Леонид Овтин - Пляшущий ангел

Рабочий день подходил к концу. Дима Грымов сидел в слесарной мастерской, изнывая от скуки и безделья.

В слесарку вошёл невысокий тучный мужчина лет сорока пяти. Это был Георгий Чернов – водитель панелевоза. Глянув на него, парень сразу понял, что тот пьян: лицо его было красным, грязная телогрейка, одетая поверх спецодежды, была застёгнута на одну верхнюю пуговицу.

Чернов, слегка пошатываясь, подошёл к молодому специалисту. Дмитрий встал со скамейки и быстро пошёл к выходу.

– Дим, ты чего от меня убегаешь? – нагло усмехнувшись, спросил Чернов, хватая парня за воротник телогрейки.

– Да мне, там, надо подойти помочь кое-кому, – неуверенно ответил парень, сбрасывая руку шофёра.

Шофёр засмеялся – он знал, что на самом деле Дима никуда не собирается, а просто ищет повод, чтобы избежать его общества.

– И что ты там будешь помогать?.. А?

– Рессоры, – ответил парень и, не выдержав наглого взгляда смеющегося водителя, вышел из помещения.

Зайдя в токарный цех, Дима подошел к токарю, который сметал стружку со станка, и, деловито нахмурив брови, спросил: – Володя, у тебя нету накидного ключа на двадцать два?

– Посмотри в верстаке, – Володя – полноватый мужик лет пятидесяти, с короткой бородой и густыми усами – махнул рукой в сторону верстака. – В правой шуфлядке.

На самом деле этому незатейливому слесарю вовсе не был нужен никакой ключ. Ему нужно было просто убить последние полчаса рабочего дня, – вот он и зашел в токарный цех, зная, что в обществе говорливого токаря эти тридцать минут пролетят как полминуты.

Токарь любил рассказывать. Особенно любил рассказывать о своих амурных похождениях.

Володя старательно смел со станка всю стружку, бросил щетку-сметку на верстак, принялся подметать пол. Быстро очистив пол от металлической стружки и прочего мусора, он подошел к Диме.

– Что, Дима, так и не находишь ключ?

– Нет. А он у тебя точно есть?

– А он тебе надо?

– Да, вообще-то, – на лице парня появилась слабая меланхоличная улыбка. – День идет к концу…

– Да, – как-то отстраненно сказал Володя. – День идет к концу. Приходи завтра.

– Хорошо. – Молодой специалист, как по команде, быстрым шагом подошел к двери. Когда он открыл тяжелую металлическую дверь, токарь окликнул его. Дмитрий оглянулся.

– Слышь, Димка, – смеющийся токарь неторопливо подошел к мальчику, который, держался за деревянную ручку двери и смотрел на него грустными глазами. – Я смотрю, ты чересчур исполнительный индивидуум…

– Не понял… – во взгляде парня появился легкий испуг. Он пожал плечом и вопросительно посмотрел на коллегу: – Не понял…

– Пойдем, посидим, я тебе объясню популярно…

Они сели на диван, обтянутый потертым дерматином.

– Ты ж сам понимаешь, Димка, – Володя аккуратно положил руку на плечо парня. – У нас практически нет социально здоровых работяг…

– А Середа? – не сразу отреагировал Дмитрий. – А Калина?

– Вот я и говорю: «практически». «Практически» – это значит «почти нет». Понимаешь?.. Кроме Середы и Женьки кто еще?

– Ну, ты…

– Ты так думаешь? – токарь усмехнулся. – Спасибо, Димка. А я думал, ты плохо обо мне думаешь… после всего, что я тут рассказывал. Ну ладно, – Володя посмотрел на наручные электронные часы, висящие на лампе, приделанной к токарному станку. – Сейчас уже день почти кончился, завтра я тебе скажу все, что думал по этому поводу. – Токарь вскочил с дивана, снял бушлат, открыл шкафчик. – Давай, Димка, до завтра…

Зайдя в бытовое помещение, Дима снял телогрейку, повесил ее на гвоздь в своем шкафчике и, взяв мыло, пошёл к умывальнику. Намылив руки, он услышал знакомый звук – резкий сильный удар по двери и скрип дверной пружины. Это Андрей Козловский, водитель бортового грузовика, ударом ноги открыл дверь бытовки. Через мгновение Дмитрий увидел в зеркале самого Козловского – упитанного светловолосого парня лет тридцати. За ним шел невысокий коренастый мужик лет сорока, – это был Леонид Тевенев – водитель панелевоза.

– Диманька, скажи-ка мне, какой фронт работы ты сегодня сделал! – надменно потребовал Козловский, подходя к парню и легко ударяя его по плечу.

Диманька выронил мыло и тупо уставился в зеркало. Его руки суетливо растирали друг дружку мыльной жижей.

– Козлик, дай ты пацану умыться спокойно, – с наигранным сочувствием вымолвил Тевенев, и, взяв товарища под локоть, подвел его к скамейке, стоящей возле окна бытовки. – Пусть умоется пацанчик…

– И что? – насторожился Козловский.

– Что, что! – Тевенев скользнул ребром ладони по рыжей голове Козлика. – Говорю тебе, козёл ты, переоденется Димок, и сходит нам за водочкой! Я правильно говорю, Дима?

– Не знаю, – несмело ответил парень, вытирая руки полотенцем.

Тевенев подождал, пока молодой специалист переоденется, и повторил вопрос.

– Нет, мне надо быстро домой. – Ответил молодой слесарь, чем вызвал надменный смешок у Андрея.

Дмитрий накинул дубленку, закрыл шкафчик на замок и решительно направился к двери. Два товарища, глядя вслед ему, посмеивались. Когда он вышел, Козловский вздохнул и сказал коллеге: – Девятнадцать лет хлопцу, а дурапесало дурапесалом.

– Да, – согласился Тевенев, вздыхая. – Что есть, то есть.

Зайдя в подъезд своего дома, Дима открыл почтовый ящик и, не обнаружив в нем никакой почты, пошагал вверх по лестнице. Пройдя половину лестничного пролета, он услышал позади себя сипловатый женский голос: “Дима…” Это была тётя Маша, соседка Грымовых, которая жила этажом ниже, прямо под их квартирой.

Вряд ли кто, взглянув на эту женщину, сказал бы, что она злоупотребляет спиртным. Но Дима знал это. Тетя Маша начала вести аморальный образ жизни лет пятнадцать назад. Диме тогда было года три-четыре. Её тело, которое и сейчас не утратило изящности, было пышнее, причем пышность была умеренной и только в самых привлекательных местах. Лицо тети Маши так же не утратило привлекательности, но тогда, лет пятнадцать назад, оно было другим – выразительные глаза пленили к себе, а губы, которые тогда были немного полнее, чем сейчас, никогда не складывались в безразличную полуулыбку при разговоре. Голос её был звонче, она часто шутила и даже отдаленно не была похожа на теперешнюю тётю Машу – похудевшую, помрачневшую, поглупевшую.

– Дима, давай-ка с тобой по рюмашечке?.. Не хочешь?

– Идите вы! – вырвалось у парня. Он сказал негромко, но соседка услышала. На её грустном лице появилась безразличная улыбка.

– Ты меня презираешь, Дима? – спросила соседка, догоняя парня. – А презирать людей – грех. Великий грех!

– Вести такой образ жизни, как вы, тётя Маша, – тоже великий грех! Ещё больший, чем презрение к людям!

– Ну, как твои делишки? – спросил отец Дмитрия, когда тот зашел на кухню.

Сергей Дмитриевич (так звали отца Димы) сидел за обеденным столом с открытой банкой пива в руке. Перед ним на столе стояла тарелка с селедкой, порезанной мелкими кусочками.

– Нормально, – сухо ответил сын.

– А чего сумрачный такой?

– Просто я уставший.

– Это хорошо. Уставать от работы – приятно… Или нет?

– От работы – приятно.

Дима достал из холодильника тарелку с котлетами. Затем он включил огонь на плите, поставил на огонь сковородку, и вкинул в нее котлеты.

– А отчего неприятно?

– Неприятно – от неприятностей. – Сын попытался улыбнуться, но у него плохо получилось. Вместо улыбки получилась грустная ухмылка.

Посидев некоторое время в сосредоточенном молчании, Дмитрий выключил огонь, переложил котлеты из сковороды в тарелку. Отец, сделав очередной глоток пива, отправил в рот кусочек селедки и задал очередной вопрос: – Это от каких таких неприятностей тебе на работе неприятно?

Дима, сосредоточенно разделывая вилкой котлету, сделал вид, что не услышал вопрос. Отец и не ждал ответа. Он знал, отчего неприятно утомляется его слабохарактерный отпрыск, – от простоты и ушлости рабочих, с которыми парню, в силу своей доброты и заторможенности (не сильной, но всё-таки заметной) очень трудно ладить. Был бы он чуть посмелее, вреднее, – был бы «своим парнем», а так…

– Погодка укачивает? – Отец не сдавался, хотя знал, что сын в подобных случаях отделывается бесцветными односложными ответами.

– Укачивает, – бесцветно ответил Дмитрий. Потом спохватился, положил вилку, которой собирался проткнуть котлету, на тарелку, и, уже с чувством, добавил: – Сегодня – особенно.

– Непогода утомляет тоже, это да. – Сергей Дмитриевич допил пиво и, смяв алюминиевую баночку, выбросил её в мусорное ведро.

– Ещё ничегонеделанье утомляет, – сказал Дима и почему-то улыбнулся. Улыбка была искренняя, радушная.

– Ладно, не горюй, успеешь наработаться. – Отец, обрадованный оживлённостью сына, чуть не выронил вилку с нанизанным кусочком селедки. – У тебя ведь вся жизнь впереди.