа в одной руке шляпу, в другой - платок и подолгу отдыхал на каждой скамейке. Ночь была свежая, безлунная, на улицу изливалась прохлада садов. Его догнала пролетка.
- Вам куда, барин? - спросил извозчик.
- К цыганкам, - ответил Гаврилеску.
- Тогда садитесь, за две двадцатки довезу, - предложил извозчик и остановил пролетку.
- К сожалению, у меня маловато денег. Осталось сто леев да еще какая-то мелочь. А сотню стоит вход к цыганкам.
- Побольше, - произнес извозчик и рассмеялся. - Сотни-то вам не хватит.
- Я сегодня после обеда сотню платил... Спокойной ночи, - прибавил Гаврилеску и пошел прочь.
Но извозчик поехал следом.
- Это пахнет душистый табак. - Извозчик глубоко вздохнул. - В саду господина генерала. Я потому и люблю ездить здесь ночью. Есть
клиенты, нет ли, я все равно ночью здесь проезжаю. Страсть как люблю цветы.
- У тебя артистическая натура, - улыбаясь, сказал Гаврилеску.
И, приветственно подняв руку, присел отдохнуть, но извозчик, круто осадив лошадь, подъехал к скамейке. Вынул табакерку и принялся скручивать цигарку.
- Люблю цветы, - повторил он. - Лошадей в цветах. Б молодости я ездил на похоронных дрогах. Вот красота! Шесть коней в черных с золотом попонах и цветы, цветы, пропасть цветов! Эх, прошла молодость, все прошло. Стал я стар и теперь вот - всего лишь ночной извозчик, да и лошадь у меня теперь одна.
Он зажег цигарку и неспешно затянулся.
- Так, стало быть, к цыганкам, - начал он снова, помолчав.
- Да, у меня к ним одно дело, - поспешил оправдаться Гаврилеску. ~ Я был там сегодня после обеда, и вышли всякие недоразумения.
- Ах, цыганки... - вздохнул извозчик. - Если бы не цыганки, - прибавил он, понизив голос. - Если бы не цыганки...
- Да, - сказал Гаврилеску, - все говорят. То есть я хотел сказать - в трамвае. Все говорят о цыганках, когда трамвай проезжает мимо их сада.
Он встал со скамейки и пошел дальше; пролетка ехала рядом.
- Повернем сюда, - сказал извозчик, указывая кнутом на переулок, ~ так короче... Проедем мимо церкви. Там душистый табак расцвел. Правда, не такой, как у генерала, но увидите, вы не пожалеете...
- У тебя артистическая натура, - мечтательно сказал Гаврилеску.
Возле церкви они остановились, чтобы насладиться запахом цветов.
- Будто тут еще что-то, не один табак, - сказал Гаврилеску.
- Ах, каких здесь только цветов нет! Если сегодня были похороны, цветов много осталось. И теперь, к утру, все они опять запахнут... Я, когда на дрогах работал, частенько сюда приезжал. То-то была красота!..
Извозчик присвистнул лошади и пошел вслед за Гаврилеску.
- Теперь уж немного осталось, - продолжал он. - Вы чего не садитесь?
- Мне очень жаль, но у меня нет денег.
- Дадите мелочь. Садитесь...
Немного поколебавшись, Гаврилеску не без труда забрался в пролетку. Но едва пролетка тронулась, как голова его упала на подушку и он уснул.
- Да, красота была, - снова заговорил извозчик. - Церковь богатая, народ все чистый... Молодость...
Он обернулся и, увидев, что клиент спит, стал потихоньку насвистывать, лошадь пошла живее.
- Приехали! - крикнул он наконец, спрыгивая с козел. - Однако ворота закрыты...
Гаврилеску взял свою шляпу, поправил галстук и, соскочив с пролетки, принялся искать кошелек с мелочью.
- Не ищите, - сказал извозчик. - Отдадите в следующий раз. Я все равно здесь стоять буду, - прибавил он. - В этот час если какой клиент попадется, то только здесь.
Помахав извозчику шляпой, Гаврилеску подошел к воротам, отыскал звонок и позвонил. Ворота тут же отворились, и, войдя в них, Гаврилеску направился к зарослям, за которыми прятался домик. В окошке мерцал огонек. Гаврилеску робко постучал, но никто не откликнулся, тогда он толкнул дверь и вошел. Старуха спала, положив голову на столик.
- Это я, Гаврилеску, - сказал он, тронув старуху за плечо. - Из-за вас у меня куча сложностей, - прибавил он, видя, что старуха смотрит на него в недоумении.
- Уже поздно, - сказала старуха, протирая глаза. - Все разошлись.
Но, разглядев его, узнала:
- Ах, это ты, музыкант. Немка еще не ушла. Она никогда не спит...
Сердце у Гаврилеску забилось, он задрожал.
- Немка? - повторил он.
- Сто леев, - сказала старуха. Гаврилеску полез за бумажником, но руки его дрожали все сильнее, и, отыскав бумажник среди платков, он уронил его на ковер, пробормотал 'простите' и с трудом наклонился.
- Немного устал. Ужасный был день...
Старуха взяла купюру, встала со стульчика, подошла к двери и с порога указала на большой дом.
- Смотри не заблудись, - сказала она. - Иди прямо по коридору и считай двери. Когда дойдешь до седьмой, постучи трижды и скажи: 'Это я, меня послала старуха'.
Потом, пытаясь скрыть зевок, похлопала по рту ладонью и затворила за собой дверь. Медленно, затаив дыхание шел Гаврилеску к зданию, поблескивавшему под звездами. Поднялся по мраморным ступеням, открыл дверь и на секунду застыл в нерешительности. Перед ним был плохо освещенный коридор, и он вновь почувствовал, как отчаянно заколотилось сердце. Он шел, вслух считая двери. И вдруг, поняв, что произносит: 'Тринадцать, четырнадцать...' - в замешательстве остановился. 'Гаврилеску, - прошептал он, - держись, ты опять перепутал. Не тринадцать, не четырнадцать, а семь. Старуха сказала: отсчитай до седьмой двери'...
