Вячеслав Ефимович Малежик
Герой того еще времени
Читать Малежика так же захватывающе непредсказуемо, как слушать его песни, – никогда не знаешь, какой сюрприз он преподнесет. Мозаика его вокального репертуара всегда неожиданна, музыкальная палитра настолько своеобразна, что ее не спутаешь ни с чьей другой, стиль исполнения резко отмежевывается от валового продукта неистребимо пошлой отечественной попсы. Такая обособленность называется оригинальностью. А может быть, интеллигентностью и интеллектуальностью?
Аналогично неожиданна и его проза. Того, о чем пишет Вячеслав, не встретишь ни в одной книге, ни у какого другого автора. Мир шоу-бизнеса? Нет, не только! Легко и естественно, как полюбившаяся мелодия, льется поток повествования, а за внешней безыскусностью – глубокое переживание о людях и знание этих людей, это плач о несложившихся судьбах, а порой и трагедиях, произрастающих из, казалось бы, не могущих иметь плохих последствий единичных поступков.
Подобный калейдоскоп отношений можно долго рассматривать, над ним можно бесконечно размышлять и колдовать – тасуя, складывая и получая новые сочетания. Но, может быть, самое главное: в разнокалиберной этой пестроте отчетливо прорисовывается характер самого рассказчика – тонкого, наблюдательного, ироничного, чуткого к мельчайшим деталям бытия и неявным порывам чувств – того Вячеслава Малежика, которого не разглядишь в свете прожекторов на сцене, а увидишь в повседневных отношениях с друзьями и окружающим миром, иного Малежика, до недавнего времени неизвестного почитателям, а теперь открывшегося в литературной ипостаси.
Андрей ЯХОНТОВ
Проблуждав долгое время по бескрайним просторам российской музыки и изрядно там наследив, я неожиданно оказался в незнакомой стране под названием Литература. Высокая поэзия и филигранная проза буйным цветом росли в этом благодатном краю. Седые, бородатые классики чинно проживали в добротно построенном здании всемирной литературы; молодые начинающие поэты и прозаики снимали себе дешевое жилье с надеждой написать какую-либо нетленку, чтобы она прославила их, дабы потом учебники литературы на своих страницах анализировали произведения новых властителей дум.
Но никто не встречал меня хлебом-солью, и лишь маститые авторы с любопытством разглядывали волосатого мужика с гитарой за спиной. На теплое местечко рассчитывать не приходилось. И я без оплачиваемой работы, без определенного места жительства скитался по незнакомой стране, пытаясь заявить о себе, забывая, что названия мне «бомж» и «гастарбайтер».
И тогда я решил искать положительные стороны в моем нелегком положении. Не имея постоянного жилья, стал много путешествовать, не заботясь, где застанет меня ночь. Не получая серьезной зарплаты, я мог рассчитывать, что меня будут любить (если только это случится) женщины, и любить они будут именно меня, а не мой статус и мои деньги. Не имея в своем багаже популярных произведений, я смогу экспериментировать и буду иметь право на ошибку. Я буду жить не суетясь и не спеша разложу свои воспоминания и мысли по полочкам.
Но дома, своего дома в Литературе, у меня пока нет, и куда повесить пресловутые полки, пока неясно. Поэтому, автор, собери в котомку свои идеи и чувства и отправляйся в СВОЙ ПУТЬ, продолжая блуждать среди людей, описывая события и приключения, поступки и чаяния.
Какие сказки нам дарил
Московский бит, московский рок.
И я порой мед-пиво пил
И мысль укладывал меж строк.
И в дальни дали уплывал
Мой недостроенный корабль.
И я успех там собирал,
И вдохновенно девкам врал.
И щас, наверное, совру,
А что-то вспомнится не так,
Но есть возможность поутру
Стишки исправить натощак.
И, возвратясь из Интернета,
Я сел писать роман в стихах.
Тогда, я помню, было лето,
Волшебно лето на морях.
И вместе с группой в Коктебелях,
Герой наш рок-н-ролл играл.
И радостно девчонки пели,
Свой демонстрируя вокал.
А Горик, так зовут героя,
Через защитные очки
Искал, кого сегодня к морю
Он кликнет ножки помочить.
– Ах, милый Горик (он же Игорь),
Ну что за джинсы, что за стать…
С тобой одним, скажи, и мигом
Всю жизнь готова танцевать.
– Тур вальса, милая богиня,
Готов вам нынче подарить.
А завтра… Завтра будет видно.
Нельзя же, право, так спешить.
И спев на бис ударну песню
И морем смыв следы греха,
Они, довольные друг другом,
Прощались мило на-всег-да.
Уплыл июль, и жаркий август
На небе звезды запалил,
А Коктебель любовны флаги
Трепал с утра что было сил.
И вкус греха перчено-сладкий
Витал над лагерем, и вот
Закончен пересменок. Ладно,
Девчонок новый хоровод
Жилье на море обживает,
И, честно говоря, не знает,
Что ночью их грядущей ждет.
Открыты девичьи сердца,
Не потерять бы лишь лица.
В вечóр сегодня Горик с группой
Готовы танцы вновь играть.
Guitar – наживка, голос, струны,
В порядке молодецка стать.
И по привычке в ре-мажоре,
Затянет группа «Drive my car»[1].
Ты – Бог, Ты – Леннон… Кто же спорит…
И вьется вдаль моя строка.
Не знал герой наш поражений,
И меч разил всех наповал,
И не терпел он чуждых мнений,
И даже как-то заскучал.
* * *
А героиня – бог-девица,
Принцесса голубых кровей,
Приехала в Москву учиться
Из-за взаправдошных морей.
Учиться танцам, ведь в Союзе
По танцам мы ого-го-гей;
Кто сразу стих не понимает,
То впереди планеты всей.
Страна, где выросла девчонка,
Не знала войн, не знала бурь.
Отец-король на личном троне
Подписывал такую дурь,
Что подчиненные в отчаяньи
Не знали, как им дальше жить.
– Ты – лучший! – все ему кричали, —
Нельзя же по течению плыть.
А он, от доброты смиренный,
В глаза с любовью всем смотрел.
И заговор друзей неверных
Под носом как-то проглядел.
* * *
А доченька в Москве училась —
И па-де-де, и фуэте…
А в школе танцев все так мило:
Бордо, шампань и канапе.
Принцесса, взрослою девицей,
Семнадцати уже годков,
Такой, что нету просто слов,
Чтоб описать свеченье кожи,
Фарфоровый отметить стан.
Ну, в общем, я не вышел рожей…
Для вдохновения – стакан
Залить в себя, тогда, быть может,
Найду я нужные слова,
Но красоту таку негоже
Нам обсуждать… И так молва
О ней сложила в Коктебелях
Легенды, ах, читатель мой.
Пока группешник песни пели,
Все любовались только той,
Что танцевала, как богиня.
То был не танец, а полет.
И на кого свой взгляд поднимет,
Тому предъявит этот счет.
И каждый оплатить готов был,
Как на смотринах во дворце,
А Горик в такт тихонько топал,
Забыв улыбку на лице.
И спев последнее «е-е»,
Ансамбль замолк, готовясь снова
Запеть, как двое на траве
Укрылись небом, словно кровом.
И выстрел-взгляд, как солнца блики,
Направлен в Горика, а он
Зачем-то кем-то был окликнут:
– Давай сыграем роллингстон!
И «Satisfaction»[2] от души
Запел по-джаггеровски Горик,
А для принцессы свет туши.
Ах, Горик, горе, горе, горе.
И не заладился роман
В зеленых кущах Коктебеля.
И словно сладкий яд-обман,
Ее чудесный тонкий стан
Не стал для Горика тем зельем.
И он играл, и с кем-то ноги
Привычно в море обмывал.
Не будь, читатель, очень строгим,
Таких историй ты не знал.
А было то в далеко время —
Мы строили социализм,
Любили рок и ногу в стремя.
Ну, потерпи чуточек, плиз.
В столицу в сентябре вернувшись
И к будням в плен, мы, как всегда —
Работа, дождь, метро и лужи,
И прочая е-ерунда.
Принцесса? Да, наверное, Горик
О ней не думал, и всерьез,
Не вспоминал он и о море.
Ответ, я думаю, так прост,
Что долго объяснять не буду,
Как строем девушки прошли,
Которых было так нетрудно
Гитарой, песней соблазнить.
И вот однажды через месяц
Раздался поутру звонок:
– Привет, мы отдыхали вместе
Принцесса – я…
– Мой Бог…
– Я не могу тебе звонить,
В моей стране так неприлично
Смотреть и просто говорить
Для девушки… Так нетактично.
– Принцесса, что вы? Я так рад.
Чем я обязан, и не знаю,
Хотите песню «Летний сад»
Я сочиню… и вам сыграю.
Понятно дело, каждый день
С принцессами он не гусарил
И чувствовал себя, как пень,
А был неглупый в целом парень.
Прощебетав еще о чем-то,
Она сказала наконец:
– У нас урок и там-то, там-то
Я буду ждать вас…
«Все, конец», —
Подумал Горик, что на хвост
Мгновенно сядет КГБ.
Да наплевать, ведь помню море,
Нам по колено, и не бэ[3].
Ты сам хотел погорячей,
Ты пел, скажи мне, «Light me fi re»[4]?
Шагай по жизни, guy[5], смелей.
Держи удачу крепче, парень.
И может, сдохнет КГБ,
Пока с принцессою гуляешь.
Но А и Б сидели на трубе,
И ты на каторгу шагаешь.
Пойдет ли милая тогда
В Сибирь, как жены декабристов?
И приговор тра-та-та-та…
И все-таки побриться.
Вам, Горик, надо… На свиданье.
Не каждый день вас приглашают
Принцессы… Что ж, пора.
Престиж страны на карте,
И ты – король азарта.
* * *
Был холодный осенний вечер,
И они вспоминали лето.
Шарф накрыл ее зябкие плечи
И не дал никаких он ответов.
КГБ за ним не следил,
Что его чуть-чуть обижало,
Он трепался, что было сил.
Целоваться нельзя, пахнет скандалом.
Из державы в державу ноты протеста
Полетят, что же делать тогда?
Бедный Горик не знал, где найти себе место.
И сказал он себе: «Прорвусь, не беда».
Позвонил двум девчонкам, что помнили море.
И вернулся в разгульное лето.
– А принцесса-то лучше, так кто же спорит,
И потом зарубежная песня не спета.
Он назначил свиданье
Ей в семь на Ордынке.
И билеты заранее
В кино закупил.
И дивилась толпа:
Волосатый наш парень
С желтокожей красоткой куда-то пилил.
«Джентльмены удачи» кино называлось,
И жаргон на экране маршировал.
Да, принцесса в сюжете порой буксовала,
Не поняв про «моргала», про «шмась» и «завал».
И пустым Комсомольским проспектом
Он девчонку пешком провожал,
И опять все с тем же успехом
Горик милую не целовал.
И спросил он ее с расстановкой:
– Почему мне не смотришь в глаза?
И ее повернул он к себе так неловко,
Что принцесса ответила, щеки в слезах:
– Если женщина в нашей стране
Ищет взглядом ответ у мужчины,
То она не скажет вам нет,
Для отказа пропали причины.
Громче клятв и речей
Вам глаза все расскажут.
А меня? Если хочешь, то пей…
Репутация? Ах, неважно.
Горик как-то растерялся,
Редко с ним тако случалось.
Да, влюблялись, да, бывало,
Вот сюжетец, коих мало.
– А ответственность, поди…
Вдруг пойдет войною папка?
Ведь король он… Погоди,
Я внесен в его тетрадку?
Нет, делов не натворил.
Был, как дипломат, корректен.
И с принцессою не пил,
Не возил на флэт[6] к Карете[7].
Волю ручкам не давал,
Знаем ихние мы нравы —
Вечером поцеловал,
Утром в загс и под фанфары.
А чего я так боюсь?
Ведь пригожая принцесса.
Об заклад с кем хошь побьюсь —
Любит девка парня-беса.
Порулю я государством,
Может, заведу гарем,
И детей своих на царство
Посажу, ей-ей, затем.
Укреплю там мир и дружбу,
Базу в Азии создам,
Сыновей друзей на службу
Призову, трам-тара-рам.
Евнухи в моем гареме
Будут тоненько так петь.
Я солирую, я в теме.
Вам не нравится? Вас геть[8]!
Размечтался, не заметил,
Как дотопали они.
– Нет прекрасней вас на свете.
О, принцесса, ваши сны
Пусть вернут вас в Коктебель…
Боже ж мой, какой кобель.
* * *
А папашка проморгал
Бунт в евойном государстве.
Долго думать он не стал
И сбежал… А грозных санкций
Не успел вкусить народ.
Взят тайм-аут был на год.
А ООНы и Совбезы думают-решают,
Но как быть, они не знают.
* * *
А в Москве да на Ордынке
Грустный день прощания.
И друг другу по старинке
Пелись обещания.
– Я должна лететь, мой милый.
Родина в опасности.
Горик, собери все силы
И дождись, прекрасный мой.
– Как-то странно, о принцесса,
На войну вас посылать.
Не найду в Москве я места,
Буду всюду вспоминать.
Полечу я в Коктебели,
Брошу в море я письмо.
И оно к вам в колыбельку
Приплывет с вечерним сном.
И тебя, моя принцесса,
Буду крепко я любить,
А гарему там не место,
Счастье вместе станем пить.
– Возвращусь в Москву с «Победой»[9].
– Лучше с «Мерседесом».
– Ты меня дождись, отведай,
Все же я – принцесса.
* * *
Горик деву проводил,
Но не очень-то грустил.
Парню в рок-н-ролле
Не к лицу подобны роли.
И своим чередом
Потекли события,
Но об этом всем потом
Я спою в биг-бите вам.
