Джинни чувствовала себя дома.
Поэтому заданные на дом упражнения она обычно выполняла с удовольствием, представляя мысленно день, когда будет знать язык идеально и отправится в Париж – изучать искусство или на Гаити – искать дальних родственников. Обычно, но не сегодня. Сегодня что-то было не так. Папа что-то недоговаривал.
Джинни смотрела вдаль, на песчаные дюны, тянувшиеся в полутора километрах от дома, и гадала, не мог ли кто-то пожаловаться на отца в социальную службу. Наверное, все дело в этом. Но кто, соседи? Мистер и миссис Прайс, начальник станции на пенсии и его жена-инвалид? Лакстоны, державшие домашнюю гостиницу? Конечно нет. Они хорошие люди. Глупо все это. Джинни вернулась к заданию, а до ее слуха с кухни, где готовил папа, доносились звуки радио, стук ножа по разделочной доске и шум закипающего чайника.
* * *
Папе Джинни принадлежал небольшой бизнес: он устанавливал компьютерные системы на фабриках и в офисах и обслуживал те, что уже были установлены. После того как мать Джинни умерла, он так и не женился. В свои тридцать семь он выглядел так, будто перенесся в наше время из другой эпохи: назвать его красивым было нельзя, но с возрастом он приобрел шарм, который был присущ звездам кино тридцатых и сороковых годов. Он носил бороду и, если добавить к ней пеструю повязку на голову, золотую серьгу в ухе и зажатый в зубах кинжал, можно было бы хоть сейчас играть в «Пирате» вместе с Джином Келли. Джинни видела этот фильм по телевизору на Рождество.
Джинни с отцом были очень близки, почти как брат с сестрой, как равные. Он гордился ею – ее талантом, ее усердием. Она, в свою очередь, гордилась отцом: его энергичностью и привлекательностью. У него было множество девушек. Джинни привыкла считать их его компанией для завтрака, в детстве, спускаясь вниз утром, она то и дело заставала на кухне странных женщин. Первое время она была уверена, что они приходят к завтраку. Потом поняла: они завтракают потому, что оставались на ночь, однако зачем именно, она не понимала, пока случайных девушек не сменила одна. Ее звали Холли, и она задержалась на полгода. Джинни, чувствуя, что нужно же иметь уважение, даже спросила, не собираются ли они с папой пожениться. Вскоре после этого Холли исчезла.
Ревности к ним Джинни не испытывала: отец всегда находил занятие и для нее. С одной из случайных спутниц он отправился на обед – и взял дочь с собой, чтобы та училась жизни. Для другой Джинни помогла выбрать подарок на день рождения. А еще они с папой постоянно обсуждали всех этих девушек: Анну, которая обожала тосты с беконом, Терезу, которая почти ничего не ела, Мейр, которая в ду́ше пела гимны.
Все они, конечно, были белыми. Джинни и не ожидала, что ее отец будет искать свою новую любовь среди темнокожих только потому, что такой была мама – в этой части Уэльса вообще непросто было найти людей с другим цветом кожи, – но когда обстоятельства начинали давить на нее, это было частью ее ноши. Ничего не менялось: она так и оставалась черной девочкой в мире белых, с тех самых пор, как ей впервые об этом напомнили. О, та считалочка про «эни-бени-жабу»… От одного воспоминания в груди Джинни разгоралась ярость. Но эта проблема не требовала срочного решения. Пока не требовала, но Джинни уже исполнилось шестнадцать и, хотя она считала себя симпатичной, и папа твердил то же самое, и подруги, но парни… Парни были тру́сами. Ни один из них не решался выделиться из толпы и встречаться с темнокожей девчонкой. Джинни прекрасно это понимала. Ни один так и не позвал ее на свидание. Да если бы и позвал, все равно ничего бы не вышло, ведь они продолжали бы чувствовать себя не такими как все, это вечно примешивалось бы к их отношениям. Джинни удалось отогнать эту мысль, спрятать ее подальше, но она никуда не делась и дожидалась своего часа. Однажды эту проблему придется как-то решать.
– Ужин готов, – окликнул ее из кухни отец.
– Я не голодна, – тихо ответила она, но все равно села за стол. И спросила, глядя поверх разделявшего их каре из ягненка и салата: – Зачем она приходила?
– Просто ехала мимо.
– Но к нам нельзя заехать по дороге из Аберистуита в Ливерпуль.
– Наверное, на выходные собиралась куда-то еще. Как знать? И какое нам дело?
– Мне она показалась глупой.
– Думаю, она это заметила.
– В каком смысле?
– Ты была не слишком тактична.
– Я?
– И смотрела на нее, как на ядовитую змею.
– Неправда…
– Впрочем, вряд ли это имеет значение. Не думаю, что она еще у нас появится.
– У нее было очень много документов. Они имеют какое-то отношение ко мне?
– Конечно нет. Салат доедать будешь?
* * *
Когда обед был закончен, Джинни помыла посуду, а потом ушла на улицу: вниз по дороге, ведущей к пляжу. Так уж получилось, что их дом – и два соседних – стоял на короткой улочке, которая вела от главной дороги прямо к морю. По одну ее сторону перекатывались бесконечными волнами поросшие травой высокие холмы – еще не горы, но так похоже. По другую тянулось побережье, мир магии и красоты, царство, в котором Джинни чувствовала себя королевой.
Участок между главной дорогой и морем был примерно полтора километра в ширину и напоминал слоеный пирог: сразу за насыпью начиналось поле, ограниченное с одной стороны улицей, на которой стоял дом Джинни. За домом тянулось другое поле – его пересекала железная дорога, а после – еще поле, до самых песчаных дюн и прятавшегося за ними пляжа. По правую руку можно было найти парковку, маленький магазин и крошечную стоянку для трейлеров – из дома ее не было видно. Слева впадала в море речушка, которая брала начало в холмах несколькими километрами выше и мягко катила свои воды среди скал, чтобы здесь, внизу, разлиться и замедлиться, образуя лагуну. За ней тянулись дюны – далеко, до самого горизонта, где можно было разглядеть полоску аэродрома и изредка мелькавшие там серебряные крылья самолетов, поднимавшихся в воздух и исчезавших над морем. Весь этот мир – от взлетной полосы до стоянки для трейлеров, от главной дороги до края моря – принадлежал Джинни.
Во-первых, потому что она отлично знала эти места, за годы жизни здесь изучив каждый сантиметр этого слоеного пирога, этого маленького мирка на границе холмов и моря. Во-вторых, она рисовала его, целиком перенеся на холст: от насекомых на каменных стенах, сложенных без раствора, до руин церкви, наполовину засыпанных песком, и маленького мостика, по которому железная дорога перебиралась
