мужчины с пустыми глазами, коротким ежиком и сухими и холодными пальцами) скрежетал в этих словах потрясающим пренебрежением к живой душе человеческой.
Судья опросил Левшина, хмуро посмотрел на его белый китель. Хромой заседатель спросил дребезжащим голосом, не плавал ли Левшин на «Констанции», и на ответ, что плавал, ядовито улыбнулся и сказал значительно: «Я не имею больше вопросов». Левшин вспотел, с медного и открытого его лица стекал пот.
Нелидов отвечал сухо и брезгливо, сказал, что если «суд уверен в излечении больной путем возвращения ей дочери Нины и вправе решать этот чисто медицинский вопрос, то он приговору подчинится».
«Глупо», – подумал Берг, а судья резко сказал:
– Говорите короче, а прав суда прошу не касаться.
Нелидов пожал плечами и сел. Вызвали Павла Ивановича. Он говорил уверенно, назвал судью «товарищ Орешкин», – ему часто приходилось выступать экспертом. Судья слушал недоверчиво. После того как Павел Иванович кончил свою речь утверждением, что больная может выздороветь, если будет устранена причина болезни, то есть если вернут ребенка, судья, рисовавший на папке, поднял глаза и раздраженно спросил:
– Суд вас спрашивает, выздоровеет ли больная в случае возврата ей ребенка или нет? Отвечайте точно.
Павел Иванович развел руками и мягко повторил:
– Да, я думаю, что она выздоровеет.
Суд удалился на совещание. Левшин вытер пот и сказал Бергу:
– Черт их поймет. По-моему, они не разобрались, в чем дело.
Вышли курить на лестницу. На лестнице чистенькая старушка-пенсионерка говорила милиционеру:
– Сколько я страданий приняла – и японскую, и германскую, и немецкую войну, и убийства, и с голоду дохла, – так ты вправе меня выселять? А еще интеллигентный молодой человек. Из-за такого, как ты, моя дочка погибла. Старалась для вас, заразилась от солдата венерической болезнью, а меня выселять… – Старушка собралась плакать. Милиционер угрюмо молчал.
Суд совещался минут десять. Наконец суд появился. Председатель, глотая от спешки слова, прочел приговор:
– Принимая во внимание такие-то, такие-то и такие-то обстоятельства, суд постановил изъять гражданку Нину Нелидову, шести лет, ввиду согласия отца, и передать на воспитание матери, гражданке Елене Сергеевне Левшиной, обусловливая эту передачу ее предварительным и полным выздоровлением, впредь до чего опекуном и воспитателем назначить дядю упомянутой – гражданина Левшина Петра Сергеевича тридцати восьми лет, третьего помощника на пароходе «Перекоп», каковой гражданин Левшин обязуется дать гражданке Нине Нелидовой трудовое воспитание и отказывается от получения алиментов, с чем, однако, суд согласиться не может, а потому постановляет взыскать с гражданина Нелидова на содержание дочери по сорок рублей в месяц до наступления совершеннолетия вышеупомянутой.
– Все, – сказал председатель. – Стороны, подпишитесь. Копию приговора получите в канцелярии.
Левшин отошел с Нелидовым в сторону. Левшин был красен и взволнован. Нелидов глядел через его плечо, потом холодно посмотрел в рот Левшина и громко сказал:
– Когда хотите. Чем раньше, тем лучше. Моя жена не имеет времени с ней возиться.
Он повернулся и вышел.
– Ну, гусь, – сказал, прощаясь, доктор. – Я жду вас завтра. Она почти здорова.
Берг и Левшин были озабочены смешной для взрослых мужчин и сложной задачей, – устроить Нинку у Левшина. Левшин купил провизии, молока, фруктов, куклу (он так краснел, когда ее выбирал, что, казалось, кровь брызнет из пор; он чувствовал себя, как торговец живым товаром).
Жил он в Лермонтовском переулке, в Отраде. У соседа Левшин занял походную кровать для Берга, – было решено, что Берг у него переночует.
К вечеру Левшин поехал за Ниной. В темной передней Нина бросилась к нему, крепко обхватила за ноги и спрятала голову в коленях. Ей уже сказали, что она два месяца погостит у дяди Пети и даже поедет с ним на пароходе на Кавказ. Левшин впервые в жизни заплакал, стыдясь своих слез. Он неловко гладил головку девочки и отворачивался, сопя и задыхаясь, потом незаметно вытер слезы рукавом кителя.
– Ну, Нинок, поедем.
Нелидов принес корзинку с вещами Нинки, потрепал ее по щеке и сказал сурово:
– Ты смотри, приходи иногда с дядей.
Нина присела. Левшин, не глядя, сунул Нелидову руку и вышел на лестницу. По дороге на извозчике девочка болтала, крепко держась за его рукав. Левшин курил и был опять спокойным любимым дядей с обветренным крепким лицом.
«Все будет прекрасно. Все будет хорошо, ты, крошечная», – мысленно говорил он Нине.
С Бергом девочка подняла возню, потом пошли на берег смотреть, как рыбаки вытаскивают сети. Берг ловил ей крабов, – рыбаки считают их нечистыми и выбрасывают из сетей. Пыльный закат желтел над глинистыми берегами, и Нинке и Бергу одинаково казалось, что они знают друг друга давным-давно.
Дома девочка быстро уснула. Капитан неумело умыл ее, уже сонную, уложил, даже что-то пошептал над ней.
Потом он долго сидел с Бергом у открытого ок- на. Звезды пламенели в просветах тяжелой листвы. Соленый воздух лился рекой. Пересыпь висела в ночи роем огненных, взлетевших и остановившихся пчел. Тепло и нежно пробасил в море пароход.
Утром Левшин сказал Нинке, что приехала ма- ма. Девочка долго возилась с куклой, потом заплакала. Берг и Левшин растерялись – Берг понял, что он затеял.
«Вдруг все провалится, – подумал он, холодея. – Тогда хоть пулю в лоб».
Мелькнула мысль о бегстве, но Берг прогнал ее. «Крепись», – шептал он себе, глядя на улицу, потом задумал: если трамвай обгонит извозчика до столба, то все пропало, если нет – он спасен. Берг волновался, как на бегах. Трамвай не догнал извозчика, и Берг облегченно вздохнул.
– Нинок, – сказал он спокойно, – поедем сейчас к маме, а по дороге зайдем к одному дедушке-старичку: он делает кораблики. Мы тебе купим кораблик.
Девочка стихла, искоса посмотрела на Берга. Пришел Обручев, мобилизованный на всякий случай. Пошли к Кузнецову, – он жил на Черноморской, в темной комнате с окнами на море. Под притолокой висела клетка с сумрачным инвалидом щеглом. Море в окнах было зеленое и дымное от ветра. Буйная зелень Черноморской шумела и качалась, гоняя по земле тысячи маленьких солнц.
Остовы игрушечных шхун лежали вверх килями на подоконнике и сохли на ветру. Кузнецов в очках, похожий на дряхлого и любимого дедушку, пилил лобзиком фанеру.
– Клипер вот затеял, – он кивнул на кораблик, стоявший на игрушечных стапелях. – Теперь это, знаете, история, – клиперов уже нет. Последний переделали под пловучий маяк в Таганроге. А в мое время красавцы были клипера, – чай возили вокруг всей Африки в Европу. О Суэцком канале в те времена еще никто не мечтал.
Нинке Кузнецов подарил яхту с громадным парусом. Ореховый лак ее бледно сверкал на солнце.
Нина, прячась за Левшина, быстро присела.
На
