-- Что случилось? -- встревожился Эндерс.-- Может, я допустил какую-то неловкость?
Мисс Зелинка швырнула свой стакан о противоположную стену. Глухо стукнувшись, он покорно разбился, и осколки брызгами рассыпались по ковру. Бросившись на кровать, она зарыдала.
-- Майами, Флорида...-- слышались ее рыдания,-- Майами, Флорида...
Эндерс только поглаживал ее по плечу, стараясь хоть как-то утешить.
-- Я танцевала в "Золотом роге" в Майами, штат Флорида,-- плача, рассказывала она.-- Турецкий ночной клуб, очень дорогой.
-- Почему же вы плачете, дорогая? -- Эндерс, сочувствуя ее горю, ощущал себя на взлете после того, как у него вырвалось это слово -- "дорогая".
-- Всякий раз, как вспоминаю Майами, я не в силах сдержать слез.
-- Могу ли я вам чем-нибудь помочь? -- Эндерс нежно держал ее за руку.
-- Это произошло в январе тридцать шестого.-- Голос мисс Зелинка сильно дрожал, она вновь переживала в эту минуту старую трагедию, что лишила ее всяких надежд, разбила ей сердце,-- таким бывает отзвук, когда рассказывают о разрушенной дотла во время войны деревне, о чем давно уже никто не помнит.-- Я выступала в турецком костюме: бюстгальтер и шаровары из прозрачной ткани, живот обнажен. В конце танца -- задний мостик. Был там один лысый тип... Тогда в Майами проходил конгресс профсоюза станкостроителей,-- в клубе постоянно толклись участники этого конгресса; этот тип как раз тоже носил специальный значок.-- Голос ее постоянно прерывался от обиды, слезы все лились.-- Я не забуду этого лысого сукина сына до конца дней своих. В заключительной части танца музыки нет -- только дробь барабанов и тамбуринов. Так вот, он... наклонился надо мной, воткнул мне в пупок оливку и... густо посыпал ее солью.
Мисс Зелинка вдруг перевернулась на живот и зарылась лицом в подушку, судорожно сжимая руками одеяло; плечи ее вздрагивали под серой хлопчатобумажной тканью платья.
-- Все из-за карикатуры. Этот болван увидал в каком-то магазине такую карикатуру, и она ему втемяшилась в голову. Одно дело -- карикатура в журнале, другое -- все это испытать на себе. Боже, какое унижение пришлось мне перенести! -- глухо говорила она, содрогаясь от рыданий.-- Как только я вспоминаю об этом унижении -- мне хочется умереть... Майами, штат Флорида...
Эндерс видел, что все покрывало у ее лица пропиталось слезами, густо измазалось тушью и помадой. Чувствуя к ней искреннюю симпатию, жалея, он обнял ее за талию.
-- Я требую-у, чтобы ко мне все относи-ились с до-олжным уваже-ением! -- завывала мисс Зелинка.-- Меня воспитали в хорошей семье -- разве я не заслужила уважительного к себе отношения? Ну а этот лысый толстяк со значком, участник этого конгресса... профсоюза станкостроителей... Думаете, он понимал, что делал? Наклонился надо мной, воткнул мне в пупок большую оливку, словно яйцо в подставку, и посыпал солью, словно готовился позавтракать... Вокруг все смеялись, просто заливались смехом,-- все, даже музыканты оркестра...
Ее хрипловатый голос, в котором чувствовалось столько давней затаенной обиды и неизбывной печали, все затихал и наконец совсем пропал, растворился в воздухе, где-то под потолком. Она села, обняла Эндерса, ее разрывающаяся от острой боли голова колотилась о его плечо, она цеплялась за его сильные руки, и они раскачивались взад и вперед, как евреи во время молитвы, на эмалированной кровати, которая тоже стонала и поскрипывала.
-- Обними меня крепче! -- сквозь рыдания просила она.-- Крепче! Нет у меня никаких апартаментов на Семьдесят пятой улице в Истсайде. И никаких баулов в отеле "Чалмерс"! Обними меня крепче! -- Руки ее все глубже впивались в его тело, а слезы, тушь и губная помада пачкали его пиджак.-- И Шуберты не дают мне никакой работы! Почему же я лгу?.. Постоянно лгу...-- И, вскинув голову, страстно, свирепо поцеловала его в горло.
Он весь задрожал от этого мягкого, яростного прикосновения, от влажности ее губ и возбуждающего ручейка горячих, трагических слез под подбородком, и в это мгновение понял, что сейчас эта женщина, Берта Зелинка, ему отдастся, станет его женщиной. Вот и его, одинокого человека, находящегося за тысячи миль от родного города, в эту дождливую ночь громадный город вовлекал в свою дикую, карусельную жизнь, отыскал в ней место и для него. Когда он целовал ее, эту женщину, так похожую на Грету Гарбо (имя ее на целое столетие окажется связанным с грезами об истинной страсти, высокой трагедии и непревзойденной красоте), встреченную в холле отеля, где крыс куда больше, чем постояльцев; неподалеку от "Коламбус серкл", среди проституток, мечтающих о смерти или о встрече с представительным поляком в оранжевом пиджаке, остановившимся здесь всего на одну ночь; отеля, где и юный возраст и грех по доступным ценам,-- когда он целовал ее, ему вдруг показалось, что здесь так уютно, кто-то о нем заботится, кому-то он небезразличен... Город подарил ему эту невероятную красотку -- гибкую, как кошка, отчаянную врунью, любительницу виски; с великолепными ногами, которыми можно гордиться, и большими черными глазами, рождающими шторм в штиле сердца; за плечами давнишние, весьма сомнительные победы, и сейчас она горько рыдает за тонкой, покоробившейся, в трещинах дверью из-за того, что однажды, в тридцать шестом году, какой-то лысый толстяк из профсоюза станкостроителей воткнул ей в пупок оливку.
Эндерс обхватил ладонями прелестную голову Берты Зелинка и напряженно вглядывался в ее скуластое, пьяное, прекрасное лицо, обильно смоченное пролитыми слезами. Она томно и печально глядела на него из-под полуприкрытых, классической формы век, рот полуоткрылся от охватившей ее страсти, и это обещало дивное наслаждение; плохие, испорченные зубы виднелись за полными, длинными, прекрасными губами, способными разбить не одно сердце. Он целовал ее, чувствуя глубоко внутри себя, что вот так, по-своему, в эту дождливую ночь город протянул ему, приветствуя, руку и позвал своим, свойственным только ему, ироничным, развязным голосом: "Добро пожаловать, гражданин!"
Мысленно выражая городу свою благодарность за это, он, возбужденный до предела, с трясущимися руками, опустился перед ней на колени и неуверенными движениями стащил разбитые, ношенные, может, уже целый год, разбухшие от уличного дождя туфли с ее красивых, длинных, стройных ног.
