у гнусной твари все такая же гладкая, ровная и без складок, точно хромированная, но в луче света видно, что глаза и рот на ней есть. Они различимо пульсируют под стеклянной оболочкой в какой-то внутриутробной слизи. Угробищное порождение, несомненно, – изыди! Но как только прицел совмещается с мушкой, тварь резким пируэтом обретает сущность. На боку цилиндрической головы Айк видит ободранную наклейку:
ЧШИЙ СОУ
ЯЩИЙ МАЙО
КИЙ ХОЛЕ
– Черт, это же кошка – голова застряла в майонезной банке.
Тем же резким пируэтом кошка поворачивается на звук, все еще на задних лапах, цилиндрическая голова резко дергается назад. Видимо, только эта мучительная поза и позволяет животному держать горло открытым, чтобы туда попадал воздух.
– Повезло тебе, кузина. – Айк откладывает пистолет. Опускает колено на усыпанную ракушками землю. – И давно ты так гуляешь? Давай я тебя обним… черт!
Животное принимает вытянутую руку Айка всеми четырьмя и тут же обдирает оба предплечья от локтей до кончиков пальцев. Айк ругается и спихивает тварь на землю. Кошка запрыгивает обратно. Айк спихивает ее на землю опять и быстро хватает, чтобы не успела подняться. Зажав в кулаке скользкий мех, прижимает тварь к ракушкам, замахивается фонарем, как рыбной дубинкой. Но животное больше не дергается. То ли потеряло сознание, то ли эти когтистые приступы ярости его вымотали. Айк тоже перестает злиться, опускает фонарь и принимается осторожно стучать по банке. Стекло наконец трескается, но слизь удерживает осколки на месте. Они расползаются медленно, словно яичная скорлупа с вылупившегося птенца.
Появляется голова, распухшая по форме банки, зубы почти проткнули кожу губ, прижатых к стеклу, к вмятине на макушке прилипли уши. Краем фонаря Айк отлепляет осколки, освобождая сначала рот, потом ноздри. Во время процедуры кошка лежит неподвижно, только хватает воздух. Наконец нижняя часть морды чистая, и Айк выпускает из кулака мех, намереваясь стереть с кошачьих глаз остатки протухшего салатного соуса. Едва почувствовав свободу, тварь снова бросается в атаку на руку Айка, теперь не только когтями, но и зубами.
– Ты склизкая вонючка!
Айк отпихивает кошку. Та перекатывается на четыре лапы и с воем кидается опять. Айк толкает ее, но пока несильно. Кошка взбирается по ноге и метит лапой прямо в лицо. Айк отпихивает ее и снова бросает на землю. Кошка разворачивается, но теперь Айк пускает в дело унту, пиная скользкий мяч так, словно вознамерился забить гол с пятидесяти ярдов. Тварь летит над ракушечными обломками, завихряясь и воя. Достигнув земли, она продолжает движение вокруг баллонов с пропаном, через папоротник, вверх на валуны, к соснам. Злобный камень, который Айк швыряет ей вслед, будит спавшее в кустах трио ворон. Они взмывают спиралью, хрипло ругаясь на кошку за это безобразие. Оставив ворон разбираться с тварью, Айк тяжело прислоняется к поленнице, чтобы перевести дух.
И тут, словно занудный повтор в занудной комедии, он снова слышит крик. Теперь это точно не кошка: крик доносится с противоположной стороны, из-за свалки, тонкий, придушенный и – Айк в этом уверен – женский.
– По-мо-ги-и-и-те.
По голосу похоже на дочку Лупов, Луизу. Айк хмуро вслушивается. Мужская половина Лупов нередко устраивала по ночам шум на этой городской окраине: они ругались и дрались, хрюкая при этом не хуже свиней, которых у себя выращивали, – особенно если добивались перед тем грандиозной победы в кегельном турнире на дорожках папы Лупа в центре города. Но Айк не слыхал сегодня о турнирах – не приходилось ему слышать и подобных воплей от девушки. Она держалась провокационно, но спровоцировать на скандал ее саму было трудно; девица корявая – да, но не крикливая.
– По-мо-ги-и-и-те кто-ни-и-и…
Вопль резко задохнулся. Айк тоже задерживает дыхание. Тихое утро. Только ноет на отмели свистун и три вороны на пригорке все еще гоняются за кошкой. Больше ничего. Он вслушивается целую долгую минуту, не дыша. Наконец набирает воздух: надо садиться в фургон и ехать проверять. Он тащится вдоль трейлера и видит, что фургона нет. Зато есть старый джип соседа.
– Черт бы тебя побрал, Грир.
Хрустя ракушками, Айк подходит к зачехленному драндулету, стаскивает с капота брезент. Сиденье обито инеем.
Айк начинает заводить двигатель. Пять раз, напоминает он себе; потом дать отдохнуть. Не залить. Еще пять раз и еще отдохнуть. Высасывая из аккумулятора последние крохи, четыре цилиндра дымятся жаждой жизни. Айк катится вниз на все еще холодном моторе.
Чтобы поддержать хилый аккумулятор, он не зажигает фары. Дорогу к свалке он находит по запаху дыма. Горы тлеющего мусора проплывают сбоку, похожие на миниатюрные вулканы, вполне действующие и мерцающие огнями – оранжевыми, зелеными и метаново-синими. Свалка тлеет уже не один десяток лет. В девяносто третьем жители города надеялись, что сумасшедшая зима наконец-то ее заморозила, но пришел июнь, солнце растопило ледяную раковину, и оказалось, что пожар все так же тлеет в магме мусора, такой же мерзкий.
Айк задирает губу, пытаясь дышать сквозь усы и фильтровать таким способом воздух. Вообще-то, он ничего не имеет против свалки – она служит пограничным рвом между ним и остальным городом. Но в последнее время сюда все чаще свозят конфискованные дрифтерные сети, сделанные в основном из китайского молекумара. Эта дрянь воняет, как прогнившие династии.
Рыча мотором, Айк минует дымящиеся горы так быстро, что едва не проскакивает поле боя, откуда и раздавались отчаянные крики. Он ухватывает взглядом призрачный бежевый силуэт «хонды-геркулес», припаркованной задом к одному из многочисленных отростков свалки: двери нараспашку, свет в салоне рисует застывшую картинку переплетенных человеческих конечностей.
Айк тормозит, машина идет юзом, он включает задний ход, зажигает фары. Разворачивается и сдает назад до тех пор, пока в лучи фар не попадает запутанная арабеска. Внутри, за раскрытой задней дверцей фургона, возвышается, надо понимать, верхняя часть Луизы Луп. Белое круглое лицо плавает праздным воздушным шаром над парой вздымающихся грудей – три светящихся круга, словно лого над дверью захудалого порноломбарда на Мясной улице. Затем круги резко исчезают из виду, и Айк различает голую мужскую спину. Мускулистые плечи, белые, как те груди, трясутся от ярости.
– Эй, отпусти ее!
Не выключая мотор, Айк выпрыгивает из машины. Орудуя фонарем, как пикой, продирается через груду мусора. И только почти добравшись до парочки, он оценивает силу мышц на этой белой спине, плечах и вспоминает о пистолете, оставленном на ступенях трейлера.
– Эй, ты! Отпусти ее!..
Мужчина будто не слышит. Айк не видит его лица, но догадывается, что мужик не в себе. Значит, скользкого ублюдка придется хватать руками.
– Эй, – Айк подцепляет голый локоть, – отвали, пока не придушил бедную цацу. Отвали!
Тело под его рукой такое же скользкое на ощупь, как и с виду, но Айк держит его до тех пор, пока мужик не вываливается из
