она здесь где-то ползает.
— Н-нда! История!..
— Ужалит ещё в тесноте!
Пожилая колхозница села на полке и уставилась на Борю:
— Что же ты со мной сделал! Милый! Мне сходить через три остановки, а у меня вещи под лавкой. Как я теперь за ними полезу?
Боря не ответил. Уши его окрасились в тёмно-красный цвет, на физиономии выступили капельки пота. Он то нагибался и заглядывал под скамью, то стоял, опустив руки, машинально постукивая себя пальцами по бёдрам.
— Доигрались! Маленькие! — воскликнула пассажирка в тёмном углу.
— Тётя Маша! А, тёть Маш! — крикнула одна из девушек.
— Ну? — донеслось с конца вагона.
— Поаккуратней там. Гадюка под лавками ползает.
— Что-о? Какая гадюка?
В вагоне стало очень шумно. Девушка-проводница вышла из служебного отделения, сонно поморгала глазами и вдруг широко раскрыла их. Двое парней-ремесленников подсаживали на вторую полку опрятную старушку:
— Давай, давай, бабуся, эвакуируйся!
На нижних скамьях, недавно переполненных, теперь было много свободных мест, зато с каждой второй полки свешивалось по нескольку пар женских ног. Пассажиры, оставшиеся внизу, сидели, поставив каблуки на противоположные скамьи. В проходе топталось несколько мужчин, освещая пол карманными фонарями и спичками.
Проводница пошла вдоль вагона, заглядывая в каждое купе:
— В чём дело? Что тут такое у вас?
Никто ей не ответил. Со всех сторон слышались десятки голосов, и возмущённых и смеющихся:
— Из-за какого-то мальчишки людям беспокойства сколько!
— Миша! Миша, проснись, гадюка у нас!
— А? Какая станция?
Внезапно раздался истошный женский визг.
Мгновенно воцарилась тишина, и в этой тишине откуда-то сверху прозвучал ласковый украинский говорок:
— Та не бойтесь! Це мий ремешек на вас упал.
Боря так виновато помаргивал светлыми ресницами, что проводница уставилась на него и сразу спросила:
— Ну?.. Чего ты здесь натворил?
— Тряпочка развязалась… Я её завязал тряпочкой, а она…
— Интересно, какой это педагог заставляет учеников возить ядовитых змей! — сказал гражданин в пенсне.
— Меня никто не заставлял, — пролепетал Боря. — Я… я сам придумал, чтобы её привезти.
— Инициативу проявил, — усмехнулся лейтенант.
Проводница поняла всё.
— «Сам, сам»! — закричала она плачущим голосом. — Лезь вот теперь под лавку и лови! Как хочешь, так и лови! Я за тебя, что ли, полезу? Лезь, говорю!
Боря опустился на четвереньки и полез под лавку. Проводница ухватилась за его ботинок и закричала громче прежнего:
— Ты что? С ума сошёл?.. Вылезай! Вылезай, тебе говорят!
Боря всхлипнул под лавкой и слегка дёрнул ногой:
— Сам… сам упустил… сам и… найду.
— Довольно, друг, не дури, — сказал лейтенант, извлекая охотника из-под лавки.
Проводница постояла, повертела в растерянности головой и направилась к выходу:
— Пойду старшему доложу.
Она долго не возвращалась. Пассажиры устали волноваться. Голоса звучали реже, спокойнее. Лейтенант, двое ремесленников и ещё несколько человек продолжали искать гадюку, осторожно выдвигая из-под сидений чемоданы и мешки. Остальные изредка справлялись о том, как идут у них дела, и беседовали о ядовитых змеях вообще.
— Что вы мне рассказываете о кобрах! Кобры на юге живут.
— …перевязать потуже руку, высосать кровь, потом прижечь калёным железом.
— Спасибо вам! «Калёным железом»!
Пожилая колхозница сетовала, ни к кому не обращаясь:
— Нешто я теперь за ними полезу!.. В сорок четвёртом мою свояченицу такая укусила. Две недели в больнице маялась.
Старичок в панаме сидел уже на третьей полке.
— Дёшево отделалась ваша свояченица. Укус гадюки бывает смертелен, — хладнокровно отозвался он.
— Есть! Тут она! — вскрикнул вдруг один из ремесленников.
Казалось, сам вагон облегчённо вздохнул и веселее застучал колесами.
— Нашли?
— Где «тут»?
— Бейте её скорей!
Присевшего на корточки ремесленника окружило несколько человек. Толкаясь, мешая друг другу, они заглядывали под боковое место, куда лейтенант светил фонариком.
— Под лавкой, говорите? — спрашивали их пассажиры.
— Ага! В самый угол заползла.
— Как же её достать?
— Трудненько!
— Ну, что вы стоите? Уйдёт!
Явился старший, и с ним девушка-проводница. Старший нагнулся и, не отрывая глаз от тёмного угла под лавкой, помахал проводнице отведенной в сторону рукой:
— Кочерёжку!.. Кочерёжку! Кочерёжку неси!
Проводница ушла. Вагон притих в ожидании развязки. Старичок в панаме, сидя на третьей полке, вынул часы:
— Через сорок минут Москва. Незаметно время прошло. Благодаря… гм… благодаря молодому человеку.
Кое-кто засмеялся. Все собравшиеся вокруг ремесленника посмотрели на Борю, словно только сейчас вспомнили о нём. Он стоял в сторонке, печальный, усталый, и медленно тёр друг о дружку испачканные ладони.
— Что, друг, пропали твои труды? — сказал лейтенант. — Охотился, охотился, бабушку вконец допёк, а сейчас этот дядя возьмёт да и ухлопает кочергой твоё наглядное пособие.
Боря поднял ладонь к самому носу и стал соскребать с неё грязь указательным пальцем.
— Жалко, охотник, а? — спросил ремесленник.
— Думаете, нет! — прошептал Боря.
Пассажиры помолчали.
— Похоже, и правда нехорошо выходит, — пробасил вдруг усатый рабочий. Он спокойно сидел на своём месте и курил, заложив ногу за ногу, глядя на носок испачканного глиной сапога.
— Что — нехорошо? — обернулся старший.
— Не для баловства малый её везёт. Убивать-то вроде как и неудобно.
— А что с ней прикажете делать? — спросил гражданин в пенсне.
— Поймать! «Что делать»! — ответил ремесленник. — Поймать и отдать охотнику.
Вошла проводница с кочергой. Вид у неё был воинственный.
— Тут ещё? Не ушла? Посветите кто-нибудь.
Лейтенант осторожно взял у неё кочергу:
— Товарищи, может, не будем, а? Помилуем гадюку?.. Посмотрите на мальчонку: ведь работал человек, трудился!
Озадаченные пассажиры молчали. Старший воззрился на лейтенанта и покраснел:
— Вам смех, товарищ, а нашего брата могут привлечь, если с пассажиром что случится!
— А убьёте гадюку, вас, папаша, за другое привлекут, — серьёзно сказал ремесленник.
— «Привлекут»… — протянула проводница. — За что это такое привлекут?
— За порчу школьного имущества, вот за что.
Кругом дружно захохотали, спорили. Одни говорили, что в школе всё равно не станут держать гадюку; другие утверждали, что держат, но под особым надзором учителя биологии; третьи соглашались со вторыми, но считали опасным отдавать гадюку Боре: вдруг он снова выпустит её в трамвае или в метро!
— Не выпущу я! Вот честное пионерское, не выпущу! — сказал Боря, глядя на взрослых такими глазами, что даже пожилая колхозница умилилась.
— Да не выпустит он! — затянула она жалостливо. — Чай, теперь учёный! Ведь тоже сочувствие надо иметь: другие ребятишки в каникулы бегают да резвятся, а он со своими гадами две недели мытарился.
— Н-да! Так сказать, уважение к чужому труду, — произнёс старичок в панаме.
Гражданин в пенсне поднял голову:
— Вы там философствуете. А проводили бы его до дому?
— Я? Гм!.. Собственно…
Лейтенант махнул рукой:
— Ну ладно! Я провожу… Где живёшь?
— На улице
