тело несчастной и стали для нее последним прибежищем. Все поиски были тщетны; наконец сэр Питер вернулся в город, преследуемый неотступным сожалением о своей жертве. Теперь-то он готов был жизнь отдать, лишь бы снова ее увидеть; теперь согласился бы и обручить ее со своим сыном, свидания с которым сам страшился, как жалкий трус.
Услыхав о внезапной смерти Розины, Генри немедля вернулся в Англию, дабы узнать, что произошло, и оплакать ее в тех рощах и долинах, что когда-то были свидетелями безмятежного счастья. Тысячи вопросов задавал он – зловещее молчание служило ему ответом. Он не умолкал, он настаивал – и, в конце концов, узнал от слуг, домашних и от самой злобной тетки всю ужасную правду. Тогда отчаяние воцарилось в его сердце. Он бежал от отца; мысль, что человек, коего он обязан почитать и любить, виновен в таком злодействе, преследовала и терзала его душу, как древле Эвмениды души осужденных на муки. Первым и единственным его желанием было отправиться в Уэльс, узнать, нет ли вестей о Розине, приложить все силы, чтобы отыскать хотя бы останки потерянной возлюбленной; вот все, к чему стремилось безутешное сердце. Так он оказался в деревне, о чем мы уже рассказывали; и теперь, в развалинах башни, мысли его вновь наполнились образами отчаяния и смерти. Снова и снова воображал он страдания, что вытерпела его возлюбленная, прежде чем нежная душа ее решилась на такое страшное деяние.
Так, в мрачных раздумьях под монотонный шум моря текли ночные часы. Наконец первые лучи утра засияли на востоке и осветили бушующий океан, в свирепом бешенстве бьющийся о скалистый берег. Товарищи Вернона проснулись. Запас еды, который они взяли с собой, был попорчен морской водой; голод, усиленный долгой тяжелой работой, становился нестерпимым. Пускаться в море на покалеченном суденышке было невозможно; однако милях в двух оттуда, на берегу залива, одну сторону которого составлял мыс с утесом, увенчанным башней, стояла рыбацкая лачуга – туда-то они и поспешили в поисках более гостеприимного убежища, ни секунды дольше не раздумывая ни об огоньке, даровавшем им спасение, ни о его таинственной причине. Выходя из башни, Генри осмотрелся кругом – но не увидел ни следа, указывавшего, что развалины обитаемы, и, в конце концов, сказал себе, что, должно быть, и сам маяк был плодом воображения.
Добравшись до хижины, где жил рыбак со своей семьей, путники подкрепились простым завтраком, а затем решили вернуться к башне, чтобы починить лодку и, если удастся, возобновить путь. Вернон вместе с хозяином и его сыном отправились с ними. По дороге разговор зашел о деве-невидимке и ее маяке: все соглашались, что свет в башне стал загораться недавно, но никто не мог объяснить, отчего неизвестная причина сего явления получила такое, а не другое имя. Впрочем, оба рыбака из лачуги подтвердили, что раз или два замечали в близлежащем лесу какую-то женщину и что в соседнюю хижину в миле отсюда, по другую сторону мыса, несколько раз являлась какая-то девушка и покупала хлеб; оба подозревали, что это одна и та же особа, но точно сказать не могли, ибо даже не пытались ничего разузнать. Поистине любознательность явно не тревожила эти простые умы.
Весь день провели моряки за починкой судна; стук молотков и голоса мужчин за работой гулко разносились по берегу, смешиваясь с неумолчным плеском волн. Не время было исследовать башню в поисках ее таинственной обитательницы – сверхъестественной или земной, но явно избегающей встречи со всяким живым существом. Вернон, однако, обошел вокруг башни и внимательно осмотрел все закутки внутри: но голые грязные стены ее не являли никаких признаков обитаемого жилья, и даже ниша в стене у лестницы, которую он утром не заметил, выглядела столь же пустой и заброшенной. Покинув башню, он отправился бродить по близлежащему сосновому лесу; скоро он оставил все попытки разрешить загадку и снова погрузился в мысли, более близкие его сердцу – как вдруг заметил на земле у своих ног женскую туфельку. Со времен Золушки не видывал мир таких крошечных туфелек; все в ней говорило о юности, изяществе и красоте. Вернон ее поднял: он часто восхищался маленькими ножками Розины, и первая мысль его была – подойдет ли ей этот башмачок? Странно, очень странно! – должно быть, это туфелька девы-невидимки! Так, значит, огонь в башне и вправду зажигает некий призрак – призрак довольно-таки материальный, раз ноги его нуждаются в обуви; и какой обуви? – с таким изящным подъемом, такого прекрасного кроя, во всем сходной с туфельками Розины! Снова образ покойной возлюбленной овладел его душою, и сердце наполнили тысячи воспоминаний, пустячных и ребяческих, но для влюбленного исполненных невыразимой прелести; бросившись на землю, горько, горько зарыдал Вернон над злосчастной судьбой нежной сироты.
К вечеру моряки закончили работу, и наш герой вернулся вместе с ними в лачугу, где они решили переночевать, а завтра с утра, если позволит погода, продолжить путешествие. Вернон не рассказал своим спутникам о туфельке. Часто он оглядывался назад – но башня темным силуэтом возвышалась над серыми волнами, и огонек не светился в окне. Хозяйка лачуги постлала гостям на полу, а единственную кровать предложила благородному гостю; но тот отказался лишать хозяев их законных владений и, завернувшись в плащ, бросился на охапку сухих листьев, надеясь забыться сном. Он проспал несколько часов: проснулся – все вокруг молчало, лишь тяжелое дыхание спящих моряков нарушало тишину. Он встал и, подойдя к окну, взглянул на башню; огонек горел, бросая слабые лучи во мрак утихшего моря. Поздравив себя с нежданной удачей, молодой баронет тихо вышел из хижины и, плотнее запахнув плащ, быстрым шагом направился вокруг залива к башне. Вот он на месте: огонь все горит. Войти и вернуть даме туфельку – этого даже вежливость требовала; однако Вернон решил подойти незамеченным, чтобы на сей раз хозяйка башмачка не сумела улизнуть. К несчастью, поднимаясь по узкой тропе, он наступил на шатающийся камень; тот оторвался и с грохотом покатился вниз. Генри бросился вперед, желая быстротой натиска поправить свою неуклюжесть. Вот он у двери – входит – все вокруг молчаливо и темно. Он подождал в нижней комнате – и ему почудился едва слышный звук. Вот он взбирается по лестнице, вот поднимается наверх – но здесь его встречает непроглядная тьма; ночь беззвездна, и ни один луч света не проникает сквозь единственное отверстие. Молодой человек зажмурил глаза, затем снова открыл, надеясь хоть так уловить какой-нибудь слабый блуждающий отсвет – все напрасно. Ощупью он обошел комнату, остановился и
