их хозяек. К тому же замысел госпожи пугал Манон, она согласилась нехотя и теперь рада была выдать секрет.
Провести ночь на ложе Святой Екатерины – узком уступе, нависающем над глубокой и бурной Луарой, рискнуть жизнью – и все ради того, чтобы дурные сны, какие, без сомнения, навеет это жесткое ложе, принять за указания свыше? Такого безумия Генрих не ожидал даже от женщины! Как могла Констанция, красота коей обличала глубокий ум и которую постоянно восхваляли за ее силу духа и таланты – как могла она поддаться столь странной фантазии? Так вот какие шутки играет с нами страсть! – подобно смерти, уравнивает она даже аристократию духа, и всех – мужика и дворянина, мудреца и простака – делает своими рабами! Странно… что ж, пусть Констанция поступает, как знает. Хорошо и то, что она колеблется: будем надеяться, сказал себе Генрих, святая Екатерина не подведет. Если же и так – решение, навеянное сном, можно изменить при пробуждении. Что же касается более материальных опасностей, о них король позаботится сам.
Нет чувства более ужасного, чем то, что сотрясает слабое человеческое сердце, когда его неодолимые порывы вступают в борьбу с велениями совести. Говорят, запретный плод всего слаще: быть может, это верно для грубых натур, для тех, кто любит бороться и брать свое с бою, кто счастье находит в битве и радость – в буре страстей. Но дух Констанции был мягче и нежнее: любовь и долг, схлестнувшись в поединке, рвали и крушили ее бедное сердце. Подчинение велениям религии – или, если угодно, суеверия – стало для нее благословенным исходом. Сами опасности, которыми было обставлено ее решение, придавали ему особую прелесть: рисковать собой ради Гаспара – одно это было счастьем; трудность пути, ведущего к исполнению желаний, насыщала ее любовь и отвлекала от уныния. Если же надежды напрасны и она должна всем пожертвовать – чего стоят опасность и смерть в сравнении с той мукой, что станет отныне ее вечной спутницей!
Ночь предвещала бурю: ветер бился в окна, и деревья размахивали огромными темными руками, словно великаны в фантастической пляске или жаркой ссоре. Никем не замеченные, Констанция и Манон выскользнули из замка черным ходом и направились вниз по холму. Луна еще не взошла; хотя дорога была обеим знакома, Манон дрожала и спотыкалась; графиня же, запахнув на себе шелковый плащ, твердым шагом спускалась по тропе. Они дошли до речного берега: здесь ожидала их лодка с гребцом. Констанция легко шагнула в лодку и помогла войти своей трепещущей спутнице. Несколько секунд – и они уже на середине реки. Теплый ночной ветерок обвевает их лица. В первый раз за время ее траура сердце Констанции затрепетало от наслаждения. Удвоенною радостью встретила она это чувство. «Не может быть, – думалось ей, – чтобы Небеса запретили мне любить Гаспара – храброго, великодушного, благородного Гаспара! Я никогда не полюблю другого; я умру, если навеки с ним расстанусь; неужели же это сердце, это тело, полное ярких ощущений бытия, обречено безвременной могиле? О нет! – слишком громко говорит в нем жизнь! Я буду жить – жить, чтобы любить. Не все ли на свете любит друг друга? Ветры нашептывают признания быстротекущим водам, а воды целуют цветущие берега и мчатся вперед, чтобы слиться с морем. Небо и земля – все движется, все живет одной любовью; ужели одна Констанция, в чьем сердце слит неиссякаемый родник истинной любви, должна завалить свой колодец камнем и замуровать его навеки?»
Подобные мысли навевают приятные сны: тем с большей готовностью графиня, поклонница слепого божества, им предавалась. Погруженная в нежные мечтания, она ничего вокруг себя не замечала, как вдруг Манон схватила ее за руку.
– Взгляните, госпожа, – воскликнула она. – Они гребут, а плеска мы не слышим! Оборони нас Пресвятая Дева! Ах, зачем мы не остались дома?
Темная лодка скользила мимо них. Четверо гребцов, закутанных в черные плащи, налегали на весла – и Манон была права, весла их не издавали ни звука; еще один сидел у руля; как и остальные, он был в черном плаще, но без капюшона, и, хоть не поворачивал головы, Констанция узнала в нем своего возлюбленного.
– Гаспар, – вскричала она, – жив ли ты?
Но человек у руля не повернул головы и не ответил, и скоро лодка скрылась в ночной тьме.
Как изменилось теперь настроение прекрасной графини! Видимо, чудеса уже начались: напряженно вперяла она глаза во мрак в поисках неземных созданий. Лодка, вызвавшая в ней ужас, то мелькала впереди, то скрывалась из виду; порой казалось графине, что она видит и другое судно, полное мертвецов, что с берега ей машет рукою отец и хмуро смотрят братья.
Наконец их суденышко причалило в небольшой заводи, и Констанция ступила на берег. Теперь она дрожала и уже готова была поддаться просьбам Манон о возвращении домой; но неразумная suivante [48] упомянула имена короля и де Водемона, а также ответ, который графиня должна дать завтра. Какой же может быть ответ, если сейчас она откажется от своего намерения?
Они поспешили вверх по обрывистому берегу и скоро поднялись на крутой холм, что высился над водами Луары. Здесь стояла часовенка. Дрожащими пальцами графиня достала ключ и отперла дверь. Женщины вошли. В часовне было темно – лишь бледный, трепещущий на ветру огонек лампадки бросал неясные отсветы на статую святой Екатерины. Женщины преклонили колени и помолились, а затем графиня, поднявшись, с преувеличенной бодростью пожелала служанке доброй ночи. С этими словами она отперла низенькую железную дверцу: та вела в узкий проход, вырубленный в скале. Снизу доносился отдаленный рокот реки.
– Не ходи за мной, бедная Манон, – сказала Констанция. – Вижу, тебе такие приключения не по душе – я пойду сама.
Едва ли справедливо было оставлять трепещущую горничную в часовне одну: ведь ее не терзали ни надежды, ни тревоги, ни любовь, ни горе – ничего, что отвлекает от страха. Но в то время приближенные знатных людей играли роль нижних чинов в нынешней армии: им доставались все шишки, а вся слава – вышестоящим. Кроме того, в святом месте Манон была в безопасности.
Графиня ощупью продвигалась во тьме по узкой извилистой пещере. Наконец глаза ее, уже привыкшие к темноте, заметили, что впереди становится светлее. Она достигла отверстия в склоне холма; внизу шумели бурные воды Луары. Констанция подошла к краю и взглянула вниз. Перед ней мчалась река, как мчится и поныне – вечно изменчивая и вечно та же; небо затянула пелена туч; ветер завывал в древесных
