вверх дубинкой, – диктовал лейтенант. – Теперь пиши с новой строки. «Хочу знать», запятая, «как двигается…». После «т» не надо мягкого знака в данном случае… «как двигается дело у нас на заводе». Точка.
Потом лейтенант вместе с Риммой разбирал ошибки, исправлял и объяснял, почему надо писать так, а не этак. И заставлял найти на небольшой карте город, куда посылалось письмо.
Прошло еще два месяца, и однажды вечером в палату № 8 пришла Римма Лебедева и, хитро отвернувшись, протянула лейтенанту ведомость с отметками за вторую четверть. Лейтенант внимательно проглядел все отметки.
– Ого! Это порядок! – сказал он. – Молодец, Римма Лебедева: ни одного «посредственно». А по русскому и географии даже «отлично». Ну, получайте вашу грамоту! Документ почетный.
Но Римма отвела рукой протянутую ей ведомость.
– Вы распишитесь… Вот тут, где написано «подпись родителей или лица воспитывающего»… Как – при чем вы? Кто же еще? А то мама в командировку уехала, а тетю я не хочу. Только ведь вы не можете… Рука…
– Могу! – сказал лейтенант. – Я уже давно могу. Давайте сюда.
Он поболтал в воздухе своей зажившей рукой и в графе «подпись родителей или лица воспитывающего» четко вывел: «Лейтенант А. Тарасов».
Держись, капитан!
В Москве, в Русаковской больнице, где находятся дети, изувеченные фашистами, лежит Гриша Филатов. Ему четырнадцать лет. Мать у него колхозница, отец на фронте.
Когда немцы ворвались в село Лутохино, ребята попрятались. Но вскоре хватились, что Гриши Филатова нигде нет.
Его нашли потом красноармейцы в чужой избе, недалеко от дома, где жил председатель сельсовета Суханов. Гриша был в беспамятстве. Из глубокой раны на ноге хлестала кровь.
Никто не понимал, каким образом он попал к немцам. Ведь сперва и он ушел со всеми в лесок за прудом. Что же заставило его вернуться?
Это так и осталось непонятным.
Как-то в воскресенье лутохинские ребята приехали в Москву, чтобы проведать Гришу.
Навестить своего капитана отправились четыре форварда из школьной команды «Восход», вместе с которыми еще этим летом Гриша составлял знаменитую пятерку нападения.
Сам капитан играл в центре. Слева от него был юркий Коля Швырёв, любивший в игре подолгу водить мяч своими цепкими ногами, за что его и звали Крючкотвором. По правую руку от капитана играл сутулый и вихлястый Ерёмка Пасекин, которого дразнили «Ерёмка-позёмка, дуй низом по полю» за то, что он бегал, низко пригнувшись и волоча ноги. На левом краю действовал быстрый, точный, сообразительный Костя Вельский, снискавший прозвище Ястребок. На другом краю нападения мотался долговязый и дурашливый Савка Голопятов, по кличке Балалайка. Он вечно попадал в положение офсайда – «вне игры», и команда по его милости получала от судьи штрафные удары.
Вместе с мальчиками увязалась и Варя Суханова, не в меру любопытная девчонка, таскавшаяся на все матчи и громче всех хлопавшая, когда выигрывал «Восход». Прошлой весной она своими руками вышила на голубой футболке капитана знак команды «Восход» – желтый полукруг над линейкой и растопыренные розовые лучи во все стороны.
Ребята заранее списались с главным врачом, заручились особым пропуском, и им разрешили навестить раненого капитана.
В больнице пахло, как пахнет во всех больницах, чем-то едким, тревожным, специально докторским. И сразу захотелось говорить шепотом… Чистота была такая, что ребята, теснясь, долго скребли подошвы о резиновый половичок и никак не могли решиться ступить с него на сверкающий линолеум коридора. Потом на них надели белые халаты с тесемками. Все сделались схожими между собой, и почему-то неловко было глядеть друг на друга. «Прямо не то пекари, не то аптекари», – не удержался, сострил Савка.
– Ну и не бренчи тут зря, – строгим шепотом остановил его Костя Ястребок. – Нашел тоже место, Балалайка!..
Их ввели в светлую комнату. На окнах и тумбах стояли цветы. Но казалось, что и цветы пахнут аптекой. Ребята осторожно присели на скамьи, выкрашенные белой эмалевой краской.
Только один Коля остался читать наклеенные на стене «Правила для посетителей».
Скоро докторица, а может быть, сестра, тоже вся в белом, ввела Гришу. На капитане был длинный больничный халат. И, стуча костылями, Гриша еще неумело подскакивал на одной ноге, поджав, как показалось ребятам, другую под халат. Увидев друзей, он не улыбнулся, только покраснел и кивнул им как-то очень устало своей накоротко остриженной головой. Ребята поднялись и, заходя друг другу за спину, стукаясь плечами, стали протягивать ему руки.
– Здравствуй, Гриша, – проговорил Костя, – это мы к тебе приехали.
Капитан подавил вздох и откашлялся, глядя в пол. Никогда так не здоровались с ним прежде. Бывало: «Здорово, Гришка!» А теперь очень уж вежливы стали, как чужие. И тихие какие-то больно, надели халаты… посетители…
Докторица попросила не утомлять Гришу, не шуметь особенно и сама ушла. Ребята проводили ее беспомощными взглядами, потом расселись. Никто не знал, что надо сперва сказать.
– Ну как? – спросил Костя.
– Да ничего, – ответил капитан.
– Вот приехали к тебе…
– Хорошо.
– И я с ними, – виновато проговорила Варя.
– Прицепилась, как колючка, ну и никак не отстает, – пояснил Ерёмка.
– Как? Болит? – кивнув на халат Гриши, спросил строго Коля Крючкотвор.
– Нечему уж болеть, – хмуро ответил капитан и откинул полу халата.
Варя тихонько ахнула.
– Эх ты, совсем напрочь!.. – не выдержал Ерёмка.
– Что ж ты думал, обратно пришьют? – сказал капитан, запахивая халат. – Заражение вышло. Пришлось хирургически.
– Это как же они тебя так? – осторожно спросил Костя.
– Как… Очень просто. Поймали. Велели говорить, кто в партизаны пошел. А я говорю: «Не знаю». Ну, они тогда завели меня в избу, где прежде Чуваловы жили… И шпагатом к столу прикрутили. А потом один взял ножовку да как начал ногу мне… После я уже не в состоянии стал…
– Даже выше коленки, – сокрушенно проговорил Костя.
– А не все равно – выше, ниже… Одно уж…
– Ну, все-таки…
– А когда резали, слыхал? – спросил любопытный Коля.
– Это на операции-то? Нет. Прочухался, слышу, только чешется. Я туда рукой цоп, а там уж нет ничего.
– Эх, заразы! – сказал, яростно ударив себя кулаком по колену, Савка. – Знаешь, Гришка, как ты тогда без полной памяти был, чего они у нас понаделали!..
Костя Ястребок незаметно ткнул кулаком в спину Савки:
– Савка… забыл, что тебе говорили? Вот на самом деле Балалайка!
– А я ничего такого не говорю.
– Ну и молчи.
– А энта, другая, ходит? – деловито осведомился Коля, указав на здоровую ногу капитана.
– Ходит.
Все помолчали. На улице выглянуло солнце, неуверенно зашло за облако, опять показалось словно уж более окрепшим, и Варя почувствовала на щеке его нежное весеннее тепло. Закричали воро́ны в больничном парке, сорвавшись с голых веток. И в комнате так посветлело, будто все тени смахнуло крылами унесшейся за окном стаи.
– Красиво у тебя тут, – промолвил Ерёмка, оглядывая комнату. – Обстановка.
Снова немного помолчали. Слышно было, как долбят за стеклом железный подоконник редкие мартовские капли.
– А занятия опять уже идут? – спросил капитан.
– У нас уже все идет нормально.
– По алгебре до
