грозный слух,
Слабых угнетая дух.
И вот он уже принесся под кров,
И вот каждый услышать правду готов.
И вот угасает смех, и каждых притих.
Весть вьется меж балкой и кровлей на крыльях своих.
Словом громовым, прилетевшим, раскатным,
Сокрушающим горы, понятным и внятным.
И вот настежь дверь и покинут чертог,
И вот впереди дорога дорог.
И песня звучит, затихает
И зло к ней слова приплетает.
А Боги ждут, не отводят глаз.
Вершитель пути – отныне твой час.
Им ведомо, воитель в пути.
И некому рядом пойти.
Они ждут его поступи – вот он и здесь.
В ранах пришел к тебе, о Волчья Весь.
Без кольчуги, щита пред врагом он предстал.
И меч из рук выпал, и сам он тут пал.
Пусты его руки – ни злато, ни сталь
Никто не возьмет в эту дальнюю даль.
Но светлы Престолы в Чертоге Богов,
Весел и радостен праздничный кров.
Кругом Короли
В красном злате земли.
И Боги племен
В сияньи корон.
Вокруг все, кто жил,
И нету могил.
И вот Отец Мертвых возвышает свой глас:
Гость ныне новый, друг достойный средь нас!
Не принес он с собой железа и злата,
Не украсится его приношеньем Богов Палата.
Но жизнь даровал он Готам своею десницей отважной!
Встретим Волка народной песней протяжной.
И майским дождем,
Счастливейшим днем,
Цветы сыплет Бог
В блаженный чертог.
И Боги встают,
Ему чару дают…
Это не грома грохот —
Витязей радостный ропот.
И молвит Земли Бог, и сладостна его речь.
Солнце восставит жизнь, коль оборвал ее меч.
Ныне всю землю от краев ее обойдя,
Расскажет оно, что творится в чертоге вождя.
Ибо в Волчьей Веси ему славу поют,
Славу поют и долгую память плетут.
Песня эта возвысила сердце каждого, и Асмунд закончил ее под грохот мечей о щиты; гром мечей становился сильнее, и радостный могучий клич людей Рубежа вспорол небеса, ибо в тот миг каждый видел своего вождя Тиодольфа сидящим с Богами в Золотом кресле в благоуханном чертоге и слышал сладостные песни… и был Тиодольф весел и ясен ликом – каким не видели его на земле, хоть никогда не был сумрачным взгляд Походного Князя.
Однако когда общий восторг притих, молвила Холсан такие слова:
Клонится к западу солнце, на землю ложится тень.
Счастьем и горем – всем подарил нас нынешний день.
Гаснет с закатом солнце, гаснет свечи моей свет,
Отдыха просит ее огонек и покойных лет.
И потому по лугу мы вновь вернемся под кров
Священного Дома Вольфингов, что встретить нас ныне готов.
И тени любивших нас, тени тех, кто ушел,
Вместе с Отцом Всех, сядут за наш праздничный стол.
Они узрят вместе с Одином, весь труд человеческих рук.
Смотрит он ныне и вечно на наш земной круг.
Видит и луг, и поле, и мрачные хляби глубин.
Тот, кто утратил близких, не будет сегодня один.
Тем, кто от Волчьего племени, помнить и ликовать,
Живых восхваляя, мертвым почет воздать.
Грядите же, сыны рода, принесшие этих двоих.
Возьмите одры на плечи, пойдем и восславим их
За пиром, как подобает тем, кто в черную ночь
Ждал зари, чтобы ветер унес вражью тучу прочь.
Завтра будет утро и полдень, а послезавтра опять…
И дней жизни нашего племени нам не считать.
Закончила Холсан, и посреди общего ропота вновь выступили вперед доблестные витязи. Но – внемлите – теперь были они в свежей, и красивой одежде и блистали доспехами. Пока говорились речи сии, по слову Холсан их проводили к возам своих родов, где они и переоделись, взяв запасную одежду.
Так подняли они одры, и Холсан возглавила процессию – по лугу, мимо собравшихся родовичей, последовавших за ними в должном порядке под знаменами своего рода; когда прошли они в устроенный Римлянами острог, то у Мужской Двери чертога встретили их женщины рода Волка, осыпавшие цветами и живых ратников, и мертвых Князей, плакавшие по усопшим. После вошли свободные родовичи в чертог, следуя за Холсан и носилками, на которых покоились оба Князя, однако знамена они оставили внутри острога; трэлы же сами устроили себе праздник возле повозок, оставшихся за оградой, рядом со своими жилицами, кузницами, коровниками и хлевами. А Холсан вошла в чертог и погасила свечу, ткнув ею в порог Мужской Двери.
Долго входили родовичи, а когда все оказались в чертоге, Тиодольф вновь сидел в своем кресле, а рядом с ним Оттер, вожди рода заняли свои места на помосте – какое кому положено было – а Холсан уже сидела под чудесной лампой, имя которой носила.
Тьма ложилась на землю, однако в чертоге было светло словно днем – как и обещала Холсан – выставили все сокровища Вольфингов.
Стены завесили прекрасными тканями, столпы украсили дивными расшитыми одеяниями; красивые медные котлы и резные сундуки расставили по уголкам, где каждый мог видеть их, а золотые и серебряные сосуды расставили по всем пиршественным столам. Столпы украсили и цветами, венки и гирлянды висели на стенах на прекрасных коврах; ароматные смолы курились в прекрасных медных кадильницах, а свечей было зажжено столько, что в чертоге, наверно, было светлее, чем когда Римляне подожгли в нем всякую стружку во время Утренней Битвы.
А потом начался пир в честь возвращения домой с победой; и мертвые тела Тиодольфа и Оттера, облаченные в драгоценные блистающие одежды, благосклонно смотрели на родичей с престола; живые славили погибших вождей и ликовали. Всякую чашу пили за них – прежде чем помянуть Богов и людей.
Но прежде чем пир разгулялся, к престолу подошел Эйли сын Серого, с каким-то предметом в руке; и… о! это был Ратный Плуг, который молодой человек искал по всему полю, на котором люди Марки потерпели поражение от Римлян, и вот наконец отыскал его. Все увидели, как с мечом Тиодольфа в руке Эйли подошел к Холсан и заговорил с нею. Та поцеловала парня в лоб, и, приняв Ратный Плуг, обмотала его веревочкой и положила на
