налет.
Потом капитан-лейтенант Сумский, рефери матча, подбегая по очереди ко входу всех укрытий, сиреной вызвал игроков и зрителей обратно на стадион. И снова началась игра. Уже висел над воротами подплава третий неотвратимый мяч, как вдруг тяжелый, тугой удар прокатился над морем и пошел бродить из ущелья в ущелье и поплыл над сопками, будя чуткое северное эхо. За первым ударом последовал второй, еще более плотный и протяжный. Все на скалах поднялись разом, глядя в сторону моря, и запасной вратарь подплава, успевший поймать несшийся в ворота мяч, видя, что на него никто не нападает, так и замер на своей мелом очерченной площадке.
В ворота гавани медленно вползало длинное зеленоватое тело подводной лодки. На узкой палубе тесно, плечом к плечу, рядком выстроились люди, похожие издали на шахматные фигурки. Мигнуло огнем у дула орудия, разбухло серое облачко, потом оно улетучилось – третий удар потряс округу, валко прокатился по фиорду и замер за сопками.
– Вернулись! Пришли! – кричали вокруг меня бегущие к берегу краснофлотцы, взбрасывая на ходу вверх бескозырки и от радости обнимая друг друга. – Три раза пальнули! Считай, три посудины под заныр пустили. Ура-а-а! Самошин пришел!..
И вдруг обогнавший всех высокий моряк остановился, медленно поднял руку и указал на что-то.
– Флаг-то, гляди, флаг… – тихо заговорили вокруг меня.
– Может, на захождение спускали и фалы заело? Потому и не поднят «до места», – сказал неуверенно молоденький старшина.
Ему никто не ответил.
Флаг на гафеле [3] лодки был приспущен… Все разом замолчали, с тревогой вглядывались в него. А подводный корабль медленно подходил к пирсу. Звездин стоял на рубке. У него было осунувшееся, небритое лицо с отяжелевшими чертами. Он приложил руку к козырьку и отдал команду хриплым, простуженным голосом.
Вышедший из ворот базы начальник подплава приказал всем немедленно идти на места…
* * *
Прошло полчаса. И вдруг на площадке снова пропела сирена. Перед северными воротами – это был уже второй тайм, и команды переменились местами, – перед северными воротами, над которыми развевалось теперь знамя подводников, появились два плечистых, толстоногих парня в голубых майках: один – чернявый, приземистый, другой – сутулый, с могучей выпуклой спиной пловца. Это были Куличенко и Воронков, знаменитые непробиваемые беки подплава. Но ворота подплава оставались пустыми.
– Самошина!.. Где Самошин?! – кричали со скал.
Тогда Куличенко, тяжело ступая, вышел на центр поля и поднял руку. Стало тихо.
– Товарищи моряки! – сказал Куличенко и набрал воздуху во всю свою вместительную грудь, широко распиравшую голубую шнуровку футболки. – Товарищи моряки! Самошина нет. Не будет больше стоять у нас в голу Андрюша Самошин. Ввиду того, что двенадцатого числа, на той неделе, погиб смертью храбрых при выполнении боевого задания… И велел без него… Вот перчатки… наказал отдать Васнецову.
И тут все увидели в руках Куличенко небольшой сверток. Он бережно развернул его, пошел навстречу молоденькому рукастому парню, который должен был заменить погибшего вратаря, и сам надел ему на руки знаменитые заветные перчатки Самошина.
– Бери, Васнецов, и помни от кого…
В тот момент я еще не знал, как погиб Самошин. Позже, вечером, Звездин рассказал мне, что они были настигнуты сторожевиками противника. Лодку забросали глубинными бомбами. Звездин ушел, но у него оказался заклиненным горизонтальный руль. Пришлось всплыть и чиниться. Самошин сам вызвался исправить повреждение. По горло в ледяной воде работал он. Однако вскоре лодку выследили немецкие самолеты. Подводники зенитным огнем отгоняли налетчиков, но разрывом бомбы Самошин был тяжело ранен. Он продолжал работать на руле, отказывался подняться на палубу, пока не потерял сознание. Самошина еле успели втащить в лодку, волна чуть было не унесла раненого в море. Через три часа он скончался. Перед смертью Самошин завещал свои прославленные перчатки молодому вратарю Васнецову, который должен был заменить его в воротах подплава.
Обо всем этом я узнал лишь к вечеру. А сейчас я видел вокруг себя лица моряков, затененные молчаливым горем. Все на стадионе встали, понурив обнаженные головы. Поднялись и заморские гости, союзные моряки. Тихо стало на берегу. И тяжелые, медленные удары волн о скалу гремели в тишине, как залпы погребального салюта. Молча стояли игроки в красных футболках, с хмурым сочувствием поглядывали на соперников. Они не знали, как теперь быть. Беда, стрясшаяся над противниками, обескуражила их. Тяжело и неловко было играть теперь. И тут слово взял сутулый Воронков.
– Он наказывал: «Кубок без меня забирайте», – проговорил Воронков, и на круглой спине его под голубой футболкой заходили бугры. – Как сказал Андрюша, так и будет… В честь его памяти… Товарищ капитан-лейтенант, – обратился он к Сумскому, – разрешите? Надо доиграть.
И судья, оглядев лица игроков, вспомнил, должно быть, суровые законы этой мужественной игры, действительной при любых условиях. И он приложил свисток к губам.
Игра возобновилась. Но то ли минзаги чувствовали себя стесненно и били неточно, то ли трудно было пройти между скалоподобными Куличенко и Воронковым, только мяч, несмотря на все усилия «красных», не входил в ворота подплава. Уже, казалось, вот-вот ворвется он туда, и вдруг какая-то невидимая сила, может быть шквалистый ветер, порой налетавший с моря, срезала линию полета, и мяч, круто завернув, уходил в сторону. Казалось, что он не может пробиться через какую-то невидимую прозрачную препону, вставшую перед воротами, и еще казалось, что заветные перчатки, которые надел молоденький краснофлотец Васнецов, заменивший Самошина, обладают магической способностью притягивать на себя мяч: он цепенел в полете и покорно падал в протянутые руки вратаря.
Никогда так не играли Куличенко и Воронков. Удары их гудели, как орудийные залпы. Они бросались на нападавших, выбивали у них в самую последнюю минуту мяч из-под ног, плюхались в лужи, не просохшие после бури, и безжалостно швыряли себя на каменистую почву. Вымокшие футболки и трусы их были разорваны, но оба с беззаветной яростью закрывали собой ворота, в которых уже никогда не мог теперь встать знаменитый капитан. А им, верно, все казалось, что он стоит там, у белой сетки; они чувствовали его за своей спиной.
Нападение подплава, пользуясь тем, что ворота теперь были непробиваемы, подтянулось к стороне противника, и один за другим три мяча, пущенных по ветру, вторглись в сетку ворот минзага.
Так команда подплава выиграла «Кубок флота», не посрамив памяти своего славного вратаря. Так прошел этот матч на крайнем северном стадионе мира. И я считаю его самым удивительным и прекрасным из всех матчей, когда-либо виденных мною. Потому что на этот раз я увидел, как правила игры становятся законами мужества, и еще раз убедился, что неукротимая молодость, верность другу и добрые заветы торжествуют у нас всегда, везде, под любой широтой, при всякой погоде, какие бы тучи ни закрывали
