скрывалась за холмами хижина ее родителей. Та ночь стала роковой: грохот частых лавин, рев горных потоков, треск ломающихся деревьев – все говорило о гибели и разрушении, и главной добычей смерти стал дом Фанни. Отец, мать, братья и сестры – не выжил никто. Там, где еще вчера был дом, амбар, садик с цветами и лужайка, на которой она привыкла играть, теперь высился великанский сугроб да валялись там и сям разбросанные камни. Не осталось ни следа, ни живой души, чтобы рассказать о случившемся. После той ночи Фанни поселилась в шато.
Мадам де Марвиль решила дать Фанни буржуазное образование, которое возвысит ее над тяготами крестьянского существования, но и не сделает непригодной для скромной трудовой жизни. Растили ее в любви, но просто и скромно: достоинства ума и характера, а не прихотливое расположение благодетельницы возвышали девочку в глазах всех, кто ее знал. Ночь, когда погибла вся семья Фанни, не могла стереться из ее памяти; она наложила на детское чело печать безвременной серьезности, пробудила в младенческом сердце глубокие думы – и твердую решимость отплатить своим дорогим друзьям, насколько это в ее скромных силах, за добро только добром, сделать свою чудом спасенную жизнь для них источником одной лишь радости.
Итак, Фанни возрастала в красоте и добродетели. Улыбка ее сияла, как радуга родных небес; нежный голос, легкий шаг, неизменная ласковость, мягкость и готовность исполнять чужие желания сделали ее божеством для всей семьи.
Анри, единственный сын ее покровителей, был одного с ней возраста или несколькими месяцами старше. Всякий раз, приезжая из школы навестить родителей, он видел, что Фанни становилась еще прекраснее, еще добрее, еще привлекательнее прежнего; и в юном сердце его расцвела первая страсть к этой очаровательной крестьяночке, так оживившей и украсившей его родные пенаты. Несколько случайных взглядов и жестов выдали тайну матери: та обратила встревоженный взгляд на Фанни – но в ее лице прочла лишь невинность и доверие. Успокоенная только наполовину, мадам де Марвиль принялась раздумывать над средством от грозящего ее дому зла. Отослать Фанни было для нее нестерпимо; что же до сына – он окончил учение, и родители хотели, чтобы теперь он пожил с ними под одной крышей. Пока что красавица-крестьянка не замечает чувств своего юного сеньора: но долго ли продлится такое неведение? И долго ли горячее сердце, согревающее ее нежную грудь, останется неуязвимо для деспотической, всепоглощающей власти любви?
С удивлением – и с любопытной смесью разочарованной материнской гордости и искренней радости – мадам де Марвиль открыла наконец, что в сердце прекрасной Фанни пробудилась страсть к Луи Шомону, крестьянскому парню лет на десять ее старше. Пожалуй, для девушки, умеющей чувствовать глубоко и серьезно, как наша героиня, самым естественным было полюбить человека, превосходящего ее возрастом и опытом, а не товарища ее детских игр, веселого и легкомысленного Анри. Семья Луи, как и ее семья, стала жертвами нежданного несчастья; но причиною их беды была не стихия, а человеческая злая воля. Разоренными, лишенными всего, бежали они сюда из отдаленной коммуны, где их притеснял, довел до нищеты и выгнал из родного дома феодальный тиран. Мать Луи, привыкшая к покойной буржуазной жизни, умерла с разбитым сердцем; отец, человек необузданных страстей, взрастил в собственном сердце и в сердце сына ненависть и жажду мести «гордым угнетателям нашей земли». Жизнь отца и сына была нелегка, но в перерывах между тяжкими трудами они читали или вели между собой беседы о бедах человечества – и корень всех бед неизменно видели в общественном порядке, при котором над многими тиранически властвуют немногие.
Луи был хорош собой, отважен и полон сил, во всех трудных задачах превосходил сверстников; решимость и отвага сделали его, несмотря на бедность, своего рода деревенским вождем. Он был не безгрешен – слишком страстен, слишком полон духом сопротивления и мести; однако сердце у него было доброе, ум – там, где его не подавляли книжные теории, – проницательный, а способность чувствовать глубоко и сильно располагала его к любви. Фанни, ее простая, но величественная красота, мягкость и обходительность манер вкупе с глубочайшей чувствительностью – с первого взгляда запечатлелись глубоко в сердце молодого человека. Она же обратила на него внимание, по разговору поняв, что он отличается от своих товарищей и заметно их превосходит.
Ни с кем доселе Фанни не делилась душевными тайнами. Рядом с мадам де Марвиль привычное уважение заставляло ее молчать; Анри, веселый и беззаботный, словно chamois [94], едва ли бы ее понял; но Луи стал стражем и хранителем множества чувств, которые, пребывая в тайне и в молчании, прежде оставались пугающей загадкой даже для нее самой. В ее мысли, порожденные в темной глубине сердца, он привносил свет разума – или то, что считал таковым. Слыша, как эти двое говорят друг с другом о жизни, смерти и их значении, нельзя было не подивиться тому, что за дикая философия скрывается под крестьянским кафтаном – и не спросить себя, как забрела она из больших городов в эту глушь, где и школ-то никогда не бывало.
Мадам де Марвиль замечала и поощряла эту привязанность. Пусть Луи был не совсем тот человек, которого выбрала бы для Фанни она сама – он единственный, кому девушка выказывала предпочтение; а кроме того, опасность мезальянса, угрожавшая ее сыну, внушала почтенной даме желание поскорее выстроить между ним и предметом его вожделения непреодолимую стену. Так что сердце Фанни согревала двойная радость: с гордостью выслушивала она похвалы своему выбору от женщины, которую уважала и любила более всех на свете. Однако взаимная любовь пока таилась в тени, оставаясь бестелесной душой в общении влюбленных. Луи робел перед девушкой столь возвышенного духа; она же сама еще не понимала собственной тайны. Роковое открытие сделал за них Анри – Анри, который, со всей энергией живого и нетерпеливого характера, изобретал тысячу способов встать между ними, доведенный ревностью до несправедливых изречений, в коих неустанно чернил Луи за бедность, за тяжелую судьбу, за вольнодумство, – и тем возмутил ум, до того обращенный, как казалось Фанни, лишь к чистым и святым размышлениям, и пробудил в нем дух непокорства.
В тисках страстей быстро развернулась драма; без малого год в декорациях отрезанных от мира гор сменяли друг друга сцены, представлявшие интерес лишь для их участников – но для них тяжкие и предвещающие беду. Луи и Фанни дали друг другу слово; однако этого оказалось недостаточно. Фанни отстаивала свое право общаться с сыном благодетельницы по-доброму, несмотря на его заносчивость и несправедливые
